Эзра Паунд в переводе И. Полуяхтова
ЛОГОПОЭЙЯ ЭЗРЫ ПАУНДА
For Ezra Pound
il miglior fabbro
– это самое посвящение Т. С. Элиот предпослал окончательному, «паундовскому» варианту своей The Waste Land; с 1922 года именно этот вариант поэмы «Земля Бесплодная» вышел в модернистский свет. Эзра Паунд, редактируя стихи начинающего Элиота, расслышал его истинную музыку… и авторское Посвящение поэмы – For Ezra Pound – говорит о признательности единственному поверенному редактору «плохих и хороший» разрозненных и черновых набросков, Эзре Паунду, выдающемуся мастеру, изначально владеющему рядом поэтических языков, в том числе китайским, и любым романским: провансальским, итальянским… Т. С. Элиот одаривает Паунда эпитетом, которым Данте одарил трубадура Арнальда Даньеля в «Чистилище» – в стихе: Dante, Purgatorio, Canto XXVI, 117: il miglior fabbro – «Получше был ковач родного слова» (в переводе М. Лозинского, или у А. Илюшина):
О брат, – сказал он, – как знаток крупнейший
Признай: тот дух, – и показал рукой, –
Родного слова был кузнец сильнейший.
Недовольный навигацией в им же начатом течении имажизма, 28-летний реформатор Эзра Уэстон Лумис Паунд женился на Дороти Шекспир в 1915 году. Т. С. Элиот встретился с Паундом в том же 1915 году, тогда же Паунд помог с первой публикацией элиотовской «Песни любви Дж. Альфреда Прюфрока» (в июньском № 6.3 чикагского журнала Poetry ), оказал начинающему соратнику материальную поддержку через свой фонд «Бель Эспри», отредактировал новейшую поэзию… и к концу года Т. С. Элиот напечатал эссе Ezra Pound: his metric and poetry («Эзра Паунд: его метрика и поэтика»). В 1915 же году Паунд впервые появился в русском контексте: была опубликована работа З. Венгеровой «Английские футуристы» (в изд.: Стрелец. Сборник I. – Петроград, 1915, сс. 91-104). И вот, ровно через девяносто лет, наша подборка отражает Эзру Паунда от стихов 1915 года вплоть до главного шедевра всей его последующей жизни – CANTOS , пока не поддающегося полному переводу.
Эрнест Хемингуэй в своих воспоминаниях «Праздник, который всегда с тобой» писал об Эзре Паунде и его фонде: «Он беспокоился обо всех, а когда я с ним познакомился, он больше всего беспокоился о Т. С. Элиоте, который, как сообщил мне Эзра, вынужден был служить в каком-то лондонском банке и поэтому мог работать как поэт лишь крайне ограниченное время и в самые неподходящие часы… Эзра показал мне брошюру о «Бель Эспри»… Идея «Бель Эспри» состояла в том, что мы все будем отдавать часть своего заработка в фонд мистера Элиота, чтобы вызволить его из банка и дать ему возможность заниматься поэзией, не думая о деньгах. Мне эта идея показалась неплохой: когда мы вызволим мистера Элиота из банка, сказал Эзра, мы будем делать то же и дальше, пока все не окажутся устроенными» .
«Земля Бесплодная», опубликованная впоследствии, не являлась поэмой, изначально задуманной Элиотом. Под названием «Полицейский отчет в лицах» собралась целая серия стихов, которую Элиот показал Паунду, чтобы узнать его мнение, и Паунд подготовил вариант, который нам сегодня известен. Неудивительно, что Элиот посвятил поэму Паунду, которого он назвал необычайным и полезным человеком. Посвятил со словами Данте «il miglior fabbro» – буквально, «мастеру, куда как лучшему, чем я».
Первоначально «Земля Бесплодная» содержала многие другие элементы. Был элемент стилизации, пародии, виртуозной драматургии. Поэма могла выйти гораздо длиннее, чем вышла теперь. Случилось так, что Элиот передал ее Паунду, а Паунд сотворил с поэмой то, что сам назвал «кесаревым сечением». Он расслышал музыку Элиота и решил, что музыка тут – самое главное. Так он вырезал пародию, вырезал стилизацию и драматургию. И в остатке оказалась более короткая поэма, зато поэма, явственно построенная на ощутимой музыке. Вы сразу видите поэта, воспринимаете его чувства, его самые устойчивые чувства, как будто собранные в каденциях, словесных каденциях, в общем смысле – в музыке, услышанной им в детстве, когда явились ему «поразительной силы видения». И сквозь всю систему его сочинения вы слышите ту же самую музыку, скорбную, чарующую, звучную музыку. Это музыка дружественная, музыка доброго существа. А Паунд, например, в «Земле Бесплодной» сделал все, чтобы эта музыка усилилась, стала лучше слышимой. И когда он это сделал, поэма обрела подлинную целостность. Другие люди тоже слышали эту музыку, вот поэтому студенты распевали стихи модернистов так же, как в предыдущем поколении распевали стихи Суинберна. По сути, это самое Элиот называл слуховым воображением. Музыкой достигнута формальная цельность его поэзии .
«В силу особых исторических условий, писал Эзра Паунд в статье «Традиция» (в журнале Poetry, декабрь 1913), – английская поэзия имеет своими истоками» две великих традиции – мелическую и провансальскую. По его мысли, первая породила практически всю поэзию античного мира, вторая – всю современную. [Эзра Паунд и Т. С. Элиот как будто игнорировали русскую поэзию, зато А. Вознесенский в течение месяца находился в Смиссониевском институте в Вашингтоне, и работал над темой «Эзра Паунд, Т. С. Элиот в сравнении с Пастернаком и Мандельштамом».] Паунд заметил, что «сейчас уже невозможно игнорировать тот факт, что и греческая, и провансальская поэзия достигли ритмического и метрического совершенства в те времена, когда искусство стихосложения и музыка были теснейшим образом связаны друг с другом, когда каждое поэтическое произведение несло определенный музыкальный импульс или содержало музыкальные элементы в своей основе. Но уже римляне со своими дощечками, в отличие от прежних сочинителей, творивших под аккомпанемент цитры или лютни, совершенно не стремились к напевности… Применить музыкальный трюизм к стихам – значит использовать верлибр. Настаивать, что такие-то и такие-то сочетания звучания и темпа недопустимы, так же глупо, как утверждать, что художнику не следует использовать красный цвет в верхнем углу картины. Движение стиха ограничивается только характером слогов и отчетливостью звучания, а также законами музыкального и поэтического ритма. Объем заметки не позволяет превратить ее ни в трактат по мелодике, ни в компендиум по всем видам стиха, аллитерации, силлабики, акцентуации и длительности. К тому же, такая работа окажется, скорей всего, напрасной, так как едва ли найдется человек, который смог бы усвоить большую часть всего этого иначе, чем самостоятельно и непредубежденно изучая всевозможные образцы лучших стихов, лучших строф и лучших рифм, а также основательно познакомившись с теорией и историей музыки» . Агглютинативная метрика до времени «выходила за пределы понимания» Паунда , хотя и была распространена на влекущем поэта Дальнем Востоке, в Японии… Китае .
В лекции «Вордсворт и Кольридж» (1932) Т. С. Элиот говорил, что не помнит, из-за чего поднялся весь этот шум вкруг проблемы языка поэзии. Не худший, чем обычно для новаторских стихов, критический прием был оказан в свое время Вордсворту. Но Элиот запомнил время, когда в воздухе носилась некая проблема «поэтического языка»; когда Паунд изрек и опубликовал заявление, что «поэзия должна быть написана так же хорошо, как проза», – поэзия должна создаваться на том же языке, что и проза; когда сам Элиот, Эзра Паунд и их коллеги были нелицеприятно упомянуты в консервативной Morning Post и объявлены «литературными большевиками» . Советский же литературовед очередной раз архаически утверждал, что Т. С. Элиот – модернист и реакционер, идеи которого близки фашистским . Были насколько советские литературоведы, как Урновы, что «доказали», будто Паунд «сдвинул нормы вкуса в сторону противоестественно вымученного косноязычия»; будто литературная критика Т. С. Элиота – это тупик всех «тупиков критической переоценки».
Как известно, за романский профашизм Эзра Паунд был арестован в США и, прежде чем попасть в психиатрическое заключение на тринадцать лет (а потом получить престижнейшую в англоязычном мире Болингенскую премию ), отбывал в «раскаленном сарае под открытым небом… слепящий свет прожекторов по ночам – так для него началась тюремная глава. В уважение былых заслуг Паунду разрешили иметь при себе две книги. Он взял издание Конфуция и китайский словарь» . Ранее на поэта весьма влиял Эрнест Ф. Фенеллоза, американский востоковед. Паунд стал его душеприказчиком и подготовил к изданию его работы по японской и китайской литературе. Живя в Италии, Паунд оказывался все более в одиночестве, все менее в курсе истинного развития общественной жизни как Англии, так и Америки. «Занятия китайской литературой привели его к убеждению, что он способен мыслить идеограммами, и он разработал несколько фантастических эквивалентов таких идеограмм, вроде того, что Джефферсон, будь он жив в 1933 году, поступал бы так же, как Муссолини». Паунд поставил знак равенства между конфуцианством и фашизмом. По фашистскому радио он излагал подобные идеи. Был арестован, в 1945-м доставлен в Америку, но избежал суда только по той причине, что его безответственные высказывания свидетельствовали о параноидальном психическом состоянии . За тридцать лет до этого состояния, после Проперция и трубадуров, которые осуществили «поэтическую революцию», сблизив поэзию с музыкой, и после Данте и Кавальканти, Паунд «открыл» древних поэтов Японии и Китая. «Само собой разумеется, творчество всех этих художников Паунд интерпретировал в соответствии со своими концепциями, не заботясь об исторической истине… Поэтическая система Паунда, разработанная на основе изучения и практического освоения поэтики трубадуров, с одной стороны, и хокку с танка – с другой, была подчинена одной задаче – добиться максимальной точности и в то же время тонкой нюансировки поэтического слова, использовать эффект его многозначности, прибегая для этого к средствам музыки и – в специфической форме – живописи» . Китаист Фенеллоза внушил мысль, что иероглиф может служить поэтическим средством. Это актуально поныне. Лидер модернизма играет важную роль в создании реалистической поэтики, и для периода 1910-х это было неизбежно. «Лозунг Паунда – «творить, обновляя» – становится лозунгом [чикагского журнала] «Поэтри», а можно сказать, и всей молодой поэзии США» .
После первых шести сборников: A Lume Spento (1908), A Quinzaine for this Yule (1908), Personae of Ezra Pound (1909), Exultations of Ezra Pound (1909), Provença (1910), Canzoni of Ezra Pound (1911), Ripostes (1912), Паунд приходит к поэзии CATHAY: Translations (London: Elkin Mathews, 1915). Указывая на такие стихотворения этого сборника – «Кытай: Переводы» – Т. С. Элиот назвал Паунда «создателем китайской поэзии для нашего времени» . И это были не переводы, а его лучшие оригинальные стихи. В предисловии к собранию 1928 года Элиот высказал, что «мистер Паунд более чем кто-либо, ответственен за переворот в поэзии, совершившийся в ХХ веке» . «Точное слово», «чистый образ» имажизма Т. Хьюма, хрестоматизирован Паундом в стиле часто цитируемого открытого короткого, «японского» стиха или китайского классического стиха-ши:
Зеленый мышьяк пятном на белковом холсте,
Раздавленная земляника! Какое пиршество зренью.
(L’Art, 1910. Перевод А. Зверева)
The apparition Видение
of these faces этих лиц
in the crowd: в толпе:
Petals Лепестки
on a wet bough на мокрой ветви
(1913. Перевод А. Гениса)
К осознанию того, что поэзия – это разновидность вдохновенной высшей математики, и стихи дают уравнения человеческих эмоций, Паунд (по наблюдению А. Зверева) пришел не под влиянием Хьюма, а в результате знакомства с эстетикой Гюстава Флобера. Тот рассудил в одном из писем, что «поэзия так же точна, как геометрия, индукция стоит дедукции и, достигнув известной ступени, можно безошибочно судить обо всем, что касается душевной жизни» . И, по мнению Т. С. Элиота, Роберт Браунинг и У. Б. Йетс, а также английские поэты 90-х годов XIX века «привлекли внимание Паунда к стиху как к речи, в то время как штудируя более древняя поэзию, он постиг стих как песню» . По его же мнению, когда имеешь дело с древними, то извлекаешь из жизни самую суть, когда же пишешь о современниках, то часто замечаешь лишь случайное. Тем не менее, в цикле того же года MOEURS CONTEMPORAINES («Современные нравы» – заимствовав у Флобера французское название) Паунд использовал технику «масок» – personae. «Но маски здесь слишком прозрачны, сравнения слишком прямолинейны, а сами стихи легко могли быть написаны кем-то другими. Однако именно этот цикл пользовался популярностью у широкого читателя» . В этом цикле, как считают американские историки родной литературы, Паунд пытался сатирически изобразить действительность, окружавшую его самого, а не древних китайцев и римлян при Августе, «и не избежал банальности и даже бессодержательной игры словом. Говоря о сущности поэзии, Паунд порой склонен слишком уж большое значение придавать «изобретателям», творцам «особых норм» поэтики» .
По мысли Паунда, поэзия может придавать языку энергию тремя путями. Это – мелопоэйя, через обретение словом музыкальности, развитие в рамках стихотворения музыкальной фразы и, таким образом, придание дополнительных смысловых и эмоциональных оттенков. Или – фонопоэйя, через создание визуального образа, акцентирование в слове того, что создает зрительные представления об объекте. Так Паунд работал своим идеограмматическим методом, цель которого – «показывать одну сторону предмета, вслед за ней и отдельно от нее другую сторону – и так до тех пор, пока не будет преодолена мертвая, дезинфицированная поверхность читательского сознания и не осуществится проникновение в более восприимчивые его отсеки» . И еще – логопоэйя, как «танец интеллекта» между сталкивающимися лексическими общеупотребительными значениями и имплицитными значениями слов, выявляемыми ими же в контексте . Стихи «Современные нравы» относятся к логопоэйе, как и дважды дополненный сборник под латинским названием LUSTRA, которое означает и «трясина», и «притон», и «очистительное жертвоприношение» (ср.: lustra Apollini sacrificare – «совершать искупительное приношение Аполлону»). Литературная история США отмечает, что в сборнике Lustra, заглавие которого означает еще и жертвоприношение цензоров «во искупление грехов всего народа», более десятка стихотворений посвящено осмыслению значимости собственного творчества поэта. Всего удачнее стихи Паунда тогда, когда сам он менее всего серьезен, например, сообщая, что его «песни… наделали шума в Чикаго», а их хвалят, в сущности, лишь по одной причине – «от века отстали они лет на двадцать», так что все выраженные в них чувства мог испытать лишь «официант в кафе». «К этому времени относится самое значительное и ценное из сделанного Паундом» .
Позднее с его пишущей машинки сошли две крупные, так сказать, поэзы – «Оммаж Сексту Проперцию» (или иначе «Дань уважения Сексту Проперцию»; Homage to Sextus Propertius, 1917) и «Хью Селвин Моберли» (Hugh Selwyn Mauberly, 1920). Первая сошла за перевод Проперция с латинского (как бы в продолжение цикла Personae). Квазипереводы Паунда, по определению А. Гениса, вовсе не вели к еще большему накоплению знаний. О первой из этих поэм (заново открывшей читателям римского классика), известно, что после ее публикации профессор-латинист предложил поэту-переводчику повеситься или как-то иначе покончить с собой . Вторая из этих поэм тронута потрясением войны; дисциплинированная строфика Готье, зажженное соперничество с Т. С. Элиотом и мастерская критика эпохи без «особых норм» – уникальное для Паунда единство формы и содержания. Элиот полагал «кажущуюся неровность и наивность стиха и рифмовки» в этой поэме – «неизбежным результатом многих лет тяжелой работы» . Самой крупной, последней и единственной после «Моберли» (этакого «джойсовского романа в сжатой форме») поэзией Паунда стали труднейшие для русского перевода «Песни» – CANTOS , и этот эпос уже можно датировать годами всей жизни поэта: 1885-1972.
И вот в нашей Антологии – Эзра Паунд: 1915 – 1920.
Из цикла
КЫТАЙ: переводы из Поднебесной
CATHAY: Translations
ПЕСНЯ ЛУЧНИКОВ
Вот и мы склонились к побегам папоротника,
В гаданьях, «когда же домой-то вернемся»?
Мы здесь, ибо нужно быть рядом с врагом.
Нас питают весною побеги папоротника.
От кого-то слышим про возвращение домой,
И всех нас полнит печаль,
И всех гнетет голод и жажда,
А враг все крепчает.
Ни от кого не слышим про возращение,
Но гадаем, «не вернемся ли к октябрю?»
Служба тяжелая, а печаль горькая,
«Какие же травы сейчас расцветают?»
«И чья колесница?» Воеводы.
Кони, даже мощные кони его изнурились.
Три сражения в месяц, нет отдыха нам.
О, небо, и снаряженные кони устали.
Военные лошади, из бивня наконечники,
И колчаны блестят чешуей.
Сноровист враг, мы опасливы.
Уходящих, нас росою орошали ивы,
Мы возвращаемся в снегопад.
Идем медлительно: голод, усталость,
Думы, томимые грустью, –
И кто измерит глубь нашей скорби?
ПРИКРАСА ЛЮБВИ
Голубеет трава, голубее реки,
Ивы склонились из сада к реке,
Молодая хозяйка стоит на крыльце,
Ее прозрачная рука прикрыла дверь,
И белизна бесцветна на лице.
Она была придворной в свой черед,
Ныне муж ее запил и загулял,
Возвращения домой избегает:
И встречается с ней одиночество.
РЕЧНАЯ ПЕСНЯ
Лодка из древесины сатó с опругой из магнолии.
Флейты из драгоценных камней, золотые трубы.
Музыканты сидят у бортов, тысяча чаш с вином.
С нами певунью плывут по течению реки.
Еще бы Желтого Аиста ради восторга – на рею,
Реющих чаек бы – во указание пути,
Да и песнь Цюй Юаня висела бы между луною и солнцем.
Угодья вокруг хоромы правителя Чу
Превратились в бесплодный пустырь.
Лодка качается и моя кисть дрожит,
Но дрожат и Пять Вершин .
Отрадой обитателей Голубых Островов
Полнятся мои слова (а слава покинет
Меня, только ежели все реки Хань обратятся на север).
В саду правителя я унывал, ожидая дозволения творить.
Смотрю на Драконов пруд, на цвет
Плакучей ивы в воде,
Вспоминаю оттенки небес и отзвуки всплесков,
И сотни ладов соловьиного пенья.
Ветер с востока на запад принес
Цвета трав и на выгнутых свесах
Качнул плети лиан.
Сень Голубых Островов вдруг упала на сад,
Темный Драконов пруд просветлел,
Ивы поголубели, туманя парчовые стены,
Смыкая ветви из царской парчи.
Лозы свисают по всей длине резных перил.
Над кронами трепещут голоса птиц.
В шелесте утих восточный ветер, замер среди облаков
Над тысячей ворот и тысячей дверей в весну.
Правитель нынче в городе Го .
В рассвете плывут пять облаков,
Из золотого дворца выступает охрана властителя,
И доспехи блестят, и сверкает его колесница:
Властелин выехал осмотреть свои цветы,
Узнать, цветут ли они;
Он направился взглянуть на аистов у воды,
Узнать, как они хлопают крыльями
На ветру.
Он возвращается мимо скалы Си ,
Желая услышать новые песни соловьев,
Голоса драгоценных флейт,
Смешанные с музыкой дюжины золотых труб.
ЧЕТЫРЕ ПРОЩАНИЯ В СТИХАХ, IV
Вместо гордых хоромин Го
Над пустошью горбится заросший пригорок,
Вместо усыпальниц династии Син
Сутулится бугор из разбитого камня.
Глухо шумит протухлая река,
И сад прибрежный опустел,
А ведь здесь распевали фениксы.
Гордятся три вершины вдалеке,
Зарыты в небо их снежные шапки,
Островок Белой Цапли делит
Реку на два течения.
Облака же густеют и прячут Тёан .
Грусть моя в одиночестве.
НЕМИНУЧАЯ ТУЧА
Влажна весна, – твердит Юаньмин , –
Влажен сад весною.
I
Облака темнеют и густеют в тучи,
Нескончаем ливень, льет.
Восемь небесных пределов
Равно залиты тьмою.
Дорога печальна и широка, и все тянется вдаль…
Вот и я молчалив и смирен, и уповаю, гляжу на восток,
Потираю бочонок с вином.
Друзья отошли от меня,
И без них тучи густеют.
II
Под синими тучами ливень.
Тьма во всех настилах неба.
Дорога стала рекою…
Не откупорить ли бочонок?
Пью, я пью и гляжу на восток:
Ни челна, ни подводы – пустынна дорога.
Я один среди капель.
III
В промокшем саду на ветвях
Пучатся свежие почки,
Освежая мысли и чувства…
Молвят, что солнце с луной
Без конца рыщут прибежища.
IV
Моему саду пернатые не придают пестроты,
Щебетание глохнет и тихнет:
– Людей на свете много живет,
Этот печальнее всех и понятливей,
Но и он не из тех, кто измерит
Всю глубь нашей скорби?
* * *
ПЕСНЯ СТУПЕНЕЙ
I
Оставьте меня меж китайских ваз,
И зло остекленеет от моей мысли.
II
Ветер по-над пшеничным полем:
Звенит серебристо
Самая грань стальной войны
Видал я сей золотой круг
Его таяние над головою
Познал я ярчайшее место
Гостиную чистого света
III
О как неуловимо зло в стекле жухлого цвета
О грань света и надлом
О заточённая душа
Что предостерегает? Отгоняет?
Что ж сияние глаз твоих отдает подозрением?
О стекло изворотливости ковкость коварства
О пыль золота
Хрупкая нить янтаря
Отражения в переливах
MOEURS CONTEMPORAINES
М-р Стиракс
М-р Гекатомб Стиракс, владелец большого поместья и больших мускулов,
«Голубая кровь» и скалолаз, женился в возрасте 28 лет,
Он тогда был девственником,
Термин «девственник» – это средневековый латинизм мужского рода; Его отсталость
Доводила жену от одного религиозного эксцесса к другому.
Она бросила викария,
Ибо ему недостало страстности;
Сейчас она первосвященница
Новейшего этического культа,
И даже теперь м-р Стиракс
Не верует в эстетику.
Его брат подался к цыганам,
Но зять м-ра Стиракса
Не любит ароматных сигарет.
В манере Николо Макиавелли:
«Так все стает на круги своя»;
И тем империя несокрушима.
Клара
В шестнадцать лет она могла быть знаменитостью
С отвращением к ласкам.
Теперь она пишет мне из обители;
Ее жизнь мрачна и беспокойна;
Ее второй муж не разведется с ней;
Ее ум, как всегда, в запустении,
И никак себя не проявляет.
Она не желает своих детей,
И вообще любых детей.
Ее цели неопределенны и смутны,
Она не остается и не уходит.
Суаре
Узнав, что мать пишет стихи
И что отец пишет стихи,
И что младший сын был в издательстве,
И что друг второй дочери начал роман,
Юный паломник воскликнул:
«Это проклятое сборище умниц!»
Скетч 48 ч. 11
В возрасте 27 лет
Личные письма вскрывает родительница
А деловую почту выкрывает
родитель противоположного пола.
Это офицер
и джентльмен,
и архитектор.
«Нодье рассказывает…»
У друга моей жены есть фотография,
Выцветшая, побледневшая фотография
Того времени, когда рукава были широкими,
Шелковыми, жесткими и накладными,
Вот это, предплечье,
И декольте…
Это дама,
Она сидит за арфой,
Играет.
И у ее левой ноги, в корзине –
Дитя 14-месячное,
Дитя улыбается родительнице,
Она отвечает улыбкой отпрыску.
Корзина обтянута атласом,
На арфе атласная лента.
А в доме романиста
Атласная лента на арфе.
Вы ходите из зала в зал,
Из консерватории в консерваторию,
Лилии поднимают белые чашечки,
Откуда символическая пыльца выпала,
Возле них я замечаю арфу
И голубую атласную ленту,
И экземпляр «Хатха-Йоги»,
И опрятные стопки нечитанных, нечитабельных книг,
И она мне говорила о монархе
И о чистоте ее души.
Стеле
Через годы воздержания
он бросился в море шести женщин.
Теперь, погасший, как торговая марка Мелеагара,
он лежит на благоомывающем побережье.
пара тина полуфлойсбойо таласос
ПОСТОЙ, ПУТНИК
Старики
Они впредь не придут,
Старики с прекрасными манерами.
Как будто был маленький мальчик
С рубашкой полной яблок
И стукающий палкой всю дорогу;
Бахвал! ‘Поздно таращить глазища’ ,
И он сказал: «О! Абеляр!» – как будто тема
Была слишком трудна для его понимания,
И он твердил о «Великой Марии»,
И сказал: «М-р Паунд потрясен моей ветреностью».
Оказалось, он имел в виду миссис Уорд.
А другой был точно как мой бюст работы Годье
Или как настоящий техасский полковник;
Он сказал: «Зачем хлестать мертвую лошадь?
Как-то жил человек по фамилии Вольтер».
И сказал, что они почтили Верди
В Риме после оперы,
Их охрана не могла остановить,
И была анаграмма для Витторио
Эмануэле Ре Д’Италия,
И охрана не смогла остановить.
Старики с прекрасными манерами,
Сидящие на утреннем Ряду;
Гуляющие по набережной Челси .
Ритратто
И она сказала: «Вы помните м-ра Лоуэлла,
Он был здесь вашим послом?»
И я сказал: «Это до моего приезда».
Она сказала: «Он топал в мою спальню…
(С этих пор она обращалась к Браунингу).
…топал в мою спальню…’
И еще: «Я ли
Спрашиваю, я ли
Так пекусь о светских обедах?»
И я бы не сказал, что нет.
Шелли привык жить в этом доме.
Она была очень старой,
Я ее больше не видел.
Из сборника
LUSTRA
ДЕВСТВЕННОЕ
Нет, нет! Прочь от меня. С ней все порочно.
Не обесчещу ножны тусклым блеском,
Ибо окреп уж я во вздохе веском;
Изящны ее длани держат прочно
И как эфирной застилают пеленой,
Листвою ласки; окунают в ясность.
О, я сумел через ее причастность
Вложить, как в ножны, мир земной.
Нет, нет! Прочь от меня. Я ж ощущаю
Как вешний ветр березово радение.
Зелён побег, апрель на ветви прянет;
Зимнюю рану длань ее затянет;
К похожести деревья причащаю:
Бела кора, бело сей дамы бдение.
АЛЬБА
Прохладно, как бледные влажные
листья ландыша,
Она лежит со мной в рассвете.
ПЕРЕД СНОМ
Боковые качания ласкают меня,
Сигают и ласкают меня,
Ревностно работают на меня,
Ищут финансовой выгоды.
Она с копьем предо мной.
Боги преисподней сопутствуют мне, О Анубис ,
Они – из твоей братии.
С ревностной опекой сопутствуют мне,
Как волны;
Их царство – боковые потоки.
ОЗЕРНЫЙ ОСТРОВ
O, Боже, Венера, Меркурий, воров покровитель,
Даруйте мне в свой час, я молю вас, табачную лавку,
Где пестрые пачки
лежат аккуратно на полках,
И расставлен плиточный табак,
и махорка,
И пряный вирджинский россыпью
размещены в светлых склянках,
И чаши весов
не засалились слишком,
И шлюшки пускай забегут перекинуться словом,
Схохмить и поправить прически немного.
O, Боже, Венера, Меркурий, воров покровитель,
Помогите же с табачной лавкой,
приставьте к любому другому труду,
Только не к чертову писательству,
где мозги напрягаешь все время.
Из поэмы
ХЬЮ СЕЛВИН МОБЕРЛИ
Зной зовет нас в тень…
Немесиан, Эк. IV.
Э. П. ОДА НА ВЫБОР СОБСТВЕННОЙ ГРОБНИЦЫ
I
Не в ладу с эпохой, за три года
Он тщился взбодрить мертвый свод
Поэзии, достичь «высшего рода»,
По старинке. Сразу ложный ход –
Нет, вряд ли, но – рожден он был
В дикой местности, от моды вдалеке,
Корпел, и лилию из желудя добыл;
Капаней , с форелью на пустом крючке:
Знаем, что было в троянской земле –
Дошло до неуемного слуха;
Между скал на корабле
В тот год рябь укрепила его силу духа.
Истой Пенелопой был Флобер,
Рыбачил он у стойких парусов;
Изящность прядей Кирки как пример –
Достойней хода солнечных часов.
Незатронутый «ходом событий»,
Он выбрался в тридцаток лет
Его жития ; и все ж забытый,
Не увенчáнный Музами поэт.
II
Век требовал просто фото
Своей продвинутой гримасы,
Для современности чего-то,
А не аттической прикрасы;
Нет, только не озарения
Третьего глаза;
Лучше, обман зрения,
Чем классика в пересказах!
Так «век требовал» слепков с шаблона,
Причем моментальных,
Киношки прозаичной, но, конечно, не бетона
И стихов «монументальных».
III
Чайная роза, платье к чаю, проч. –
Косский муслин изжит,
Пианола «гонит прочь»
Сапфический барбит .
Христос шел за Дионисом,
Фаллос и дух хирели,
Проложив путь к изнурению;
Калибан сверг Ариэля .
Все сущее как поток, –
Изрек мудрый Гераклит;
Но блесткая дешевка
Во дни наши царит.
Сама лепота христианская
Пред самофракийской слепнет;
Мы видим, как в прекрасном
Тело торговца крепнет.
Не для нас плоть фавна
И мученика терзания.
У нас есть пресс для облаток,
Франшиза на обрезание.
Все перед законом равны.
Когда нет Писистрата ,
Мы жулика выдвигаем
Или кастрата.
Светлый Аполлон,
На какого же андра, ероа, теон…
На бога какого, героя ли, мужа
Венок из жести водружен?
IV
Эти сражались без сомнения,
И кое-кто с верою, pro domo , без сомнения…
Кто ради самой драки,
кто из страсти к авантюрам,
кто из страха прослыть трусом,
кто из страха перед осуждением,
кто из любви к резне воображаемой,
познанной позже…
кто в ужасе от познанной любви к резне;
Гибли «за родину», без «сладости» и без «почета»…
шли, пялясь в ад,
веря во враки стариков, и изверясь
шли домой, домой к вракам,
домой ко многим обманам,
домой к старой лжи и новому бесславью;
к ростовщикам, процентщикам
и брехлу должностному.
Дерзость небывалая, потери небывалые.
Молодая кровь, голубая кровь,
Нежные щеки, прекрасные трупы;
стойкость небывалая,
прямодушие небывалое,
разочарование неслыханное в прошлом,
истерики, откровения в окопах,
хохот в рваных кишках.
V
Мертвых мириады,
Легли лучшие из них
За старую суку обрыдлую,
За латаную цивилизацию.
Очаровательна улыбка на устах,
Остр взор под крышкой гроба –
За пару груд разбитых статуй,
За тысчонку потрепанных книг.
* * *
X
Под провисшей крышей
Стилист обрел приют,
Безденежный, бесславный,
В убежище от смут
Хранит его природа,
При мирной и невежественной даме
Он упражняет талант
И боль его в сточной яме.
Вдали от всяких затруднений и раздоров
Прохудился кров;
Он любит сочную пищу;
И скрипит дверной засов.
XI
«Хранительница Милетских»
Привычек ума и сердца,
Может быть. Но в светских
Английских копях не сыщется иноверца?
Нет, «милетских» – преувеличение.
Не ощутится в ее вкусе
То, что ей досталось от бабуси,
Твердившей про те увлечения.
XII
«Дафна с корою на бедрах
Тянет ко мне ветви дланей» , –
Персонально. В атласной гостиной
Я от Леди Валентайн жду приказаний,
Сознавая, что мой мундир
Не имеет значения,
Чтобы вызвать в ней
Явного влечения;
Навевала сомнение ценность
Ученого признания
Литературных усилий, –
Но не Леди Валентайн призвание:
Поэзия, грань представления,
Край, туманность как смешение
С иными стратами,
Где низший слой и высший в совмещении;
Ловушка для внимания Леди Джейн ,
Склонность в отношении к сцене,
Она же, в случае революции, –
Друг и товарищ бесценный.
* * *
Веди же по другую руку, дух,
«Что культуры высочайшие питал» ,
На Флит Стрит , где
Доктор Джонсон процветал;
В этом людном проулке
Распродажа носков
Давно заменила собой разведение
Кастальских цветников .
ПОСЫЛКА
Немою рожденная книга,
Скажи пропевшей мне мотивы Лоуса :
Ты стала песней,
И познала мироздание,
И есть в тебе душа во оправдание
Вины моей, что тяжко давит,
И пусть она меня навек восславит.
Скажи расточавшей
Сокровища в напеве,
И чаявшей изящество ее и благодать
В миг оживить,
Им же я тщился жизнь придать,
Как могут розы в чудном янтаре,
В оранжевом и красном на заре
Сливая существо и цвет,
Покорив время.
Скажи идущей
С песней на устах,
Не знающей творца ее, поющей,
Не ведающей об устах иных,
Но равных ей в речении;
Они, в свой срок, в ней вызовут влечение,
Когда Уоллеров прах станет нашим прахом,
Просеянным, провеянным в забвенье,
И прах все поберет, оставив
Прекрасное лишь вне прикосновения.
Пародия: Gilbert Highet. Homage to Ezra Pound
Гилберт Хайет
В ДАНЬ ЭЗРЕ ПАУНДУ
И так отбудь во мрак
по лимбу, жалимый шершнями, следуя за мятыми флагами
и так устраивая различные геенны для своих врагов
с печатью Эзра Паунд
(Феб, что за имя,
дабы унять трубный глаз, во славу грядущего)
хотя старина Т.С.Э. превозносил маэстро
и в такой прозе, Бог мой
с запором, но с достоинством, словно
пожилой кот, “испытывающий технику, чтобы быть готовым,
как подмасленная пожарная –
машина, когда наступает миг высшего напряга,”
оох, Бог мой, великолепный Декс!
Но Крайтерион сфальцован
(старый добрый Крайтерион, счастливое время
провел я, наблюдая в баре милые
шанти
шанти?
Нет, нет шанса!)
и канты выходят не со взрывом, но с шипом
даже без смехотворных обзоров
и экспатрианты-поклонники все вернулись в мамино чрево
и некому посетить святыню…
Мы обзирали, изрек Плиний , до сих пор жертвы
популярные в провинциях империи, ныне почти
исчезшие, к совершенству мясников, скотников,
и т.п. Вехи Рима назн. III Кал. Юл.: это в июне
я, парень, целую ноги их…
И там была хорошо смазанная пожарная машина
все готово для напряжения кишки
глянь и слышь гусей гусей
без сил подумать, но готовый к цитате и парафразу на шести
языках, включая провансальский
эй шибко шибко
кошка и скрипка
нужен такой, как Эзра, чтобы убить поэзию Прованса в нас…
И он изучил, что смог
ни адский жребий
– бесплодные быки, этот был хорош, Песнь I
обозначение быка
Угрозы кимвров – угольные копи Уэльса,
могут быть и забавны, возможно?
Чертовски забавны, в любом разе
ИЗЯЩНЫ как все его китайцы, греки и римляне
они явились ИЗЯЩНЫМИ мальчику Гомера Паунда из захолустья
Пииту из Айдахо…
Его характер всегда был плох, ты эксцентрично жил
в Рапалло и любил
КРАСОТУ
император в Ко
но Нет
шелковые струны не трепещут боле, звенит сарсапарель,
темные орехи на сухой ветке и на влажной почве, орехи
одинокие так же, как тот, понимающий Кая Проперция
Алкайос,
Ли Пу,
все великие парни,
и я знаю их, так ведь?
Дядюшка Эзри на Акропопопулосе, простак в бакалее
плита
гигнетеи колон
:
ТАК?
Так он взял и проклял родную деревню, живя в Рапалло
и Риме среди чернорубашных коричнево-
задых желтосердечных Героев
галантных макаронников, сбежавших от греков, 3 к 1 аера!
аера!!
свист!!
явно, Эзра любил их:
любитель третьеразрядной любящей фашисткой Италии
и ИМПЕРАТОР пуфф
фальшивый аристократ, хотевший Порядка и
никаких Низших Классов
Так Эзра напал на добрые США и плуто-большевик-Британию
Жидов и негров, и Рузвельта, на оружейные тресты и
Ростовщиков, играющих на водостоке для Геббельсов
(Фрэнк Салливан говорит, что Гайда – всего одна газета,
способная описать лай пекинесов… Он читал у Эзры
XIV Песнь…
нежно…
словно асфодель кентавра…)
И так в собственный ад, последний ад, девятый круг, Антенора
ледяной
для предателей
зубы скрежещут подобно неумолкаемым аистам.
▲
Примечания к статье:
Калька с китайского термина тянься, букв. означающего «То, Что под Небом», автохтонное название Китая. «Кытай» выдается мной за старое название Китая, у Паунда – «Катай». Соответствия см. в кн.: Восток–Запад. Исследования. Переводы. Публикации. – М., 1982, с. 289сл. Анализ «переводов» Паунда см. в кн.: Wai-lim Yip. Ezra Pound’s CATHAY. – Princeton, 1969.
Желтый аист (иногда журавль) – символ бессмертия и святости.
Цюй Юань (Кут-су – в японской огласовке, кот. повсюду в этих стихах дает Паунд) – великий китайский поэт: прибл. 340-278 гг. до н. э.
Царство Чу (Со), в котором жил Цюй Юань.
Пять Вершин – священные горы, символизировавшие четыре стороны света и центр мира.
Название страны бессмертных в китайской мифологии.
Эпоха с III в. до н. э. по III в. н. э.
Го – город Хао, западная столица царства Чжоу (Чанъань), XII-III вв. до н. э.
Возм., намек на сановника Ши Чуна (III в.), наложница которого покончила с собой после его казни.
Цинь – императорская династия в Китае III в. до н. э.
Город Чанъань – в японской огласовке.
Тао Юаньмин (Тоом-мэй – у Паунда) – великий китайский поэт: 365-427 гг.
Франц., «современные нравы». Mœurs – также «повадки животных», «нравственность»; еще les mœurs означает «полиция нравов». У Т. С. Элиота в то же время появилось стихотворение Mr. Apollinax (наш перевод см. в альманахе «Тамыр», № 2 (7), 2002), впервые – в паундовском журнале Poetry (Чикаго, сентябрь 1916 г.); оно было написано, возм., после встречи автора с преподавателем философии Б. Расселом (Bertrand Russell), и содержит его иронический образ. Считают также, что стихотв. посвящено Э. Паунду. В. Топоров пишет: «Посвящение Эзре Паунду… в оригинале зашифровано инициалами. Эксцентричное поведение Паунда особенно бросалось в глаза в филистерской среде Новой Англии. Отсюда – античные аллюзии, с одной стороны, и намеренно нелепые фамилии персонажей, с другой».
В оригинале, франц.: Soirée – «вечер, вечеринка».
В ориг., франц.: ‘Nodie raconte…’
В ориг., др.-греч. и лат.: παρά θινα̉ πολυφλοισβοιο θαλάσσης
SISTE VIATOR
В ориг., итал.: I Vecchii
В ориг., франц.: It était comme un tout petit garçon
В ориг., франц., итал.: Blageur! ‘Con gli occhi onesti e tardi’
Возм., имеется в виду the Rows, старинная улица в г. Честере, на которой магазины расположены в двух уровнях, букв., рядах; Chelsea – фешенебельный «район художников» в западном Лондоне.
В ориг., итал.: Ritratto – Портрет.
Др.-египетский бог – покровитель умерших.
Один из «малых латинских поэтов» III в. Nemesianus – Марк Аврелий Олимпий Немесиан Карфагенский, автор дидактических поэм и эклог, входящих в т. н. «Латинскую антологию» (известен по изд.: Poetae Latini minores); в эпиграфе – строка из его Четвертой Эклоги, лат.: «Vocat aestus in umbram». См. также две эклоги Немесиана в русском переводе по изд.: Поздняя латинская поэзия. (Серия «Библиотека античной литературы. Рим»). – М., 1982.
Подзаголовок «Э. П. {Эзра Паунд}…» в ориг. отсылает к названию стихотв. Пьера де Ронсара (1524-1585) из его «Четвертой книги од» – Pierre de Ronsard, Le Quatriesme livre des Odes: De l’élection de son sepulcher. Ode IV. – «Оды на выбор своей гробницы»; перевод В. Левика см. в сб.: Poésie de la Pléiade. Поэзия Плеяды. – М., «Радуга», 1984. Возм., Паунд имеет в виду и стихотв. «Эпитафия» Тристана Корбьера (Tristan Corbière, 1845-1875) – L’Épitaphe. «Он ожидая смерти жил / И умер в ожиданье жизни» (пер. М. Кудинова в сб.: Тристан Корбьер. Стихи. – М., 1986). «Лежит он бессердечным прахом: / Успех сполна, провал с размахом» (пер. В. Орла в сб.: Поэзия Франции. Век XIX. – М., 1985).
Капаней (Καπανεύς) – греч. мифол. участник похода Семерых против Фив, предшествовавшего Троянской войне; бахвалился сжечь город вопреки воле Зевса.
В ориг., др.-греч. стих из гомеровской «Одиссеи» (Песнь XII, 189), относящийся к пению сирен): «Ιδμεν γάρ τοί πάνθ΄, οσ΄ένὶ Τροίη» – «Знаем мы все, что случилось в троянской земле…» (пер. В. Жуковского).
Кирка (Κίρχη), Circe – Цирцея, мифол. волшебница, пленившая Одиссея на целый год счастливой жизни (отсюда, возм., у Паунда «that year» – «тот год» в предыдущей строфе). У Гомера фигурирует в «Одиссее» (Песнь Х, 207-574).
В ориг., старофранц.: «l’an trentiesme / De son eage», т. е. обыгрывается первый стих «Большого Завещания» Франсуа Вийона (1461) – François Villon, Le Testament, I – «En l’an de mon trentiesme aage…» (в пер. Ю. Кожевникова: «В год моего тридцатилетья / Свалился на меня позор»).
Cos, Cos(s)a – Косса, прибрежный город в Этрурии.
Barbitos – греч., барбит, многострунная лира, изобретенная, по преданию, лесбосским поэтом VII в. до н. э. Терпандором; отсюда упоминание лирической поэтессы Сапфо (VII-VI вв. до н. э.), уроженки Лесбоса.
Caliban, Ariel – Калибан (дикий и уродливый раб) и Ариэль (воздушный дух) – персонажи «Бури» Шекспира (Shakespeare’s The Tempest); два противостоящих воплощения соответственно зла и добра.
В ориг., др.-греч.: τό γαλόν – «прекрасное».
Peisistratus – афинский тиран-поджигатель, ум. в 527 г. до н. э.; Писистрат же – беотийский предводитель, друг римлян.
В строфе цитируются и обыгрываются строки «Второй Олимпийской оды» Пиндара («Острова Блаженных», 476 г. до н. э.), др.-греч.: «τίν΄ άνδρα; τίν΄ ηρωα; τίνα υεόν» – «Какого мужа, какого героя, какого бога [будем мы воспевать?]» См. в сб.: Пиндар. Вакхилид. Оды. Фрагменты. (Серия «ЛП»). – М., «Наука», 1980, с. 14. Вместе с тем, Паунд сопоставляет слова одинакового звучания: др.-греч. τίν («какой») и англ. tin («жестяной»).
Лат.: «за дом свой, за хозяйство».
Дж. Эспиз в своих комментариях (John J. Espeys. Ezra Pound’s MAUBERLEY. – University of California Press, 1955) указывает на то, что здесь Паунд обыгрывает стих Горация: «Dulce et decorum est pro patria mori» – «Сладко и почетно погибнуть за отчизну»; в ориг., лат.: pro patria – dulce – et decor.
В этой подборке мы опускаем стихи YEUX GLAUQUES (франц., «иссеня-глазая», букв., «глаза цвета морской волны»; название взято из стихотворения Теофиля Готье Cœuruli Oculi из сб. «Эмали и камеи» (1852); посвящено музе Прерафаэлитов, жене лидера Братства, поэта и художника Д. Габриеля Россетти, Элизабет Элеанор Сиддэлл, которая покончила с собой), ‘SIENA MI FE’; DISFECEMI MAREMMA’ (название взято из Данте – «Чистилище», V, 134; у Паунда фигурируют библиотекарь хирургического колледжа, военный министр, члены лондонского Клуба Рифмоплетов, англиканский кардинал Ньюмен и др. реальные лица), а также нами опущены главки BRENNBAUM и MR. NIXON (прототипами этих паундовских персонажей послужили М. Беербом и А. Беннетт).
Возм., намек на англ. писателя Форда Мэдокса Форда, автора семейной хроники «Конец парада» (1924-1928).
В ориг., франц. «Conservatrix des habit Mélisiens»; намек на непристойно-эротические «Милетские рассказы» Аристида из Милета (II в. до н. э.) и одновременно отсылка к «Магическим историям» Реми де Гурмона, кот. Паунд опубликовал в англ. переводе (1921).
В ориг. значится Ealing – Илинг, аристократический квартал в Лондоне.
Мифич. Дафна, возлюбленная Аполлона; превращена в лавровое дерево. Ср.: Овидий, «Метаморфозы», Кн. Первая, ст. 449-450: «Нежная девичья грудь корой окружается тонкой, / Волосы – в зелень листы превращаются, руки же – в ветви» (пер. С. Шервинского).
Возм., прототипами The Lady Valentine послужили леди Оттолайн Моррел и леди Джеральдина Оттэр, содержавшие литературные салоны в Лондоне.
Возм., намек на образ из стихотв. Д. Г. Россетти «Джении», где речь идет о судьбе проститутки.
Возм., строка из «Замка памяти» Теофиля Готье (тот же сб. «Эмали и камеи»).
Fleet St. – улица в Лондоне, на кот. находятся редакции газет и журналов; перен., мир прессы и журналистики.
Возм., англ. лексикограф и литератор Samuel Johnson (1709-1784).
Pierian – греч. миф., пиерийский, относящийся к музам, поэзии. Ср. Pierian spring – источник знания, поэтического вдохновения, Пиерийский источник; = Кастальский ключ.
В ориг., франц.: Envoi – «Посылка» (т.е. заключительная строфа стихотв., включающая авторское посвящение; ср. в балладах Франсуа Вийона).
Имеется в виду композитор Henry Lawes, на чей мотив положены стихи под названием Song: Goe lovely Rose, Tell her that… – «Песня: Ступай, милая Роза…»
…поэта-метафизика Э. Уоллера (Edmund Waller, 1606-1687).
Гилберт Хайет (Gilbert Highet) – американский поэт, критик, преподаватель кафедры древних языков Колумбийского университета. «Пародия-эпиграмма Хайета Homage to… [название кот. можно перевести как «Оммаж Эзре Паунду» – ср. паундовский «Оммаж Сексту Проперцию» (Homage to Sextus Propertius, 1917)] – на Паунда вошла в сборник Poets in a Landscape (1957); может восприниматься как жанровая пародия на имажистскую поэзию, теоретиком и практиком которой был Паунд… Подражание выдержано в духе стилистического разнобоя, отличающего паундовские «Песни» (The Cantos): биографические сведения перемежаются скрытыми цитатами, вкраплениями из латинских и греческих авторов, аллюзиями на переводы Паунда из японской и китайской поэзии, ссылками на древнюю историю, лингвистическими каламбурами и пр.; в пародии обнажается крайний субъективизм, прихотливая образность, ассоциативность и зафишрованность [герметизм] поэтического мира Паунда» (А. Ливергант – в кн.: The Way It Was Not. – М., «Радуга», с. 349).
T.S.E = Т. С. Элиот.
Dex – возм., контаминация латинских слов Deus и Rex – Бог и царь.
The Criterion – литературно-критический журнал, издававшийся Т. С. Элиотом с 1922 по 1939 г.; Паунд активно сотрудничал в нем.
Shantih shantih shantih – финальная строка «Земли Бесплодной» Т. С. Элиота, The Waste Land, Part V, l. 434. По замечанию Т. С. Элиота в его Примечания (Notes), таков формальный эпилог «Упанишад»; транскрибированный санскрит, «мир, мир, мир» из Тайттирия-упанишады (1, 1); «Шанти означает состояние сознания после того, как человеку удается разрешить все свои проблемы и сомнения», по замечанию одного индийского элиотоведа.
Парафраз финальной строки поэмы Т. С. Элиота «Полый Люд» (The Hollow Men, l. 98): «Not with a bang but a whimper».
Характерная для Паунда какофония стилей: цитата из Плиния сочетается с американским просторечием.
В ориг., лат.: Cimbrorumque Minas.
Паунд родился в г. Хейли, штат Айдахо.
Намек на строку из стихотв. «Речная песня», ср. наш перевод выше: «Правитель нынче в городе Го».
Намек на «Оммаж Сексту Проперцию» Паунда (см. в пер. М. Гаспарова, «Carte Blanche», 1992).
Намек на лингвистическую эрудицию Паунда и частые вставки на древнегреческом языке в его стихах.
В 1920-е гг. Паунд переехал из США в Италию, он жил в Рапалло и Риме.
Пародия Хайета было написана в годы Второй мировой войны, когда Паунд произносил по итальянскому радио профашистские речи.
Упоминается американский юморист Frank Sullivan (1892-1976), пародии которого отличались «гротескно-гиперболическим переосмыслением прототипа».