Тамыр №1 (17) 2006

В номере
Пульс перемен
Ауэзхан Кодар. Современное искусство как конец секрета: взгляд из Центральной Азии

Гендер и мы
Александр Хамидов. Феномен непристойного. Статья 4. (до стр.22)
Жанат Баймухаметов. Пол и цивилизация-3

Культурное наследие
Мартин Хайдеггер. Конец философии
Эзра Паунд в переводе И. Полуяхтова
Берик Джилкибаев. Айтыс Биржана и Сары

Культурология
Валерий Мерлин. Эпителий Родины
Лариса Турарбекова. Методологические проблемы номадологии в современной философии
Жанат Баймухаметов. Бишкекская «Трансформация» как репрезентация сакрального пространства

Қазіргі қазақ
Әуезхан Қодар. Жоқ Ару

В наше время все старые связи разорваны, а новые возникают как точечные импульсы. Это время не столько целостной картины мира, сколько ярких фрагментов. Однако бесполезно пытаться сделать из фрагмента целое.
Ныне нет даже деления на художника и его творение. Художник и есть творение. Ныне время бесконечно существующих существительных. Глаголы и прилагательные ничего не значат.
Наше время — время безысходности. Сколько времени нас пугали явлением конца света. Но он оказался не таким уж страшным, будничным, — он оказался не концом света, не светопредставлением, а «свето-представлением». Ныне нет даже разделения дня и ночи. День и ночь мы залиты светом, и неважно, какого он происхождения — естественного или искусственного. Этого разделения теперь не существует. Наше время — не конец света, а конец секрета, — это грандиозное открытие, сделанное некогда Бодрияром.
Трудно переоценить это открытие. Секрет — основа всего, основа традиции, религии, культуры. Древние засекречивали знание, и оно становилось сакральным. Феномен сакрального проистекает из культа исключительности. Неудивительно, что с ним появляются посвященные и непосвященные, правые и неправые, полноценные и неполноценный, свои и чужие, избранные и неизбранные.

Продолжить чтение

У всех современных народов есть ещё огромные сферы
непубликуемой речи, которые с точки зрения литературно-разговорного языка,
воспитанного на нормах и точках зрения языка книжного,
признаются как бы несуществующими.
М. М. Бахтин [1]

Речь идет о словах всем (или почти всем) известных и, несмотря на это, окружённых покровом запретности, таинственности. Мы знаем их, но мы почти ничего не знаем о них. И наше незнание порождает очень много мифов.
Л. Д. Захарова [2]

В составе обсценных феноменов безусловный приоритет принадлежит обсценной лексике. Эта истина распространяется как на неспецифицированные, так и на специфицированные модусы функционирования обсценного [3]. В этой связи обсценная лексика заслуживает специального эксплицитного – притом не только лингвистичес-кого, но и в первую очередь, культурфилософского – исследования. И хотя в данном отношении уже кое-что достигнуто, проблему пока нельзя считать разрешённой. В данной статье предпринимается попытка внести скромную лепту в её решение.
Но прежде всего предупредим, что, во-первых, до поры до времени (конкретнее – до четвёртого параграфа настоящей статьи при цитировании тех ли иных текстов мы не станем всякий раз оговаривать и акцентировать своё
несогласие с отождествлением обсценной лексики как таковой с инвективой, матом, матерщиной, матерной бранью, непристойными ругательствами и т.п. Аргументация данного несогласия будет представлена в указанном параграфе. Во-вторых, анализ будет вестись на материале славянской (более узко: русской) языковой действительности.

Продолжить чтение

Воля к диалогу сменила волю к истине. Этот эпистемологический или в более широком смысле мировоззренческий переворот, имевший место в конце прошлого тысячелетия, объясняется тем немаловажным обстоятельством, что прагматика нашей жизни фактически вытеснила диалог как возможность реализации открытого характера человеческого здесь-бытия на маргиналии культуры, так, что диалог как непременный атрибут всякой жизнеспособной культуры стал в принципе невозможен. Вести его практически не с кем. Однако нужда в диалоге как некоем спасительном средстве лишь возрастает с каждым днем, нужда в том, что было еще в недавнее время утрачено, нужда в том, чего на самом деле больше нет.

Продолжить чтение

Заглавие называет попытку осмысления, упорствующего в вопрошании. Вопросы — это пути к ответу; Уж коли им выпало случиться, они должны бы состоять не в каком-то высказывании о некоем положении вещей, а в преобразовании мышления.
Этот текст принадлежит большей взаимосвязи. Это не раз с 1930 года предпринимаемая попытка более изначально оформить постановку вопроса «Бытия и времени». Это значит: подвергнуть имманентной критике установку вопроса в «Бытии и времени». Тем самым, становится отчетливым, насколько необходимо и постоянно принадлежит мышлению критический вопрос, который должен быть делом мышления. Соответственно с этим должно измениться заглавие задачи «Бытия и времени».
Мы спрашиваем:
1. Насколько в нашу эпоху философия вступила в свой конец?
2. Какая задача остается за мышлением в конце философии?

Продолжить чтение

Эзра Паунд в переводе И. Полуяхтова

ЛОГОПОЭЙЯ ЭЗРЫ ПАУНДА

For Ezra Pound
il miglior fabbro
– это самое посвящение Т. С. Элиот предпослал окончательному, «паундовскому» варианту своей The Waste Land; с 1922 года именно этот вариант поэмы «Земля Бесплодная» вышел в модернистский свет. Эзра Паунд, редактируя стихи начинающего Элиота, расслышал его истинную музыку… и авторское Посвящение поэмы – For Ezra Pound – говорит о признательности единственному поверенному редактору «плохих и хороший» разрозненных и черновых набросков, Эзре Паунду, выдающемуся мастеру, изначально владеющему рядом поэтических языков, в том числе китайским, и любым романским: провансальским, итальянским… Т. С. Элиот одаривает Паунда эпитетом, которым Данте одарил трубадура Арнальда Даньеля в «Чистилище» – в стихе: Dante, Purgatorio, Canto XXVI, 117: il miglior fabbro – «Получше был ковач родного слова» (в переводе М. Лозинского, или у А. Илюшина):
О брат, – сказал он, – как знаток крупнейший
Признай: тот дух, – и показал рукой, –
Родного слова был кузнец сильнейший.

Продолжить чтение

БИРЖАН и СAPA
Вступление

1

Все сюда! Собирайтесь, джигиты!
Кумыса будет вдоволь налито,
Будем слушать аргынца Биржана
Сoстязанье с Сарой знаменитой.

Сал Биржан, славный сын Кожагула,
Он объездил всех жузов аулы,
Он потомок Алтая — Карпыка,
Наконец его к нам потянуло.

Сал Биржан и поет, и играет.
Средний жуз от восторга сгорает.
Нет айтыса, где не был он первым.
Всех акынов живых побеждает.

Он, украшенный славой такою,
Окруженный почетной толпою,
Углубился в аулы Матая.
Что там ищет, не зная покоя?

Продолжить чтение

Валерий Мерлин

Эпителий Родины или тактильный объект идеологии

«Это – ухо! Ухо величиною с человека! я посмотрел еще пристальнее и действительно, за ухом двигалось еще нечто, до жалости маленькое, убогое и слабое. И поистине, чудовищное ухо сидело на маленьком, тонком стебле – и этим стеблем был человек! …» (Ницше 1990, 100).

На первый взгляд может показаться, что речь идет об ухе филолога – о способности понимания, переросшей все остальные способности, но посмотрев пристальнее, мы узнаем Ухо Хайдеггера. Мы узнаем это ухо в лицо, узнаем лицо этого уха: именно у Хайдеггера орган слуха становится специфически человеческим органом – органом чуткости человека к Бытию: это орган величиной с человека.

По определению Ницше, человек-ухо, человек, имеющий много чего-то одного и не имеющий ничего другого – это калека наизнанку, umgekehrte Krüppel. Ницше в таком случае – дважды инверсированный калека: «У меня самые маленькие уши – и это немало интересует женщин. Я анти-Осел par excellence» (Ницше 1990, 574).

Маленькое ушко имеет преимущество перед большим ухом — это орган чувственности: Ницше соблазняет читателя случаем соблазниться.

Продолжить чтение

Лариса Турарбекова

ИСКУССТВО СОВРЕМЕННОГО НОМАДИЗМА

Перелет, перелет от вечной зимы,
Идущей по пятам, идущей по пятам.
Перелет, перелет в монгольскую степь,
Монгол Шуудан, Монгол Шуудан!
(«Наутилус-Помпилиус»)

Один из ключевых объектов изучения в современной философии в течение более чем одного столетия есть мысль (мышление), ее типы в законченном, оформившемся виде, в форме высказывания, выявленной структуры, цитаты и комментария. Условно говоря, всякий феномен культуры, как структуры, или некоторая специфическая культура, выступающая сама в качестве феномена, могут быть названы «мыслью», «мышлением»: не как физиологический процесс, но в сугубо гуманитарном смысле этого слова.
Именно такой смысл имеет французское выражение «pensée nomade», и адекватный перевод его невозможен. Не «кочевническая мысль» и не «мышление номада», не философия кочевых цивилизаций и не мышление представителя определенной этнической общности, в любом случае не нечто конкретное, закрепленное документально, но результат, факт мышления, определенная культурная ситуация, получающаяся из своеобразного видения мира, из способа существования в этом мире, из структуры взаимоотношений между представителями сообществ, диктующих своеобразие решения общечеловеческих проблем, культурный феномен. Это есть результат определенной ситуации в мировой культуре, а не исторический курьез – это был и, что важно, остается один из способов и опытов в истории человеческой мысли. «Pensée nomade» не предполагает педантичного описания отдельных элементов кочевых культур, не подразумевает изучения истории конкретных высказываний представителей этих культур, но изучение структур таких элементов, высказываний, самого кочевничества как явления. Тем более ценными могли бы быть труды, посвященные истории высказываний и быту аутентичных номадов, и все-таки только лишь изучение принципиальных отличий типов мышления – в данном случае «кочевнический» и «оседлый» типы – могло бы объяснить смысл приведенного понятия «pensée nomade».

Продолжить чтение

    Жанат Баймухаметов

Бишкекская «Трансформация» как репрезентация сакрального пространства

 Международная выставка «Трансформация», открытие которой состоялось в столице Кыргызстана городе Бишкеке 28 января 2006 года – событие, готовое стать знаковым для судеб центрально-азиатского актуального искусства. Обращение к теме «Трансформации» было вызвано к жизни благодаря ряду проблем, связанных с пресловутым поиском ответа на сакраментальный вопрос туземцев населяющих центрально-азиатский регион: «Кто мы такие и что с нами происходит?». Выражаясь по-научному, мы, современные варвары, вчерашние граждане «приказавшей долго жить» сверх-державы, находимся в поисках своей самоидентичности с целью обнаружения архаических пластов автохтонной культуры, которые в свою очередь призваны стать основанием для социо-культурных проектов нацеленных на более менее светлое будущее.

    В этом поистине транснациональном по своему характеру проекте принимали участие художники из Кыргызстана, Казахстана, Узбекистана, Таджикистана, Австрии и США. Выставка проходила в стенах бывшей кыргызской филармонии. Площадь ее вестибюля теперь занимает уютный паб, в котором предпочитают коротать свой досуг иностранные гости в основном выходцы из американских военных баз, расположенных на территории постсоветского Кыргызстана. В проходе между двумя секциями паба — книжные шкафы с англоязычной литературой от Чосера до Салмана Рушди. Книги можно приобрести. За заповедной зоной паба собственно говоря и открывается вид на большой зал экс-филармонии, унылый, пустой, холодный, заброшенный и бесприютный. Именно в этом зале и происходило контемпорарное священодействие имя которому «Трансформация». Уже к началу священодействия зал был целиком заполнен толпой зрителей с некоторой долей недоумения взиравшей на все происходящее.

Продолжить чтение