Журнал «ТАМЫР» № 23-24 январь-июнь 2009 г.

А.К. Жанат, мы знаем друг друга давно, мы – друзья, ты – один из первых авторов «Тамыра». Но я хотел бы для начала представить тебя читателям нашего журнала как философа и переводчика европейской литературной классики. Ты был одним из первых проводников постмодернизма в Казахстане. Как ты считаешь, привился ли он на нашей почве? Это тем более интересно, что одни уже говорят о смерти этого течения, о постпостмодернизме, а другие и вовсе считают, что его никогда не было?

Ж.Б. На самом деле, в нашей номадической по своему характеру культуре возможно всё что угодно. Я имею в виду различные новомодные течения, которые имели место, имеют место и, я надеюсь, еще будут иметь место в нашем культурном ландшафте. В связи с этой нашей природно-генетической и исторической способностью вбирать в себя общечеловеческий глобальный опыт различных культур следует заметить, что именно теперь перед нашим так сказать “особым кочевым” мировоззрением возникла проблема обретения своей собственной культурной идентичности. Именно для решения этой проблемы и была инициирована государственная программа “Культурное наследие”. Однако, постмодернистский дискурс с его требованием дискурсивного плюрализма, неприятием идеи самоидентичности и ставкой на многополярные коммуникативные стратегии пришелся не ко двору нашим официальным идеологам, и поскольку таким образом постмодернизм оказался препятствием на пути к обретению “нашей культурной самоидентичности”, было принято решение объявить его вышедшим из интеллектуальной моды и уже успевшим умереть, так толком и не понятым большинством отечественных интеллектуалов. И все же я считаю, что слухи о смерти постмодернизма несколько преувеличены, и вот почему. Так или иначе, постмодернизм, прежде всего, направлен на восстановление некой изначальной традиции с целью ее последующей радикальной деконструкции. Сам факт присутствия в нашей жизни того выведенного из сферы забвения и воссозданного культурно-исторического материала, относящегося к эпохальным рубежам номадического принципиально открытого бытия-в-мире, свидетельствует о том, что работа с этим материалом вольно или не вольно подразумевает применение постмодернистских по своему существу процедур поиска наших культурных корней, которые, согласно ЖилюДелёзу, главному архитектору постмодернистского дискурса, в нашем уже прошлом номадическом пространстве культуры, есть не что иное, как ризомы, сетевидные “войлочные” структуры нашей кочевой ментальности. И, я полагаю, не далек тот час, когда представленный ныне архивный материал относительно нашего центральноазиатсткого далекого и близкого прошлого подвергнется постмодернистскому демонтажу интерпретаций как освобождению от идей, притязавших на универсальность и абсолютность. В этом смысле, для философского постмодернизма важны не только буква, плоть, но и стоящий за ними дух нашего с вами времени, в котором всё смешалось как в доме Облонских. В разборе смешения всего и вся, по большому счету, и желают принять посильное участие постмодернисткие умы, не важно, называя это мероприятие “деконструкцией”, “шизоанализом”, “опытом Другого”, или как то еще, пусть даже если угодно постпостмодернизмом. Как говорил Бланшо, важно в этой ситуации быть способным говорить на двух языках: одном, обозначающем возможное, и другом, откликающемся на невозможное. Чего, по сути, и требуется в нашей постмодернистской, т.е. неоднозначной, многовекторной, многополярной культурной ситуации. И это хорошо, поскольку в противном случае нас ожидает идеологическая экспансия тоталитаризма и фундаментализма. А это, как наш народ уже знает, не очень хорошо.

А.К. Наряду с собственным творчеством, (а ты не только философ, но и поэт), ты активно занимаешься художественным переводом. Я с удовольствием читал твои переводы из Бодлера, Рильке, Силезиуса, немецких экспрессионистов. Ты перевел Георга Тракля, австрийского поэта первой четверти ХХ в., когда он еще не был переведен в России. Что тебя подвигло заняться переводом европейской поэтической классики?

Ж.Б. Хочу в первую очередь отметить то, что Европа – это наше Другое, даже не смотря на то, что, мы, бывшие советские школьники, получили, как не крути, образование по европейским стандартам, и как бы на этом основании вольны считать себя носителями европейского менталитета. Однако Европа, в моем понимании, это не только традиционная составляющая бинарной культурной оппозиции Восток-Запад, это еще и историческая составляющая, заполненная своей собственной социальной и духовной драмой, которая принимала вид различных реформаций и революций, т.е. феноменов, направленных на слом казалось бы незыблемых общественных устоев. Как правило, обоснование всякого радикально нового социально-политического проекта происходило в Европе под знаком утверждения в головах людей прежде всего нового ментального горизонта, который способствовал формированию и нового бытийного порядка. И в этом смысле роль поэтов трудно переоценить. Труд поэта – это не только воспевание гармонии с природой или красот возлюбленной, это еще и вдумчивое проникновение в суть вещей, требующих от нас трепетного участия в их судьбе. Где, в нашей современной потребительской эпохе место этим заветным вещам, когда их полностью заменили их симуляции и многообразные электронные игрушки? Пожалуй, лишь в музее. И прежде всего, в музее наших подлинных чувств, которые мы тоже успели мумифицировать. Так вот, поэт (греческое слово означающее творца, создателя, креатора) уже по своему определению, призван сотворить новый возможный мир, где люди и близкие им вещи обращаются вспять к своим истокам, к природе, к тому началу, которое в свою очередь их всех некогда сотворило, к самому первому в мире Поэту, который его и создал. Кстати, “обращение вспять” по-латински звучит как revolutio. Именно к такого рода европейским подлинно-революционно мыслящим поэтам некогда, еще в пору юности, у меня возникло стремление понять их произведения, и, разумеется, на языке оригинала, который только и может представить возможность доступа к казалось бы такой близкой и такой далекой для нашего времени стихии, какой является поэзия. А дальше Ауэзхан, как ты сам знаешь на своем личном опыте поэта-переводчика, дело стало за моими собственными попытками перевода на “великий-могучий” тех поэтов, которые, в моем понимании, наиболее точно и правдиво отвечали различным вызовам своей эпохи, производя, прежде всего, революцию в формах выражения поэтической мысли. Вот почему меня и привлекло в свое время творчество Шарля Бодлера, Артюра Рембо, Райнера-Мария Рильке, Георга Тракля и других не менее значимых для меня поэтов, чьи стихотворения в моих переводах к нынешнему моменту составили целый объемный сборник, который я, к сожалению, не имею возможности опубликовать, по пресловутым причинам.

А.К. В нашей казахстанской ситуации, когда даже культура заражена геополитикий, все твои увлечения выглядят довольно экзотично, мол, какая Европа в песках Каракума? Насколько тебе уютно в такой ситуации? Какие ты ставил перед собой цели и насколько они сбылись? В это связи меня особо интересует твое отношение к Хайдеггеру, я прекрасно помню, что твое движение в философию началась с любви к этому философу.

Ж.Б. Сразу оговорюсь, что мне уютно во всякой ситуации, где речь идет о деле мышления, независимо от того осуществляется ли оно в дружеской беседе или на наших научных симпозиумах. Конечно, жаль, что на последних не всегда удается ощутить какой-либо фундаментальный диалогический настрой, поскольку разноголосица во взглядах и мнениях у нас обычно перерастает в худшем случае в суетную галиматью, а в лучшем, в плебейское самовосхваление, наряду с тайным или явным желанием набить оппоненту морду. Однако страсти кипят, а это значит, что еще не все потеряно для дела мышления. Оно не менее страстно, чем мы об этом порой думаем. Может быть это и есть самая настоящая подлинная страсть, которая нам досталась в наследство от наших предков. И в этом деле, я считаю, что мой интерес к философско-поэтическому опыту Хайдеггера, является закономерным. В начале 90-х годов, обучаясь в аспирантуре, я принялся за исследование его философского наследия. В результате появился текст диссертации под названием “Учение Мартина Хайдеггера об истине”. В этой работе я стремился показать, что Хайдеггер в своем проекте фундаментальной онтологии представил историю западной метафизики как историю забвения Бытия, как историю покорения человеком сил природы (в связи с этим пунктом вспоминается известная фраза Олжаса Сулейменова “Земля, поклонись Человеку”), как история нигилизма, обесценивания ценностей, когда человек становится рабом технически оснащенного мира. Изначальный смысл истины Бытия как несокрытости, по-гречески aletheia, приоткрывает, и нам, живущим как ты говоришь, в “Каракумах”, то судьбоносное обстоятельство, что казахский этнос, стремящийся к тому, чтобы стать истинно суверенной нацией, ввергнут сейчас в процесс планомерного забвения того, что нас некогда превратило в этническую единицу. Более того, нынешняя казахстанская образовательная система культивирует среди учащихся не столько умение мыслить, сколько информированность, соответствие стандарту, когда из нескольких вариантов, учащемуся требуется найти единственно правильный. Кстати, мой 10-летний опыт преподавательской деятельности показал, что в деле образования фундаментальное значение имеет то, что Аристотель и Аль-Фараби именовали словом энтелехия, целеполагание, то, что, собственно говоря, и придает образованию смысл: образование, не как многознание, а как способность непрерывно учиться думать, мыслить теми категориями, которые созданы не только интеллектом, но и тем, что этому интеллекту придает смысл. Помнишь Ауэзхан, как лет 20 тому назад, мы обратились к изречениям первого древнегреческого философа Гераклита, одно из которых звучит следующим образом: “Многознание уму не научает, а не то научило бы Гесиода и Пифагора, равно как и Ксенофана с Гекатеем” (фрагмент 40). Я думаю именно в этом изречении явлена суть всякого философствования: это постоянное и неуклонное стремление к осмысленной жизни и критика в отношении тех, кто выдает мышление за умение пользоваться набором готовых рецептов и правил. Вот почему подхваченный в ХХ веке Хайдеггером этот гераклитовский импульс в качестве обертона, оказался и для меня очень важным в понимании того, как у нас, в постсоветском Казахстане, обстоит дело с творчеством мысли, и что в связи с этим необходимо предпринять. Однако многое из того, что я мысленно проектировал, как то, скажем, создание “Центра философских исследований”, или публикация сборника своих философских и поэтических работ не сбылось по понятным мне достаточно прозаичным причинам: аллегорично выражаясь, если философия в средние века воспринималась в качестве “служанки богословия”, а в Новое время выступала в роли “царицы наук”, то в наше постмодернистское время, она мне представляется в образе странника, блуждающего “духовной ночью” в поисках “рассветной страны”, как хорошо об этом поведал нам Хайдеггер, обращаясь к осмыслению поэтических образов “скудной эпохи”.

А.К. Насколько я знаю, все эти годы ты активно сотрудничал с журналами «Тамыр» и «Аполлинарий». Что обусловило твой выбор именно этих изданий? Насколько перспективно в нынешней ситуации выпуск таких журналов?

Ж.Б. На этот вопрос постараюсь ответить кратко, поскольку боюсь показаться льстивым лицемером по отношению как к “Аполлинарию”, так и к “Тамыру”. К чести этим отечественным периодическим изданиям следует отметить, что они, возникнув не в самые благоприятные для казахстанской культуры времена, тем не менее, сумели сохранить до сего дня свой первоначальный импульс – быть независимыми, быть честными и способными к живой и открытой коммуникации как со своими авторами, так и с пытливой читающей публикой. Многолетнее личное знакомство с их главными редакторами всякий раз укрепляло во мне убеждение в том, что именно эти энтузиасты, смогут противопоставить процессу общего духовного обнищания, свой талант организаторов очагов нонконформистской культуры. Пока существуют образованные, взыскующие истины подлинные творцы литературы и искусства, до тех пор издания подобные “Аполлинарию” и “Тамыру” будут востребованы.

А.К. Нам с тобой невозможно обойти нашу дружбу с Игорем Полуяхтовым, тоже активным сотрудником «Тамыра», к сожалению, ныне покойным. Прискорбно также, что в этом году ушли из жизни главный редактор журнала «Аполлинарий» Ольга Маркова и художник Рустам Хальфин? Это что – тенденция: уход в небытие самой креативной и, что парадоксально, самой невостребованной интеллигенции? Одна серьезная дама даже мой журнал нечаянно похоронила…

Ж.Б. Безусловно, сравнительно недавний уход из жизни каждого из этих мэтров высокой культуры, для нас, остающихся пока еще по эту сторону бытия, невосполнимая утрата. В своем вопросе ты употребил слово тенденция. Пожалуй, это понятие как нельзя лучше отражает трагическую ситуацию, в которой оказываются сейчас не столько “выдающиеся деятели”, сколько “скромные делатели” культуры, к которым я хотел бы причислить и упомянутых тобой ныне покойных Игоря Полуяхтова, Ольгу Маркову, Рустама Хальфина. Игорь – для меня, прежде всего автор фундаментального академического перевода поэмы Т. С. Элиота “Бесплодная земля” и просто просвещенный и интересный собеседник на актуальные темы теории литературы и искусства. Именно он посоветовал мне обратиться к переводу стихотворений выдающегося английского “поэта-окопника” Уилфреда Оуэна, который, прошел сквозь ужасы I-ой Мировой войны и погиб на поле сражения за неделю до ее окончания. Этот поэт очень точно сформулировал задачу поэзии — быть предостережением, предостережением от новых бед, еще более глобального масштаба. В Ольге Марковой я нашел очень строгого, но благосклонного критика всех моих опусов, которые я когда- либо приносил в редакцию “Аполлинария”. На организованных ею “Поэтических вечерах” я имел счастливую возможность пообщаться с нашей литературной братией, озвучить перед ней свои тексты, наряду с другими. Благодаря дружбе с Рустамом Хальфиным, я вошел в качестве агента постмодернистского дискурса в креативную среду отечественного contemporary art. Выступив с докладом на памятном международном семинаре Art-Discours’97, я получил возможность пообщаться с бомондом московского contemporary art, в частности с Виктором Мизиано, известным художественным куратором и редактором интелектуально-инновативного “Художественного журнала”, который впоследствии опубликовал мою статью о казахстанском актуальном искусстве. В 1999 году я прошел курс обучения в рамках международного семинара по истории и теории современного искусства в Соросовском Центре современного искусства-Алматы и получил соответствующий сертификат. Что же касается контемпорарного творчества Рустама, то меня глубоко тронул его интерес к так называемой первопластике, к тактильному пространству, тому способу его освоения, который был известен нашим номадическим предкам и тактильный опыт которых Рустам стремился воссоздать в качестве современного мифа в своих пространственных композициях и пластических объектах. Я признаюсь, это был грандиозный, поистине “утопический” художественный проект, впрочем, как и творческие проекты ранее упомянутых мной безвременно ушедших от нас творцов культуры. Что говорить? Общение с ними (да светит им свет вечный!), было для меня плодотворным и поучительным как в познавательном, так и в экзистенциальном плане.

А.К. Многие считают, что ты сделал немалый вклад в движение «контемпорари-арт» в нашей стране. В чем это выражалось, в каких формах сотрудничества? Насколько актуально сейчас это движение?

Ж.Б. Прежде всего, для меня contemporary art по крайней мере в его отечественном исполнении – это особая разновидность культуры на самом ее острие, на самом ее пределе, где уже культура в ее общепринятом значении смыкается со своим антиподом — контркультурой, которая несмотря на свой несколько ершистый и провакативный характер, тем не менее, способствует более тонкому и рельефному ощущению духа времени. В основном, мой вклад в отечественное актуальное искусство выражался дискурсивным образом, в форме критических статей, пресс-релизов, текстов для различных каталогов и буклетов. Однако помимо этого у меня есть правда небольшой опыт непосредственного участия в создании художественных объектов и инсталляции, которые были в свое время отмечены на международных и местных художественных выставках в качестве показательных и наиболее значимых. Я имею в виду здесь совместную работу с молодым, талантливым художником Дастаном Кожахметовым. На Международном художественном фестивале Тенгри-Умай в 2002 году мы осуществили перформанс “Environmental Pollution” (“Загрязнение окружающей среды”), посвященный теме надвигающейся экологической катастрофы и не только. На баннере с фото-изображением Алматы с высоты полета международной космической станции струей мазута из презерватива была нанесена надпись: Environmental Pollution. На организованной в 2006 году Центром Современного искусства-Алматы выставке “Barrel.kz”, посвященной актуальной теме нефтяных богатств Казахстана, мы поместили инсталляцию “Осындай бар ел” (в переводе с казахского “есть такой народ”), представляющую собой голубого цвета металлическую бочку, светящуюся изнутри сквозь проделанные отверстия красным светом, на которую водружена ель (новогодняя искусственная ёлка) с фотографиями алматинских бомжей на голубом фоне в качестве игрушек. На боках бочки на четырех языках (казахском, русском, английском и языке французского оригинала) был воспроизведен текст стихотворения Шарля Бодлера “Бочка ненависти”. Кстати, это же ты, Ауэзхан, по нашей просьбе перевел это стихотворение на казахский. Игорь Полуяхтов перевел его на английский, а я – на русский. Одним словом, наши художественные работы получились соответствующими требованиям современного концептуального искусства и к тому же весьма знаковыми для нашего времени всеобщего потребления.
Насколько же вообще наше актуальное искусство будет актуальным в недалеком будущем, покажет время. Однако повод для оптимизма есть, поскольку худо-бедно, но еще функционируют различные художественные галереи, да и сами отечественные художники, пусть и за рубежом, подобно Тимуру Бекмамбетову, делают себе имена, тем самым зарабатывая свой творческий капитал. Собственно говоря, современное искусство, как и всякий иной род искусства, самым магическим из которых признано в наше прагматическое время кино – это своеобразный Протей, обладающий даром превращения во все, что угодно, а также даром пророчества, если верить древнегреческим мифам. В преображенном виде оно будет существовать даже в том случае, если после глобального катаклизма мы вынуждены будем вернуться в пещеры и создавать новые мифы о канувшем в Лету Золотом веке “новейших технологий”.

А.К. Любая культура – это процесс, но хотелось бы понять, куда это все идет? Ты мог бы очертить векторы развития казахстанской культуры после распада Советского Союза и по наше время? Имеется в виду – какие приоритеты были, на что они сменились и на что меняются ныне?

Ж.Б. Все, что произошло и по прежнему происходит с казахстанской культурой с момента распада Советского Союза я объясняю работой того свойственного нашему способу экзистенции фатального механизма, который я назвал бы комплексом хюбриса. Поясню, что это такое. Я думаю ты помнишь, Ауэзхан, знаменитое изречение Гераклита: “Хюбрис нужно гасить пуще пожара” (фрагмент 43) . Хюбрис – это греческое слово, означающее спесь, чванство, надменность, высокомерие, необузданность, “беспредел”, дерзостный вызов человека Творцу. Так вот это понятие имеет для нашей жизни фундаментальное значение. Хюбрис лежит в основе нашей идеи культурной самоорганизации, связанной с актами нарушения пределов, злоупотребления, излишеств, преодоления барьеров, — одним словом, все то, что нам досталось по генетической линии от наших номадических предков. Однако хюбрис — это гибельное состояние культуры, поскольку вслед за ним всегда наступает состояние фрустрации, чувство неудовлетворенности, ущемленности, ощущение обманутого большими ожиданиями. Фрустрация же чревата моральной глухотой, невосприимчивостью, бесчувствием, вялостью, пустотой, бессмысленностью, — теми характеристиками бытия, которыми особенно богато современное постсоветское молодое поколение граждан. Именно поэтому в Казахстане как, впрочем, и в других странах центральноазиатского региона, не существует никакого иронического разрыва между тем, что есть, и тем, что должно быть. Здесь речь идет об элементарном выживании подавляющего большинства граждан, вынужденных работать за низкую зарплату и получать мизерную пенсию. Здесь не до гламура. Однако это неустойчивое состояние может обратиться в такую неуправляемую стихию могущества хюбриса, что будничная спесь наших нынешних хозяев жизни покажется смехотворной.
Сейчас необходима “новая аскеза” как правильное определение меры могущества и наслаждения. Нынешний глобальный кризис есть программный сбой в работе системообразующей машины желания, питающейся от энергии хюбриса как тотальной онтологической характеристики человеческого бытия. Фуко говорил о необходимости создавать правила поведения, благодаря которым можно обеспечить “владение собой”, формировать “практики существования” или “техники себя”. В самом деле, именно такой вектор нашего культурного строительства может освободить нас от маниакальной идеи утвердить нас в качестве особых, исключительных, первичных. Необходимо разработка культурного проекта нео-гуманизма, возможного как ренессанс, новое прочтение гуманизма Эразма Роттердамского, Питеря Брейгеля и Данте в ментальном схождении философии, изобразительного искусства и поэзии. Необходима новая эстетика существования и вчувствования, которая позволяла бы нащупать фундамент нашего знания о самих себе. Необходимо, как сказал бы Хайдеггер, стояние в просвете бытия, расположенность к подлинному бытию, осмысление опыта того, что казахи называют жарык-дуние, фундаментального опыта, который позволит избавиться от злопамятства и чувства мести. В таком свете я вижу главные приоритеты, стоящие как перед нашими культурными институциями, так и перед каждым мыслящим гражданином нашей республики.

А.К. Как бы ты мог охарактеризовать современную культурную ситуацию к лету 2009 г.? Не настораживает ли тебя активизация неоисламского сектантства в Казахстане?

Ж.Б. Современная культурная ситуация находится в фарватере нынешнего международного финансового кризиса. Следует отнестись к этому испытанию по-философски, т.е. понять, что кризис этот не первый и не последний, и что, по большому счету, то, что зовется кризисом – это практически синоним слову жизнь. Как мы знаем, слово кризис греческого происхождения и оно означает суд, рассмотрение дела в суде, решение суда, — этакий перманентный судебный процесс, в кафкианском смысле. Так вот, наша жизнь, жизнь каждого из нас – это пребывание в одном лице то в роли прокурора, то в роли адвоката, то в качестве подсудимого. Активизизация же любого вида сектанства, не только неоисламистского, — это не что иное как проявление пресловутого хюбриса, спеси, которую необходимо гасить “пуще пожара”, поскольку за всем этим стоит самонадеянная уверенность определенных небескорыстно настроенных и действующих группировок в исключительном праве выступать в качестве прокурора и от имени Бога вершить неправедный суд.

А.К. Возможно ли дать какое-либо емкое определение нашей казахстанской культуры?

Ж.Б. Если культуру в ее целом кратко, но емко определить как некую совокупность достижений человечества в производственном, общественном и умственном отношении, то казахстанская культура, желает она того или нет, все-таки должна соответствовать данному определению. В противном случае она может броситься заново изобретать велосипед. Сейчас суверенному Казахстану предстоит задача представить перед мировым сообществом новые достижения, а для этого в первую очередь необходимо государственная поддержка тех, кто эти достижения будет осуществлять. Логика достаточно простая и банальная, но как зачастую сложно ее бывает претворить в жизнь в наших непростых “степных” условиях.

А.К. И традиционный вопрос: твои планы на будущее?

Ж.Б. Что касается моих творческих планов на будущее, то я думаю, какими бы они ни были, при этом я должен иметь здоровую долю скепсиса и иронии по отношению к тому, что нисходит сверху в виде больших, но пустых обещаний, быть вдумчиво осмотрительным по отношению к тому, что меня окружает, с тем, чтобы по ситуации знать что предпринять далее, а также искренне верить в то, что находится внутри меня, в то, что действительно обогащает мою жизнь.

28 Янв

Журнал «ТАМЫР» № 23-24 январь-июнь 2009 г., Читать онлайн