Журнал «ТАМЫР» №17 январь-март 2006 г., Читать онлайн

Жанат Баймухаметов. Пол и цивилизация: Кризис гендерной революции

Воля к диалогу сменила волю к истине. Этот эпистемологический или в более широком смысле мировоззренческий переворот, имевший место в конце прошлого тысячелетия, объясняется тем немаловажным обстоятельством, что прагматика нашей жизни фактически вытеснила диалог как возможность реализации открытого характера человеческого здесь-бытия на маргиналии культуры, так, что диалог как непременный атрибут всякой жизнеспособной культуры стал в принципе невозможен. Вести его практически не с кем. Однако нужда в диалоге как некоем спасительном средстве лишь возрастает с каждым днем, нужда в том, что было еще в недавнее время утрачено, нужда в том, чего на самом деле больше нет.

В наше время в условиях тирании демократического дискурса воля к диалогу трансформировалось в засилие демогогического рекламного дискурса, дискурса безличных и безответных суждений.
Женщина к настоящему моменту была лишена способности к трансцендентальному мышлению. Этим и объясняется тот факт, что цивилизационно-креативную функцию выполнял до сих пор мужчина. Ум женщшины был способен лишь к опредмечиванию тонких душевных вибраций.
За распространенной в наше время ссылкой на менталитет зачастую проглядывает банальное признание в бессилии– «мы так устроены, и изменить ничего нельзя…», «мы так закодированы, ничего не попишешь…», «мы так исторически сложились…», «нас так обучили…», «нас так зомбировали» и прочее и прочее, за которым скрывается нежелание изменить форму мышления, мышление как таковое, нежелание думать. Менталитету как затвердевшей форме мысли следует противопоставить подвижный строй мышления, берущего начало в номадически подвижной среде плавающих означающих, открытых для бесконечного числа возможных интерпретаций.
Сегодняшняя культура, как выражение технологии глобализма, является возвратом к первобытному Хаосу, согласно древнегреческой мифологии, являющимся отцом богини Никты (персонифицированной пустоты) и дедом подбросившей яблоко раздора Эриды. Всякая культура, как исторический процесс созидания и освоения людьми соответствующих ей архетипов, сталкивается в определенный момент своего развития, а именно в так называемый цивилизационный период, с деструктивными силами, образующими вокруг себя некий вакуум, пустоту. За этой пустотой таится готовый через зияющую «рану мира» вырваться на волю Хаос. Возврат к древнему, изначальному беспорядку – угроза, не дающая сознанию человека во все времена. Гельдерлин нередко говорит об этом ужасе перед неотвратимым соблазном, которым приковывает к себе мир и человека гигантская пасть Хаоса:

… Если сбившись с верной дороги,
как дикие кони, понесут под откос потайные
начала и первые
установленья Земли. Тяга к возврату в безликость
бьет и бьет из-под спуда.
(Из стихотворения «Поспевшие плоды». Курсив мой. Ж.Б.).

Этот соблазн, источаемый гигантской пастью Хаоса, сродни тому соблазну, который питает современную форму латентного промискуитета. Собственно говоря, он и является выражением непреодолимой тяги к хаосу, трансцендентным состоянием вагинальной экзальтации. При этом эстетическая составляющая культуры выстраивается так, что уже не важно, являются ли те или иные рассматриваемые ощущения положительными или отрицательными (например, повсеместная тяга к экстриму воспринимается как нечто все же позитивное имеющее в известном смысле негативные коннотации). Экстремальный секс становится секстримом и оценивается по своему модулю, т.е. по степени интенсивности переживаний и мощи оргазма, получаемого при этом.
Вагинальное шоу (порнография) – деконструкция «реального» с целью его «высвобождения», иллюзии реального, принимающего характер навязчивого бреда. Поэтому порнография является самым мощным психотерапевтическим инструментом. В порнографии речь идет об абсолютном освобождении так называемой истины пола – глубокой, потаенной, бездонной, ненасытной и в то же время близкой, разверстой, открытой не только для созерцания, но и для различного рода манипуляций. Таким образом, в наши дни потребление порнографии – это не просто «гаденькое удовольствие», свидетельствующее об аморальном облике, как потребителя, так и производителя, но и попытка представить и тактильно ощутить реальность в ее гипер-измерении. Моральные доводы при этом – «это только еще одно средство для достижения цели, боевое средство, которым пользуются при этом так же, как ложью. Так выглядит мир, созданный мужчинами, и я хотел бы быть женщиной, если бы женщины не любили мужчин!» (Роберт Музиль. «Человек без свойств»).
В любом случае, применительно не только для Запада, но и для нашего все еще трансформирующегося центральноазиатского культурного уклада, тема, связанная с феноменом супружеской измены и стоящей за ней некой доли эстетического и экзистенциального цинизма – это не только эмпирический факт, но и априорная готовность к нему. Получается так, что так называемыми «шлюхами» и «ловеласами» не становятся, а рождаются. Первый признак, позволяющий их распознать как таковыми – это возникший на переломе двух равновесных эпох (тоталитарно-бесшабашной и демократически-нормализующей) скандал, происходящий в самих критериях, по которым мы обнаруживаем момент приближения к идеологии цинизма, которая стоит на изначальной антисфеновской пропозиции: «то – не более чем, это».
По определению, данному Борисом Парамоновым, «Культура, механизм ее становления в том и заключался, что человек постепенно удалялся от этого нерасчлененного единства бытия, равного ничто (Никта. Ж.Б.)». Влечение к этой чаемой изначальности есть не только конец культуры, но и конец человечества, возвращение его в землю не как плодоносящую утробу, но как в могилу.
Мужчина, т.е. человек как таковой (man) – это неудачная копия природы, в то время как женщина – это (woman) – это сама природа. Познавая природу женщины, человек познает ту матрицу, которая его собственно и генерировала. Хитроумная и потаенная структура матрицы позволяет женщине выступать в качестве госпожи порядка сущего, его, так сказать, управляющей.
Бодрийяр: Не правда ли, мы оказались в оригинальной ситуации изнасилования и насилия – «предсуицидальная» мужественность насилуется неудержимым женским оргазмом. Но это не простая инверсия исторического насилия, чинившегося над женщиной сексуальной властью мужчин. Насилие, о котором идет речь, означает нейтрализацию, понижение и падение маркированного термина системы вследствие вторжения немаркированного. Это не полнокровное, родовое насилие, насилие нейтрального, насилие нулевой степени. Такова порнография: насилие нейтрализованного тела.
«Критике чистого разума» следует противопоставить «Критику чистого объекта». Дело в том, что мы живем в эпоху примата чистого объекта над человеческим субъектом. Чистый объект – это своеобразный светящийся экран глобального монитора, воспроизводящего порнографическую реальность беспорядочно и монотонно совокупляющихся животных гениталий. Налицо злой гений объекта страсти, гримаса промискуитета на фоне симуляции любовных идиллических картинок, из которых жизнь уже ушла.
Жизнь сама по себе сравнима с искусством ходьбы по минному полю, так, что всякий человек невольно ощущает себя сапером. Супружеская же жизнь – это такое саперное искусство, которое убедительным образом демонстрирует то, что самая опасная мина, готовая всякий раз разорваться, находится внутри каждого супруга, воспринимающего факт банального адюльтера не иначе как экзистенциальный крах. И этот факт, в силу своей повседневной тривиальности особенно в нашу эпоху глобальных трансформаций, делает нас либо суперпрофессиональными саперами, либо непробиваемыми, железобетонными циниками.
Следует признать тот факт, что, в принципе, понятие предательства не применимо по отношению к подавляющему большинству супружеских измен, поскольку они выражают собой чистую физиологию не сводимую к этике.
Я индивида утрачивает свою целостность в угоду анонимного расщепленного шизофренического состояния, в котором находится квази-цивилизационное общество. Вот почему доминирующим элементом постсовременной глобалистической «картины мира» является принцип плюрализма, тотального плюрализма, пронизывающего частную и общественную сферы вялотекущего воспроизводства человеком самого себя и себе подобных. Тотальный плюрализм – это именно та конфигурация расколотого общественного сознания, которая выстраивает историческое бытие цивилизации таким образом, чтобы каждый имел свою собственную матрицу, способную генерировать как можно большее количество своих подобий. С виду, казалось бы, безобидный плюрализм (позволение есть любые плоды с любых деревьев, произрастающих в саду), чреват проявлениями первобытного фашизма, о котором впервые упоминается в библейской истории в связи с образом змея-искусителя с необычайной легкостью сфасцинировавшего, т.е. очаровавшего праматерь рода человеческого.
Как бы ни методично рекламировали современные препараты подобные «Виагре», стимулирующие сексуальное возбуждение и производящие детонацию вселенского оргазма, все же самым эффективным афродизиаком по-прежнему, как и в эпоху появления первых банкнот, остаются денежные знаки. С особой силой этот вид афродизиака оказывает свое потрясающее воздействие на слабый пол. Именно благодаря афродизиакам, собственно говоря, и происходит так называемая кунализация культуры, порождающая своеобразное искусство кунилингвистики, мастерство ублажения средствами языка вагинальных губ виртуального партнера.
Любая революция, в том числе и сексуальная, в соответствии со своим исконным определением «движение вспять», является по существу возвратом к самым древним архетипам коллективного бессознательного, которые способствуют воссозданию доисторического периода так называемого «материнского права», ничего не знающего о различиях между отдельными человеческими особями. Вот почему самой характерной чертой революции является тенденция к обезличиванию, к торжеству посредственности, к безусловному подчинению анонимному центру, предпочитающему выражать себя посредством языка обольщения (seduction), очарования (fascination), шантажа («если не, то…»), короче говоря, тем самым дискурсом, матрица которого была заложена в эпоху матриархата, самой древней, самой фашистской, самой тоталитарной формы человеческого сообщества. Итогом же всякой революции является, как правило, возникновение масштабной по своему охвату проблемы, связанной с различного рода дисфункциями, в том числе и сексуальными. Однако революция включает в себя и некоторые положительные аспекты. Она способна обольстить нас виртуальной возможностью раствориться в «океаническом чувстве» аморфного, непроявленного, безличного das Man, по существу, являющегося возвратом к тому недифференцированному бытию, блаженному состоянию, которое испытывает зародыш, находящийся в материнской утробе.
Безусловно, что такая ситуация подразумевает наличие инстанции, которая выполняла бы охранные функции регуляции и инициатора взаимодействия внутри сферы полого социального тела. На сегодня такую древнюю по своему происхождению медийную функцию, так сказать, постсовременную функцию шамана выполняют такие, ставшие знаковыми персонажи цивилизованной жизни как журналисты, эти жрецы мультимедийного сакрального пространства, врачи – эти целители психо-соматической организации общества, а так же работники правоохранительных органов, ответственных за организацию дисциплинарного пространства. Все эти инстанции, так или иначе, ввергнуты в пучину борьбы с таким фатальным атрибутом цивилизованной жизни как терроризм, являющийся кривым зеркалом дьявольской энергии вытеснения совокупного коллективного бессознательного в область нейтрально-нормированной организации общества. В определенном смысле, потенциально “террористом” является каждый из нас, поскольку каждый из нас, согласно Фрейду, – носитель единого комплекса Эроса и Танатоса. Таким образом, деятельность журналистов, врачей и правоохранительных органов, можно редуцировать к сакральным функциям шамана-экзорциста.
Вот и мы, представители центральноазиатского региона, вслед за Западом, перешли тот очередной культурно-исторический рубеж, раскрывающий бесконечную перспективу проигрывания одной и той же испорченной виниловой пластинки – бесконечной драмы почти отсутствующего Бога, почти разлюбившего мир, который, в свою очередь, почти разуверился в присутствии в нем какого-либо божества. «Люди, спасайте же сами себя!» – в ярости воскликнул некогда немецкий поэт Вальтер Газенклевер, который, прозябая в окопах I Мировой войны, как и многие другие неизвестные солдаты, ощутил наступление начала «конца света».
90-е года прошлого века зачастую оцениваются социологами, культурологами и экономистами как времена радикальной трансформации, оказавшейся чреватой тяжелыми испытаниями для постсоветского населения. Тем не менее, можно считать этот период и временем страстного пробуждения и настроя на позитивный исход реформационных процессов. Об этом говорят статистические данные, которые свидетельствуют о заметном сокращении смертности среди населения. Однако к настоящему моменту ситуация резко изменилась в негативную сторону – вокруг витает «аура» суицида, имеющая под собой гендерную основу. Парадоксально, но факт, что эту «ауру» источает такая, по традиционным меркам активная, часть населения, каковой являются мужчины. Им лишь стоило зазеваться в романтическом флере открывающихся впереди перспектив, как тут же инициативу перехватили вполне земные существа с прагматическим стилем мышления и большой толикой цинизма. Одними из таких существ оказались женщины, на поверку оказавшиеся самым сильным, самым выносливым, самым приспособленным к выживанию в экстремальных условиях пол, пол, за которым стоит будущее, поскольку иного пола практически не осталось. Мужской пол был поглащен оргазмирующим социальным телом, так и женским тотализующим дискурсом («Все мужики сво…») выражающим феномен многоступенчатого оргазма с его запросами, подобными тем, которые были проартикулированы старухой в известной сказке о старике и золотой рыбке.
Судя по среднестатистическим американским мелодрамам, современная американская семья – это муж, покладистый, всепонятливый, тактичный, сдержанный, воспитанный, дисциплинированный «подкаблучник» и жена – нервозная, упертая, наглая, истеричная и съехавшая со всех катушек неудовлетворенная своей сексуальной жизнью стерва. Причем, наличие детей в рамках такого рода «партнерства» не считается обязательным.
Ад – это метафора, указывающая не сколько на физические мучения, сколько на обреченность на полное одиночество, на вечное осознание человеческой монадой, бодрствующей во мраке вселенной, бессмысленности темноты. (Солипсизм есть «ложное» метафизическое учение не потому, что оно ошибочно, но потому, что оно психологически ужасающе). Кстати, «Книга Иова» представляет собой один из первых впечатляющих образцов человеческого одиночества.
Карин Рубинстайн и Филипп Шейвер: Состояние летаргического самосострадания способствует замыканию порочного круга низкой самооценки и социальной изоляции индивида. Оно тесно связано как с депрессией, так и с самоуничижением. Фактор «активное уединение» обозначает творческое и плодотворное использование времени в одиночестве; это альтернатива одиночеству. Печальная пассивность – переедания, употребление алкоголя, транквилизаторов, пассивное восприятие телевизионных программ – все это «коммуникативно» в психологическом смысле. Как одиночество ощущается «физически»? Большинство интервьюируемых ответили, что оно ощущается как «дыра или пустое пространство в моей груди. Этот ответ опирается на более глубокое и общее понятие «пустоты».
Женщина (woman) соотносится с мужчиной (man) так же, как человек (man) соотносится с животным (animal) по принципу золотого сечения. Это обстоятельство свидетельствует о том, что предел мира обнаруживает себя в его становлении женщиной. Нет ничего более трансцендентного для человека (man), чем женщина. Женщина – это тот бог, который покоится в самом себе на седьмой день творения, и которому, теперь уже нет дела до того жив человек, или он подох как собака. Смерть исторического героя – не повод для того, чтобы его возлюбленной следовать за ним на тот свет. Воистину, воля к новой интерпретации эпической Поэмы под названием “Женщина и Мужчина” способна в глобальном масштабе вызвать радикальную культурно-историческую трансформацию уже в самое ближайшее время.
Гендерное различие, несмотря на заявляемое и устанавливаемое социально-юридическое равенство между полами, приобретает форму различия между тремя видами дискурсов. Один из них– женский тотализующий дискурс («Все мужики сво…), другой – мужской гетерономный («Что положено Юпитеру, то не положено быку»), и третий – «холодный» унисексуальный дискурс («То – не более чем это»). Развитие гендерных технологий на данный момент разворачивается в условиях диктатуры женского дискурса.
Что касается развития гендерных отношений, то фундаментальное противоречие обнаруживается не сколько между мужским и женским, сколько внутри женского дискурса, стремящегося реанимировать архетип целокупного бытия, тот архетип, воссоздать который мужскому дискурсу, оказавшемуся по сути утопическим, так и не удалось в исторической ретроспективе. Начало новой эпохи знаменуется выходом на историческую сцену новых амазонок, гарпий, горгон и валькирий, пребывающих в каждом из нас – одним словом, террора всех против всех. Война цивилизаций приобретает характер женских богинь мщения, чья единственная задача – дезиндивидуализация порядка сущего. Такой порядок призван положить конец так называемой войне полов. Главные симптомы наступления постсовременного состояния культуры: фрустрация как наследие мужской несостоятельности и истерия как выражение бесчувствия к себе подобным и гиперчувствительности к тому, что сопряжено с местью по отношению к ним.
Судьба постсовременного квази-человека – серые будни в пределах Одного и того же, прозябание в тисках Власти тотальной Тождественности и Безразличия. Теперь в одну и ту же реку нельзя войти и единожды, поскольку входить уже просто некому.