Журнал «ТАМЫР» №20 март-июнь 2007 г.

В номере

ПУЛЬС ПЕРЕМЕН

Алексей Давыдов. СПОСОБНОСТЬ ЧЕЛОВЕКА ИЗМЕНИТЬСЯ
КАК ЕВРОПЕЙСКОЕ ИЗМЕРЕНИЕ ЕВРАЗИЙСКОЙ КУЛЬТУРЫ
(Анализ логики мышления Абая Кунанбаева)

ЛИТЕРАТУРНАЯ ГОСТИНАЯ

Ауэзхан Кодар. Предисловие к роману Максима Кибальчича «Поверх Фрикантрии, или Анджело и Изабела»

Максим Кибальчич. ПОВЕРХ ФРИКАНТРИИ, ИЛИ АНДЖЕЛО И ИЗАБЕЛА
Роман-травелог

Петербуржики, сочинённые Мальцом Питерским под впечатлением классиков русской литературы

ПУШКИНИАНА Мальца Питерского

Маргарита Сосницкая. ХАЙКУ. ТРЕХСТИШИЯ

ФАЛЛОЛОГИЯ
Александр ХАМИДОВ. ФЕНОМЕН ОБСЦЕННОГО. Статья четвертая

КОРНИ И КРОНА
Жырау Шалкииз в вольных переводах Мурата Увалиева

КУЛЬТУРНАЯ ПОЛИТИКА
В. Ю. Дунаев. УЧЕНИЕ О СТРАТЕГИЧЕСКОМ МЫШЛЕНИИ В ЗАПАДНОЙ
И ДАОССКО-КОНФУЦИАНСКОЙ ТРАДИЦИИ

ҚАЗІРГІ ҚАЗАҚ
Әуезхан Қодар. Жоқ Арудың ізімен
Сергей Есенин. Өлеңдер. Аударған Әуезхан Қодар
Асылбек Ихсан. Асфальттағы ұлу

Уважаемые коллеги, друзья.
Я благодарен большому поэту и ученому, главному редактору журнала «Тамыр», директору Института культурной политики и искусствознания Республики Казахстан Ауэзхану Кодару за то, что он пригласил меня на эту историческую конференцию. Для меня высокая честь выступать перед вами.
Я называю наше мероприятие историческим, потому что исследовать европейское измерение евразийской культуры, то есть способность культуры, общества, человека изменяться, повышать уровень своей рефлексии по поводу своей способности мыслить – такая постановка вопроса требует глубокого понимания момента, в котором мы живем, и гражданского мужества. Она достойна восхищения и всяческой поддержки со стороны людей, которые хотят чувствовать себя европейцами и людьми мира.
Евразия неоднородна, и если измерять ее мерой сибирской, уральской глуши, центральноазиатских степей и горноалтайских плато, то Россия и Казахстан окажутся на периферии Евразии. Но если это пространство мерить мышлением Александра Пушкина, Михаила Лермонтова, Михаила Булгакова, Абая Кунанбаева, Магжана Жумабаева, Мухтара Ауэзова, то следует признать, что Казахстан и Россия несут в себе мощный европейский потенциал. Сегодня я не буду говорить о писателях России. Нет у меня также возможности анализировать творчество Жумабаева и Ауэзова. Я сосредоточусь на анализе творчества Абая Кунанбаева – первого казахского мыслителя, впитавшего в себя европейское измерение евразийской культуры, автора «Слов-назиданий».

Почему я обращаюсь к творчеству казахского мыслителя?

Продолжить чтение

Максим Кибальчич – псевдоним петербургского писателя Сергея Акимовича Кибальника. Он профессиональный литературовед, доктор филологических наук. Родился и вырос в Волгограде. После окончания филфака ЛГУ и вплоть до настоящего времени работает в Институте русской литературы (Пушкинский Дом) Российской Академии наук. Читает лекции в Санкт-Петербургском государственном университете. Однако была в его жизни и длинная полоса «странствий»: на протяжении почти десятка лет он преподавал в университетах США, Японии и Южной Кореи, впечатления от которых и легли в основу его романов.
Уже псевдоним писателя (нечто среднее между Максимом Горьким и революционером-народником Николаем Кибальчичем), отнюдь не отдаленно напоминающий о Мальчише-Кибальчише, указывает на его сознательно избранную контркультурную позицию в современной России. Может быть, поэтому из произведений писателя увидело свет пока немногое. Публиковались лишь некоторые его рассказы, а также историко-биографические новеллы и очерки (в журналах «Нева», «Литературная учеба», «Слово», В газетах «Московский комсомолец», «Литературная газета», «Вечерний Ленинград»). Лишь в настоящее время, спустя несколько лет после его создания, роман «Поверх Фрикантрии» готовится к печати в одном из петербургских издательств.

Продолжить чтение

Славному Джеффертонскому Сколаприёмнику,
в стенах которого под видом глубокомысленных
политикокультурологических штудий
начиналась писаться настоящая книга,
посвящается

Эй, моряк, ты слишком долго плавал…
Из песни моего детства

П р е д м о л в и е к т и с н е н и ю

Печатаемое ниже сочинение было найдено на дискете одного из правительственных чиновников высшей эйлинской иерархии. Нечего говорить, что компьютерографией, машинописью (или кто знает, может быть, даже рукописью!) мы не располагаем, и только по содержанию текста вынуждены решительно отнести его к концу второго – начала третьего Оборота.
Очевидно, что текст был составлен в эпоху заката чисто органического творчества, когда на смену ему пришли различные мутации словесности, происшедшие в результате скрещивания ее с изоформами интеллектуальной культуры. Скриптурологическая история хорошо знает примеры разнообразных социальных аллегорий как утопического, так и антиутопического свойства, к которым прибегали некоторые писательствующие сколиасты или ученые стилисты между серединой и концом второго Оборота.
Однако даже и посреди этого рода творчества публикуемое сочинение заметно выделяется прямолинейным аллегоризмом, заданностью и головным характером основных идей, а также – коль скоро мы имеем дело с попыткой социального анализа вполне конкретной страны – предвзятостью отношения к признанному в те времена лидеру развития Универсума.

В то время как большинство современников автора хорошо понимали, что им уже нечего сказать и писали только для того, чтобы честно и откровенно в этом признаться, Автор нисколько не стесняется того, что ему что сказать есть. Вместо того, чтобы вслед за последним великим Стилистом попугаем твердить – как поступали все скриптурологи эйлинского постНовизма – что они создают только текст, а действительность их абсолютно не интересует, Автор откровенно – как вымершие (не без посторонней помощи) еще в эпоху Отца Всех Народов трубачи – пытается всего лишь спасти ускользающие остатки реальности; а на текст ему видимым образом наплевать.
Похоже на то, что мы имеем дело лишь с непосредственным запечатлением действительности, которая Автору явно дороже какой-либо литературы. Бескрылое воспроизведение, очевидно, пережитого самим Автором любовного романа, не оживленное преображающим действием фантазии, превращает данный текст в подобие унылой и бессвязной коллекции минералов, представляющей ценность только для него самого.

Продолжить чтение

Согласно японскому канону
в хайку должно быть 17 слогов.
Всё остальное – трёхстишия

ХАЙКУ

*

На чёрной лаковой шкатулке
отблеск бледный –
поймался луч.

*

Аист прилетел,
стоит в гнезде.
Дом стал более высоким.

*
Летает стрекоза –
скользит тень
по целлофану озера.

*
Капли вспахали
зеркальную гладь –
на озере дождь.

*

Трава колышется на ветру –
Всевышний гладит
шерсть земли.

*

Остывший чай
у рукописи – значит,
прилетала Муза.

Продолжить чтение

Поскольку в доме холодно, но сухо,
Зажгу духовку для поднятья духа,
И духоты дождавшись через час,
Начну писать стихи «Я встретил Вас».

***
Вчера к одной Прекрасной Незнакомке
Принёс своей былой любви обломки.
Её мы вместе склеили. Ага.
Ну, вылитая бабушка Яга!

***
В связи с инсинуациями века,
Меня, как парохода-человека,
Другие человеки-пароходы,
Смущают, как моральные уроды.

Продолжить чтение

Пытаясь быть себе равновеликим,
И памятник создать нерукотворный,
Он ставил утром к зеркалу гвоздики,
И делал это вечером повторно.
Малец Питерский

Ах, Александр Сергеевич! В натуре,
Жизнь посвятить хочу макулатуре!
Малец Питерский

Продолжить чтение

Александр ХАМИДОВ

ФЕНОМЕН ОБСЦЕННОГО
Статья четвёртая

4. Обсценная лексика в составе инвективы

От площадной стихии здесь осталась только не-
сколько преувеличенная длина бранного ряда. […]
…От этого амбивалентного возрождающего смы-
сла в современных ругательствах почти ничего не
осталось, кроме голого отрицания, чистого циниз-
ма и оскорбления…
М. М. Бахтин [97]
Инвектива – прямая противоположность амбивалентной брани. Она столь же древня, как и последняя, и тоже уходит корнями в культуру Архаики. Логически и, вполне очевидно, исторически она вырастает из амбивалентной брани, но, скорее всего, первоначально не была связана с образностью Телесного Низа. Существовал же в Архаике инвективный праксис, который первоначально осуществлялся как агрессивная форма коммуникации между враждующими локальными общностями (этносами), а затем траспонировался и внутрь общностей. Кроме того, в архаической культуре широко практиковались разного рода чёрная магия и колдовство, в которых вырабатывались специальные вербальные формулы, включавшие инвективы. Особое место занимали не-амбивалентные проклятия, кощунства и т.д. «Кощунственные магические формулы (включающие в себя непотребства) и бытовые непотребные ругательства родственны между собой, являясь двумя ветвями одного и того же древа, своими корнями уходящего в почву доклассового фольклора…» [98] Существительное «кощунство» происходит от глагола «кощунить», или «кощунствовать», который означает «насмехаться над священными предметами, отзываться о них с презрением, бранно, пошло; поругать; сквернить, осквернять, суесловить, буесловить» [99].

Продолжить чтение

Би Темірге толғау. І

Аспанды бұлт құрсайды
Күн жауарға ұксайды
Көлдерде кулар шулайды
Көкшіліден ол айуан
Сокқы жегенге ұқсайды
Көп ішінде бір жалғыз
Көп мұңайып жылайды
Күйбендескен көп жаман
Сөзі тигенге ұқсайды!

Продолжить чтение

Западная социально-политическая традиция располагает множеством концепций принятия политических решений. Все эти концепции, подходы и модели объединяет то, что в рамках западноевропейской традиции эффективность каких-либо действий, в том числе и политических, оценивается в границах основополагающей метафизической парадигмы, восходящей к Платону. Согласно этой форме мышления, существует особый класс идеальных форм-эйдосов, образцов, моделей, проецирующихся на реальность и реализующихся посредством воли человека как цель деятельности. Поэтому стратегическое мышление заключается в определении цели-идеала, составлении плана или программы действий по его достижению и конкретных мероприятий по реализации этого плана. Эффективность политики оценивается по степени совпадения провозглашённых целей с её результатами. Вместе с тем очевидно, что идеал-образец по определению остаётся недостижимым, трансцендентным. Практика всегда отклоняется от теории, всегда существует разрыв между моделью для действия и результатами действий.
В философии Аристотеля ликвидация разрыва между практикой и теорией была препоручена практической мудрости – рассудительности (φρό-νησις). Рассудительность означает умение человека самостоятельно разобраться в ситуации и решить, чтó для него выгодно, а чтó нет. Рассудительность не может быть наукой, поскольку занимается отдельными случаями, а не общими законами, и не может быть искусством, поскольку нацелена на деятельность как πραξις, а не как на ποίησις. Поэтому рассудительность, для которой эффективность возводится в принцип, – добродетель не учёных, художников и философов, но «администраторов», «людей дела» – хозяев в своём доме и в своём городе – подобно Периклу, который занимался «делами людей», а не поиском «божественных знаний». Однако Аристотель в определении фронезиса попадает в порочный круг: если рассудительность есть способность ориентироваться в ситуации на основе знания того, «что такое хорошо, и что такое плохо» для человека, то откуда же может исходить истинное правило, определяющее выбор и становящееся нормой рассудительности?

Продолжить чтение