Журнал "ТАМЫР", №34, январь-март 2013 г.

Сергей Кибальник «Гибридизация» и «глокализация» в современной русской литературе (В.Пелевин и С.Минаев)

Как подчеркивал Ю.М.Лотман, «понятие массовой литературы – понятие социологическое». [1]Следовательно, применение в ходе анализа массовой литературы социологических категорий более чем уместно.
Термины «гибридизация» и «глокализация» употребляются в современной социологии приблизительно в сходных значениях. Применительно к литературе имело бы смысл употреблять первый в смысле использования каких-то универсальных или западных парадигм в том или ином явлении национальной культуры, сохраняющем при этом свои ценностные ориентиры или, по крайней мере, ощущение неповторимости своей культурно-исторической ситуации. Хорошим примером в этом смысле может служить роман Виктора Пелевина «Generation “П”», не только заглавие, но и общий идеологический посыл которого: рефлексия по поводу общества потребления и информационного общества – заданы романом известного канадского писателя Дугласа Коупленда «Generation “X”».
Правда, ерничая в русском варианте «Generation» по поводу современного homo sapiens’a и «орануса», самим повествованием автор утверждает неизменность и непреложность «общества потребления» и бессилие человека перед ним. Да и само построение книги на наиболее модном современном материале, придающее ей сходство с современными российскими глянцевыми журналами, делает ее чем-то вроде уорхоловских шелкографий с изображениями Мэрилин Монро и Мао Цзэ Дуна. [2]Но пусть даже вместо проникнутого необитническим пафосом произведения современной северо-американской контркультуры на российской почве возникло саркастическое творение литературного поп-арта, все равно в романе Пелевина мы видим яркую, самобытную попытку взглянуть на Россию в ее нынешнем состоянии сквозь призму современных социологических концепций.
В первом и явно наиболее удачном романе С.Минаева «Духless» мы, на первый взгляд, сталкиваемся с чем-то подобным. Герой-рассказчик даже открыто репрезентирует себя представителем каких-то новых, европейских ценностей и даже изображает современную оппозицию «Москва – Петербург» как оппозицию передового и подлинного отсталому и ложному. Однако роман в целом, тем не менее, производит совсем иное впечатление. Это тем более бросается в глаза, что на многих страницах Минаев как будто бы повторяет Пелевина. Возьмите, например, его насмешки над контркультурой: «когда всем этим луискорваланам добавляют к зарплате пару сотен, весь их андеграунд заканчивается так же быстро, как и начался. И они становятся такими же рьяными клерками, какими были контркультурщиками (антиглобалистами, маргиналами, нужное подчеркнуть) еще пару дней назад. До прибавки жалованья». [3]

Впрочем, С.Минаев и не скрывает своих творческих ориентаций: «Я, увлекавшийся в тот период литературой вроде Сорокина, Пелевина, Болмата, Елизарова и прочих, как-то довольно быстро примкнул в Сети к ее любителям, а затем, устав спорить и читать чужие споры о том, ел Сорокин говно или нет, наркоман ли Пелевин или ему рассказали про ЛСД, пошел еще дальше, попав в круги людей не только обсуждающих, но и пишущих в подобном стиле. И пишущих зачастую не хуже, а то и лучше вышеназванных авторов» (с.136). Здесь бы ему хоть бы смайлик для приличия поставить.
Тем не менее, все это отнюдь не мешает герою-рассказчику в одном из эпизодов самому «выдать» нечто контркультурное – причем в самое «подходящее» время и в самой «подходящей» компании – в гостинице с девицами прежде чем лечь с ними в постель: «И в этот момент меня начинает нести. Я рассказываю о формировании цены на изделия рынка luxury, нечеловеческих условиях на фабриках по производству этого дерьма в Юго-Восточной Азии (так живописно, будто бы сам там когда-то был), о том, что все это глобальное наебалово и новая рабовладельческая система формируется и процветет с нашего с ними молчаливого согласия. О толпах идиотов, считающих целью своей жизни получение всех возможных клубных карточек или всех наибольших дисконтов в бутиках обеих столиц. Я предлагаю всем задуматься о том, что нынешние бизнес-системы уже давно переплюнули нацистские и если мы пойдем по этому пути до конца, то наши дети проклянут нас, если вообще успеют родиться» (с.244). Так что читатель ясно понимает: С.Минаев читал не только В. Пелевина, но даже и Ф.Бегбедера – по крайней мере, «99 франков» наверняка. И его герой-рассказчик почти так же крут, как и бегбедеровский Октав, разве только денег у него меньше.
Вот как наш московский Октав объясняет своему питерскому visavis, которого он запаливает на расхищении отпущенных на дистрибьюторов денег, разницу в жизненных принципах: «Почему? Да потому, что, когда ты в девяносто пятом торговал пивом в палатке, я уже врубался в окололегальное перемещение грузов через российскую таможню. Потому, что, когда ты по пятницам несся с работы на дачу, чтобы бухнуть с батяней на природе и все такое, я жрал МДМА в “Птюче” и перся под “Born Slippy”Underworld. Потому что я не могу позволить себе, чтобы в моей машине на заднем сиденье валялась книга с названием “Комбат атакует” или “Спецназ выходить на связь”. Мы очень разные, ты врубаешься? Я не смотрю “Бригаду”, не люблю русский рок, у меня нет компакт-диска Сереги с “Черным бумером”. Я читаю Уэльбека, Эллиса, смотрю старое кино с Марлен Дитрих и охуеваю от итальянских дизайнеров. И свои первые деньги я потратил не на “бэху” четырехлетнюю, как у пацанов, а на поездку в Париж. И это у тебя никогда не уложится в голове, потому что ты живешь, как жили твои родители и родители твоих родителей. Чтобы жена, чтобы дети, чтобы все как у людей. По воскресеньям в гости к соседям, по понедельникам с похмелья на работу, по субботам в торговый центр, как в Лувр, со всей семьей да на целый день. У ВАС так принято» (с.233). Вот, почувствовали разницу? Этот манифест истинных культурных ценностей, основанных на противопоставлении отечественной массовой культуре подлинных явлений современной западной культуры, звучит так вдохновенно, что читатель едва ли не готов разделить это презрение отечественного Октава к своему нечистоплотному питерскому филиальщику.
Но здесь он вспоминает жизнь самого героя-рассказчика, его беспорядочное таскание по клубам, мало совместимое с успешной производственной деятельностью, и спрашивает себя: а так ли уж велика разница? да и вообще есть ли она?
Сюжет романа только еще более усиливает подозрения читателя, что разницы никакой нет. Наш отечественный Октав рекомендует себя как человек, заколачивающий пятнадцать тысяч евро в месяц (с.101), однако на участие в том, что ему представляется выгодным бизнесом, с трудом находит пятьдесят тысяч зеленых. С самого начала читателю понятно, что его пытаются нагреть с этим бизнес-проектом и что ментов на Октава наводит не кто иной, как его будущий «компаньон» Миша, но самому Октаву это не понятно. И т.д. и т.п.
И если бы только сюжет. Самое главное, что «выдает» всегда произведение массовой литературы, это стиль. И дело не в том, что такое произведение написано «формулами». Это как раз не всегда так. И тот же роман Минаева изобилует лексикой и фразеологией современного российского офисного работника, что делает его до некоторой степени интересным в плане языка. Однако стиль выдает автора своим несоответствием чувствам, которые он призван обозначать. И когда герой-рассказчик после сентиментальной прогулки с единственным оазисом его души – Юлией перезванивает ей во время дождя, то читателю предлагается проникновенно вслушиваться в следующий диалог:
«– Юленька, мы слышим одни и те же капли, здорово?
– Здорово, я сейчас поймала себя на мысли, что тоже хочу тебе позвонить и сказать про дождь. Глупо, да?
– Не-а. Здорово. Мы сегодня очень хорошо погуляли. Удивительно просто.
– Мне так хорошо…
– Это просто сегодня такой особенный, прекрасный день…» (с.87).
И прослезиться читателю полагается еще не в одном таком месте. Чем же автору тогда не по ндраву Серега?..
Если взять два другие романа С.Минаева, то мы увидим, что «Media-sapiens” представляет собой клонированный «Generation “П”» уже в заглавии, а в «The тёлках» обнаружим, например, такие шедевры сарказма против все тех же общества потребления и контр-культуры: «Уже нынешнее поколение россиян будет жить дольче, гучче и версаче», « – А мы тут решили потанцевать, да вот не знаем куда. Хочется чего-нибудь андеграундного… – Если нужен андеграунд, – тогда вам в метро…». Причем вряд ли здесь можно говорить о роли массовой литературы как «имитатора и критика литературных догматов и теорий», о которой писал Ю.М.Лотман. [4]
Скорее здесь уместно вспомнить слова Г.Гессе: «Даже в “самом китчевом” произведении происходит откровение души – души его автора, и даже самый плохой сочинитель, не способный обрисовать ни один образ, ни одну коллизию человеческих взаимоотношений, все же непременно достигнет того, о чем сам и не помышляет, – в своей поделке он обнажит свое “я”». [5] Я бы только добавил к этому, что отличительной особенностью произведения подлинной литературы может служить согласованность художественных целей и результатов. Произведения же массовой литературы обладают в глазах внимательного читателя саморазоблачительным эффектом. Они сами показывают, – например, как это делает роман «Духless», что автор, пытаясь представить свое alter ego крутым, тонко чувствующим и современно мыслящим, выставляет себя в действительности напыщенным, претенциозным и несостоятельным.
В известной степени то же самое искушенный читатель ощущает при знакомстве со всяким произведением массовой литературы: они достигают совсем не тех художественных результатов, на которые нацелены. Возьмем для примера роман О.Робски «Casual», также любопытный скорее некоторыми меню и брэндами, чем чем-либо еще. Обратимся хотя бы сюжету. Героиня-рассказчица, также, как и герой «Духless», претендующая на крутизну, пытаясь отомстить за смерть своего мужа, «заказывает» не того человека, оказывается совершенно несостоятельной в бизнесе, так что едва не оказывается на улице вместе со своим ребенком. И, наконец, распутывает разом все свои проблемы в последней главе, состоящей только из двух фраз: «Костя согласился финансировать этот проект. И все остальные проекты в моей жизни тоже». [6] Так, роман, в котором нам с помпой рассказывают о том, как надо пить бакарди, [7] оказывается на поверку самой неприкрытой пропагандой приспособленчества женщины.
Говоря о романах С.Минаева и О.Робски, вместо «гибридизации» кажется уместным употреблять уже другой термин: «глокализация». И им в этом случае я предлагаю обозначать мнимость приобщения к каким-либо современным универсальным ценностям. Потому что, несмотря на все внешние претензии, романы означенных авторов, в отличие от произведений Пелевина, демонстрируют неистребимую приверженность к традиционным мещанским ценностям. Если у Пелевина по отношению к, казалось бы, бесстрастно изображаемому им обществу потребления сохраняется все же рефлексивная дистанция, то у его адепта Минаева, несмотря на молнии, которые он испускает в адрес «мумий» гламурного мира, ощущается такое глубинное родство с ним, которое вряд ли что-либо способно разорвать.
________________________________________
[1] Лотман Ю.М. Массовая литература как историко-культурная проблема // Лотман Ю.М. Избранные работы. Таллинн, 1993. Т. III. С.381.
[2] См. подробнее об этом: Богданова О.В., Кибальник С.А., Сафронова Л.В. Литературные стратегии Виктора Пелевина. СПб., 2008. С. 18-23.
[3] Минаев С. Духless. М., 2008. С. 138. Далее ссылки на это издание в тексте с указанием номера страницы в скобках.
[4] Лотман Ю.М. Массовая литература как историко-культурная проблема. С. 387.
[5] Гессе Г. Пять эссе о книгах и читателях // Иностранная литература. 2004. № 10.
[6] Робски О. Casual. М., 2007. С.350. Этот смысл без труда считывает и широкий читатель. Ср. отзывы на роман в Интернете: «Исповедь содержанки, но почитать полезно. Именно благодаря этой книге и всяческим “диггерам” с облегчением убеждаешься в том, что так называемые “небожители”, “аристократия” и “светские львы и львицы” – тупые дебилы и уроды, а не носители и хранители “высшей истины” и “высших духовных ценностей”. Какое счастье, что большинство людей – не из их числа!!!
Короче – рекомендую. Это как поход в зоопарк!!!» (http://lib.aldebaran.ru/author/robski_oksana/robski_oksana_casual/).
[7] Так же четко широкий читатель ощущает и отличия подобной литературы от серьезной прозы: «Вспомнился Пелевин (за дословность не ручаюсь): “Ничто так сильно не характеризует человека из низшего общества, как способность разбираться в дорогих часах и дорогих автомобилях”. Пересказ незамысловатого мыльного сюжетца устами ПТУшницы» (http://lib.aldebaran.ru/author/robski_oksana/robski_oksana_casual/).