В номере

ПУЛЬС ПЕРЕМЕН

Ауэзхан Кодар. Прогулка по культурному
ландшафту Страны Бездорожья…………………………………… 3

Ханс-Иоахим Шлегель. Взаимосвязи прошлого
и настоящего, теории и практики киноискусства………. 10

Ерлан Аскарбеков. Момент истины:
актуальный комментарий………………………………………….. 17

НАШ ЭКСКЛЮЗИВ
И дольше века длится год:
из дневника Мурата Ауэзова……………………………………. 20

ДИАЛОГ
Поль Верлен и Артюр Рембо…………………………………… 41
СОВРЕМЕННАЯ ФИЛОСОФИЯ
Жан Бодриар. Фатальные стратегии………………………… 45

КОРНИ И КРОНА
Алишер Акишев. Лабиринты Арта Вираза………………. 56
Клара Хафизова. Установление казахско-китайских
отношений в новое время………………………………………….. 71
Аслан Жаксылыков. Возвращение в Зону (из романа «Сны окаянных)………………………………………. 85

Махамбет…………………………………………………………………. 94
Дидар Амантай. Книга Тенгри…………………………………. 95

СОВРЕМЕННАЯ ПОЭЗИЯ
Ауэзхан Кодар. Римские мотивы………………………………. 96
Поэты ноль первого года
Марат Исенов.…………………………………………………………… 99
Майра Нурке .…………………………………………………………. 102
Ербол Жумагулов..………………………………………………….. 104

Қазіргі қазақ
Дидар Амантай. Мен сізді сағынып журмін……………… 85

Ауэзхан КОДАР

Прогулка по культурному ландшафту Страны Бездорожья

Трудно быть изданием по культуре там,
где от культуры осталось только воспоминание.
Но, на мой взгляд, предощущение подлинной культуры лучше,
чем ностальгия по старой.
Ибо первое настраивает на диалог с настоящим,
на пристальный интерес к современности,
а второе вечно отвращает от реальности,
уводя в мифологию прошлого.

Что касается нашего издания, мы все эти годы жили не только предощущением культуры, но и ее созиданием. При этом мы не стали цепляться за устоявшиеся авторитеты или общепринятые ориентиры, мы понимали, что надо взращивать своих авторов и находить свое направление. И таким направлением для нас стало ориентация на современность, а не на историю. Поиск истины мы предпочли разного рода мифологическим конструкциям. Изобретению всяческих псевдоидентичностей мы противопоставили критику отрицательных черт национальной традиции, пошедшей по пути архаизации общественного сознания. Мало того, мы пытались работать помимо российских стандартов в мышлении и формировании культурного процесса. Надо признать, что в России перестроечная и постперестроечная культура формировалась как преодоление советского тоталитарного прошлого. Вместе с тем, из тьмы забвения вытаскивались имена репрессированых поэтов, писателей, философов. В связи с этим возник феномен «возвращенной» литературы, надолго отвлекшей внимание общественности от насущных проблем современной культуры.

Продолжить чтение

Доктор Шлегель в третий раз в Алматы. Первая встреча члена отборочной
комиссии Берлинского фестиваля Ханса-Йоахима Шлегеля с казахстанскими кинематографистами состоялась в рамках Международного кинофестиваля «Евразия» в октябре 1998 года.
Весной 1999 года при поддержке Гёте-Инсти­тута, по приглашению Казахского государ­ственного института театра и кино господин Шлегель про­вел семинар по истории не­мецкого кино 10-20-х годов («Немецкий киноэкспрессио­низм»). В нынешний приезд студенты факультета кино и телевидения Казахской наци­ональной академии искусств (бывшего КазГИТиКа) при­няли участие в шестидневном семинаре «Б.Брехт в кино и театре». С известным исто­риком кино, искусствоведом Х.-Й. Шлегелем беседу ведет киновед Н. Н. Беркова.

Взаимосвязи прошлого и настоящего, теории и практики киноискусства

Беседа с немецким киноведом Хансом-Йоахимом Шлегелем

— Уважаемый доктор Шлегель, мы очень польщены тем, что Вы от­кликнулись на предложение прочитать курс лекций для наших студентов, что, несмотря на свой напряженный график, нашли время для поездки в Казахстан. Вы имеете огромный авторитет в области  европейского кинофестивального движения, являетесь специалистом в области филологии, славистики и германистики. Можно пред­положить, что именно Ваше мнение, знания и убеждения оказывают серьезное влияние на формирование программы не только Между­народного Берлинского, но и МКФ документальных и анимацион­ных фильмов в Лейпциге и Бонне. Мы знаем, что Вы активно пре­подаете в институтах и университетах Германии и за границей, выступаете с докладами от имени Гёте-Института в Европе, Латинс­кой Америке, арабских странах, Индии.  Расскажите, пожалуйста, как формировались Ваши пристрастия в культуре, кинематографе? Как Вы выбрали тот единственно верный путь, по которому идете уже в течение нескольких десятилетий? В общем, как и когда все это началось?

Продолжить чтение

Ерлан АСКАРБЕКОВ 

Серьёзное дело
рекламой
не назовут.
Народная мудрость

 МОМЕНТ ИСТИНЫ: Актуальный комментарий

 Кочевники в Москве

Телевизионная рек­лама на широких советских просто­рах зародилась, помнится, при последнем издыхании перестройки среди лебеди­ных озёр и  щавелевых съездов. Первые ролики, что внезапно украсили эк­раны свыше десятка ново­рождённых  государств, были убоги во всех смыс­лах   —   маркетинговые усилия были даже не нулевые, а мнимые, эстетика и психология сводились к оголте­лой манифестации нуворишского мироощущения «новых рус­ских», готовящихся попасть в анекдоты. Загадочный РЭМ при­ходил и раздевал, а затем обратно одевал доверчивого зрителя, «шикарная» жизнь от Холдинг-центра была явно не для лохов перед экраном, а для тошнотворно прилизанной мещанской се­мейки. В общем, мы явно «не въезжали» тогда в происходящее, а наши денежки уже текли — в Телемаркет, натурально. На­род наш эсэнговский, выработавший недюжинное чувство юмора в ходе исторической борьбы за выживание, уже собирал в копилку фольклорных оборотов хлёсткие словечки реклам­ных пауз. Все чего-то ждали-с, пальчики облизывали, с выде­лениями боролись. Где-то в астральных высях уже парил кры­латый силуэт Пелевина в предвкушении Великого Рекламного Романа — и грядущего пришествия Сети Сетей, и воцарения в умах передовой молодёжи. В общем, если сравнить уровень рекламы нынешней и тогдашней, начала девяностых, поража­ешься, какие изменения произошли за несколько лет.

Продолжить чтение

НАШ   ЭКСКЛЮЗИВ

От дневниковых записей Мурата Ауэзова веет покоем и, я бы сказал, внутренним уютом. Но это отнюдь не идиллический, а скорее, трагический покой, надмирный покой однажды и навсегда принятого решения.

Это записи человека, который никогда не кривил душой. По крайней мере, перед собой. Дневник важен не только как акт самопознания, но и как продолжающийся диалог с современниками, людьми, чье «акме», т.е. творческая зрелость, пришлась на 70-е годы XX века. Для Казахстана это были годы как бы внешнего расцвета. У нас бурно развивались наука, промышленность, кино. В литературу пришло новое поколение, понимающее, что соцреализм — не единственный метод творческого освоения мира, появился феномен казахов, пишущих на русском языке. Вместе с тем за всем этим пышным фасадом шел процесс «перевербовки» творческих личностей на службу советской идее, которая на деле таила в себе колониальное содержание. Этот процесс был печален тем, что казахская интеллигенция, призванная защищать национальные интересы, стала заботиться о них меньше всего. Одинокие всплески обратного порядка, типа «Аз и Я»  О. Сулейменова, только усилили реакцию на интеллектуальную продукцию, культивирующую национальные приоритеты. Надо сказать, что Мурат Ауэзов в то время пестовал формы коллективного протеста. Так, в 1975 году была сожжена монография «Эстетика кочевья», созданная коллективом ученых-нонконформистов.       Теперь, когда казахи в своем «кумысном» патриотизме стали «святее папы Римского», а словосочетание «русскоязычный казах» похоже на красную тряпку в руках матадора, пора напомнить, что у истоков нашей национальной идеи стоял человек с трудной судьбой, но с очень светлым характером, а главное, с интеллектом, способным противостоять всем соблазнам и терниям эпохи.

Из дневника Мурата понимаешь, что он мыслил конструктивнее и радикальнее своих поклонников и продолжателей, которые ныне словно «с неба свалились». Но нам, если с чего-то и стоит начинать, то, конечно же, с благодарности своим истокам.

Таким образом, публикация дневника важна тем, что она, в сущности, создает систему координат нашей национальной культуры, дает возможность сравнить «начало» и «конец», вернее, конкретные вехи в нашем этнокультурном развитии. Я вполне понимаю, что публикация такого рода может вызвать неоднозначную реакцию у нашей общественности: слишком узнаваемы многие известные фигуры. Я могу успокоить их только тем, что так или иначе, в том или ином качестве они (эти фигуры) попали в историю. И, кроме того, для любого поколения чрезвычайно важен элемент самопознания. Нельзя истине мстить или обижаться на нее. Только отказ от мести своему прошлому может сделать последнее нужным и востребуемым.

Ауэзхан Кодар

Мурат Ауэзов

Дневник

8 сентября 1978 года

Исторические романы И.Е., А. А. и т.п. следует рассматривать, главным образом, в плане ре¬шения казахской литературой 60-7 0-х годов проблем историко-культурной преемственности. Преемственность в этом случае — ключ к понима¬нию и содержания, и специфической формы этих произведений.
Мы научились связывать воедино разрозненные части (разъятые историей и в нашем сознании) реального целого, и это — новый ос¬новной ключ в поэтике нынешней художествен¬ной литературы, шире — культуры в целом. Это стиль целого периода развития. В беспрерыв¬ном изменении, развитии культуры все же есть периоды, подводящие некий главный итог со¬стояниям предыдущего развития. Умение свя¬зать — из их числа.
Поразительно бездумье, властвующее в сло¬весном творчестве современных казахов (в том числе и пишущих на русском языке). Импульсы, попытки есть — но вразброс, в случайных на¬правлениях. Именно в этих случаях убеждаешь¬ся в том, что есть истина, отпущенная на те или иные периоды развития. И как только мысль обходит ее, она тут же проваливается в пустоту, бьется тщетно, безрезультатно. Истина эта впол¬не объективна и настоятельно требует обраще¬ния к себе, и мстит жесточайшим образом, когда интеллект ее избегает. Истина в наших услови¬ях — прорыв к суверенности мышления, обрете¬ние способности мыслить деятельно, преобразующе, в масштабах исторической судьбы этноса. И средства — кочевье, прошлое, представление о будущем — ненадуманны. Это критерий продук¬тивного мышления. Кто этих средств избегает, тот уходит от жизнеспособного слова и впадает в маразм словоблудия.
Одно из непременных условий возрождения роли слова (возвращение силы слову) — выпа¬дение (выход) из условностей чужого (чуждо¬го) времени. Необходимы параметры — проду¬манные, аргументированные, трезво выверенные — современного национального времени.
Национальное время неизбежно антагонис¬тично государственному. У входа в националь¬ное время мы должны оставить иллюзии комп¬ромисса с господствующей системой и существу¬ющим государством.

Продолжить чтение

ДИАЛОГ

Артюр Рэмбо и Поль Верлен

Предлагаемые здесь вниманию любезного читателя стихотворные переводы двух поистине знаковых фигур французской поэзии XIX столетия Поля Верлена и Артюра Рембо представляют собой попытку переводчика, во-первых, по возможности с фотографической точностью воспроизвести вербальный и смысловой «ландшафт» оригинального текста, избегая при этом никому не нужных усилий, направленных на сглаживание «шероховатых поверхностей» и выпрямление смысловых линий, во-вторых, предложить читателю такой способ прочтения литературного текста, при котором ощущение временного отстояния нашего современника от автора было бы сведено к минимуму.
Поль Верлен и Артюр Рембо — это прежде всего наши современники, если исходить из присущего всем нам «трагического» мировоззрения рубежа веков, при котором события «мирового масштаба» воспринимаются уже не как трагедия в пяти актах, а как бесконечный повседневный фарс, разыгрываемый неким хитроумным режиссером бездарного сериала.
Верлена и Рембо связывали не только жизненные обстоятельства, сделавшие их изгоями. Их, прежде всего, связала взаимная симпатия, основанная на гениальном прозрении, что «Карфаген должен быть разрушен». Это прозрение способствовало тому, чтобы один из них, в итоге, превратился в отпетого алкоголика, а другой — в бизнесмена-неудачника.
Сопрягая стихотворения этих поэтов, автор и переводчик нижеследующей подборки также надеялся снискать уважение со стороны читателя, для которого слово «дружба» — не пустой звук.

Жанат Баймухаметов

Поль Верлен. Закаты. Изнеможенье

Поль ВЕРЛЕН (1844 — 1896)

Из сборника «Грустные пейзажи»

Закаты

Мягкие зори,
Кругом облака,
В этом просторе –
Закатов тоска.
В сердце, во взоре –
Забвенья река,
Слаще, чем горе,
Закатов тоска.
Сны с зарубежья
Закатам сродни
На побережье.
Фантомов огни
Бродят, как прежде,
Как будто они
Закатам сродни
На побережье.
***

Продолжить чтение

ЖАН БОДРИАР
 
ФАТАЛЬНЫЕ СТРАТЕГИИ
(ОКОНЧАНИЕ)
 

ЗЛОЙ ГЕНИЙ СТРАСТИ

 О любви можно сказать много и ничего. Любовь – это лейтмотив нашей сентиментальной культуры. О, этот смутный, диффузный, непонятный язык любви! Обольщение – это кристаллическое состояние, любовь – жидкое, газообразное. Любовь – это разрешение.[1] Все разрешимо (растворимо) в любви, все разрешимо любовью. Растворение, разрешение всех вещей в страстной гармонии или в подверженном браку либидо. Любовь является чем-то вроде универсального ответа, надеждой универсального сотрапезничества (сожительства), возможностью полного слияния. Ненависть разделяет, любовь соединяет. Эрос – это то, что соединяет, совокупляет, сопрягает, дает закваску для соединения, проекции, идентификации.

Но я предпочитаю обольщение – загадочную дуэль, яростное (насильственное) привлечение. Это не ответ, а вызов, скрытая дистанция, вечный антагонизм, рождающий игру. Любовь – это сближение, обольщение – это дистанция. Я предпочитаю дуэльную форму обольщения универсализирующей форме любви. Гераклит: из антагонизма живых существ и богов рождается становление, в противоположность универсальной текучести. Боги противостоят друг другу, обольщая друг друга. С возникновением христианской любви игре пришел конец. Возможно, лишь обольщение является стабильной формой, тогда как любовь есть лишь диффузная метафора падения существ в индивидуацию и изобретение формы соперничества универсальной силы, влекущей одни существа к другим.

Продолжить чтение

Алишер Акишев

 ЛАБИРИНТЫ АРТА ВИРАЗА

  «Каждая книга говорит о других книгах и состоит только из других книг»[i]

 Арда Вираз Намаг или «Книга Арда (праведного) Вираза[ii]» — позднезороастрийское, по ряду признаков. эзотерическое сочинение. Известны его списки на пехлеви, персидском и пазандском санскрите. По содержанию сочинение архаично и, наряду с такими пехлевийскими текстами как Денкард, Нирангистан, Зенд-и Бахман яшт, Большой Бундахишн и Дадистан-и Дэник, считается одним из наиболее сложных для понимания.[iii] Древнейшим из дошедших до нас списков АВН является копия пазанд-санскритского списка, составленная в 1410 году. Она хранится в Мюнхене.[iv] Науке АВН стала известна с 19 века. Манускрипт был переписан в 1810 или 1820 гг. парсийским  дастуром (наставником веры) Асачжи Ноширванчжи. На пехлеви его имя звучит как  Аспэндан Анушахраван[v]. Можно ломать голову, действительно ли списки АВН аутентичны, не были ли они многократно искаженными, мало понятными для непосвященных, или их попросту дописывали или пересказывали на протяжении веков на злобу дня, по случаю, по насущной необходимости или по прихоти.[vi]

Продолжить чтение

Клара Хафизова

Установление казахско-китайских отношений в новое время

Первое посольство казахских ханств в Китай было направлено в 1757 году. Этому знаменательному событию в политической жизни казахов предшествовали драматические события трех лет.

Мощная кочевая империя Центральной Азии — Джунгарское ханство, раз­дираемая междоусобицами и дворцовыми переворотами, из последних сил боролась против маньчжуро-китайского нашествия. Выступления джунгарских феодалов были несогласованными, разновременными и кратковре­менными. Сопротивление вспыхивало то в одном районе страны, то в другом. Правители, возглавлявшие антицинское вооруженное сопротивле­ние, враждовали друг с другом, привлекали на свою сторону внешние силы, чтобы утвердиться на троне. Одни феодалы обращались за помощью к казахам, другие — к Цинской империи. Кроме того, все они рассчитывали на поддержку Тибета — религиозного центра ламаизма. Получив от сосе­дей военную помощь, претенденты на джунгарский престол основное уси­лие предпринимали против внутреннего своего врага. В 1755-1757 гг. в страну с севера вторгались казахские отряды, выступавшие на стороне своего союзника — очередного претендента на престол Амурсаны, а по прошествии года с юга хлынули маньчжуро-китайские войска с тем же Амурсаной во главе передового отряда. Междоусобица и вторжения чу­жеземных войск в Джунгарию и Восточный Туркестан продолжались в течение 1755-1757 гг. — всех трех лет агонии Джунгарского ханства.

Продолжить чтение

вставить текстТы лежал, скорчившись возле рдеющих углей, сновидящих непроглядную волчью ночь, ночь сизую, жестокую, кишащую тенями, силуэтами, зловещими, словно ножи в смертельных бросках и полётах; ночь хрипела в твоей груди, задыхалась и пела, пенно бредила, звала прошлое, отца и мать, и непонятно было, кто лежал возле костра и бредил немыслимым, мальчуган, напуганный снежной мутью, в которой проре¬зались фигуры в остроконечных шапках с винтовками в руках, или старый и вечно одинокий, плачущий слезами, в которых скопилась боль, горькая соль многих и многих лет, то ли приснившихся неведомо кому, то ли отгремевших стремительной явью, больше похожую на призрак, из тех, кто в потемках памяти бродит по старой зимовке и творит свое житье-бытье, не принадлежавшее никому; однако они не ведали, что давно мертвые, что их кости сгнили, превратились в прах в могилах, вытянувшихся вереницами вдоль большой дороги в город, они не знати, потому, то и дело окликали тебя, ясноглазого и смешливого мальчугана, окликала мать, подзывал отец, кашлял глухо, надрывно, и кашель его измерял глубину ночи; что-то бухало у горизонта, вспыхивали зарницы, шли бои, кочевники были в стороне, они таились в своих ущельях, вели долгие разговоры, судачили, судили-рядили, теряли время, счастливый своим детством малец, пересмешник, не хотел уходить с луга, все оглядывался, все искал глазами в траве перепелку, а в груди плескался смех, звонко плескался, перелетал отголосками с откоса на откос, садился в кустах печальной перепелкой и плакал, не хотел засыпать один в густых травах, таких дремучих, дремлющих, непроглядных, как самое время, как неисчислимые годы; ау-у-у-балам, летел над лугом зов матери, бухал кашель отца, бухало у самого горизонта, где шли бои, о которых малыш ничего не знал, но знали все взрослые, знали и скорбно никли ликами, темнели глазами, ибо приближался срок последний, неотврати¬мый, о котором было сказано в легендах золотого века, лишь ты один не ведал об этом, и поэтому, скорчившись у костра, млея сладким сном пятилетнего мальца, отзывался на зов отца и матери истомным стоном, стоном, плачем перепелки отзывался, откликался отголосками перепелиного плача над вечерним лугом, откликался шелестом темной прохладной травы, мерцающей звездами, звездами бездонной ночи, отзывался смехом быстрой и прозрачной речки, отзывался хрипом в груди Старого безмерно одинокого, бредящего прошлым, бродячими тучами далекого затерянного в летах детства.