Я давно знаком с Бериком Магисовичем Жылкибаевым. Я привык к тому, что это человек неравнодушный, активно и оригинально выступающий в печати, но его «Казахский эротический роман» превзошел мои ожидания. Прежде всего, это очень свободный роман. Во-вторых, это интеллектуально-мифологический роман и, в-третьих, это роман-эссе, т.е. композиционно очень произвольно выстроенный роман. В нем какие-то сюжеты обрываются на полуслове, всплывает масса новых персонажей, потом вдруг опять появляются старые герои, а в конце и вовсе даются эссе, казалось бы, не имеющие отношения к сюжету. К середине книги читателя охватывает недоумение, какое это коловерчение имеет отношение к заявленному названию? Где здесь, собственно, эротика? Вот тут-то читатель, Вы и попались! Во-первых, писатель высмеивает ваше пошленькое желание сладострастной эротики, которая и без того так и сыпится на вас отовсюду – и с телеэкранов, и с кинофильмов, и с вездесущих рекламных роликов. Во-вторых, если стриптиз – это искусство раздевания, понятно желание автора сначала одеть, замаскировать своих героинь, а уж потом что-то с ними делать. В-третьих, на его взгляд, в нашем послесоветском межеумочном обществе, эротика как явление культуры невозможна в принципе. Для этого она должна превратиться в эстетическое явление, но это у нас чисто бытовые эпизоды присвоения тела женщины с последующим обладанием ею.
А как возможно такое обладание?
Только с помощью насилия. Наверное, многие уже и забыли, что Ленин определял государство как аппарат насилия одного класса над другим. Вот вам и природа власти. Но в эпоху рынка есть нечто и посильнее власти. Это капитал, деньги. Ну, а их сращение, как известно, дает абсолютную власть. Между ними почти половое влечение. Ибо только их соитие и взаимопроникновение дает эффект непререкаемой власти. Поэтому в романе несколько планов: садистская эротика денег и власти, садомазохистская эротика сопротивления власти и аскетическая эротика непризнанного, но могучего таланта, таланта на грани магии и колдовства. В этом отношении роман Жылкибаева сопоставим с «Мастером и Маргаритой» М. Булгакова и со «Сто лет одиночества» Габриэля Гарсиа Маркеса. Если с первым его роднит интеллектуальный аристократизм, то со вторым − простонародная притчевость и карнавальность. Как видите, это тоже магический реализм, но уже другого уровня, перешедший в эссеистическое качество. Роман Жылкибаева отражает разорванное постмодернистское сознание человека рубежа столетий, которое может выглядеть цельным только в тексте, кстати, у Жылкибаева тоже разорванном и непредсказуемом в своем развитии. По своей архитектонике «Казахский эротический роман» напоминает знаменитый роман Хулио Кортасара «Игра в классики». Автор, как и аргентинский классик, отказался от линейного сюжета, и, потому, развитие различных тем надо прослеживать по всему роману, то забегая вперед, то возвращаясь к пройденным эпизодам. Здесь можно сказать, что в романе есть и настоящая эротика и связана она с образом героини-рыцаря, «казашенки», способной защитить саму себя. Причем генезис такой героини автор ведет со скифских амазонок, всадниц в гигиенических целях выбривавших свои лобки и вытатуировавших там в качестве оберега холм с двумя орлами, а в самом низу оскаленную волчью морду. Так и одна из героинь Жылкибаева призывает казашек не быть беззащитными, а создать эскадрон эротической защиты и отвечать на мужское насилие женским насилием, сделав женское владычество неодолимым. По авторской мысли, добро должно быть с кулаками. Это выражение поэта Михаила Светлова как бы стало эпиграфом ко всему роману. Что касается эскадрона эротической защиты, мы и в самом деле забыли, что казашки происходят от амазонок и значит, у них в крови быть гордыми и независимыми, разговаривающими на равных с целым миром. Вспомните хотя бы как наказала Томирис великого царя Кира. Автор хочет пробудить в современных казашках этот гордый дух и непокорность, ибо покорность и есть, по мысли автора, основа порока. Но где взять сил для противостояния, тем более в эпоху потребления, где каждый, и в качестве субъекта, и в роли объекта выступает лишь как часть процесса. И тут автор вспоминает об архетипе волка, который тоже в крови у казахов. Откуда он возник в глубинах истории? Когда-то наши предки подражали природе, внимательно изучали повадки зверей и животных. И, видимо, тогда волк поразил их воображение тем, что будучи не таким большим по размерам, был тем не мене храбр и бесстрашен, противопоставив соперникам несгибаемость в достижении цели и сплоченность в единую стаю. Для волка нет альтернативы: если не убьешь ты, убьют тебя. А люди в своем бесконечном морализировании зачастую теряют себя. Пока они морализируют, кто-то перехватывает инициативу и устанавливает свое господство. Поэтому волчья философия проста – это философия силы и смелости. Так и автор создает целую галерею сильных, умных и прекрасных героинь – это и Тевтонка Гера, и Ботагоз, и Карлыгаш, и Жамиля, и Танюша-циркачка и глухонемая девушка, ставшая прекрасной художницей и, в конце концов, обретшая слух. Все они выделяются тем, что не согласны терпеть насилие и способны противостоять ему. Иногда его же способами, т.е. хитростью, изворотливостью, коварством и даже подлостью. Так в одной из глав романа Тевтонка Гера мало того, что с помощью зелья принуждает удочерить себя своему шефу с целью завладения его имуществом, но проделывает тоже самое и с его нотариусом, за какие-то полдня обретя статус его официальной супруги. Правда обман оборачивается еще большим обманом, на этот раз уже со стороны мужчин, когда Гера попадает в засаду. В общем, мужское господство неодолимо, но это господство не равной конкурентной борьбы, а такое, когда мужчина должен победить любой ценой. Особенной силы оно достигает в тоталитарных обществах, таких как бывший Советский Союз и нынешние постсоветские государства.
И здесь, естественно, автор не может сдержать своего праведного гнева, создавая прямо в романном тексте гениальные образцы публицистики, разоблачающей власть, напрочь сросшуюся с криминалитетом. Но это не только разоблачение власти, это и разоблачение нашего рабского сознания, рабской зависимости от господствующих догм в обществе. Так, Марфуга и Исай любят друг друга, но они близкие родственники. Поэтому Исай не может жениться на ней, это противоречит казахским обычаям, запрещающим кровнородственные браки. Но когда они вместе, их охватывает чувство свободы, хотя они и не позволяют себе ничего лишнего. В своем лирическом отступлении автор так пишет об этом: «Нечасто человек, самый свободный, самый раскрепощенный, переживает это чувство. Потому что самый свободный из людей это все-таки раб. Есть цели и для таких людей. Не для свободы сотворен человек. И стремление к свободе тщетная попытка обмануть природу, себя, обмануть мир. Раб получивший свободу, остается рабом. Пусть он без цепей, пусть он наделен всеми правами, пусть ему открыты все дороги. Но рабские гены, сидящие в нем, рабская отравленная кровь, текущая в жилах, рабские мозги, не избавившиеся от рабского строя мыслей, и многое другое – не дадут ему стать свободным человеком. Свободных людей нет, не было и не может быть по определению (с.112). И, тем не менее, цель автора, как можно более раскрепостить своего читателя, показать свою солидарность с ним в неприятии тотального подавления и несправедливости, ощутить себя последней каплей в чаше возмущения народа неправедной властью и корыстолюбивой олигархией. Этому посвящено немало пламенных страниц, но я их цитировать не буду. Я хочу порассуждать на эту тему, думаю, что это актуально и по сей день. И, в самом деле, после развала Советского Союза, каждому вновь созданному на его руинах государству предоставилась уникальная возможность на своих собственных принципах, на основе демократии и соблюдения прав человека построить новое независимое государство. Вроде бы бери суверенитет и наслаждайся! Но у нас повсеместно получилось так, что власть осталась в руках старых советских правителей в национальных республиках, которые теперь превратились в их клановые вотчины и ни на что более. И причем произошло все это за счет спекулирования на национальном самосознании: вот, дескать, нам не нужно ничего чужого, будем возрождать свое. И довозрождались – процесс пошел в инволюцию, а не в сторону эволюции. К примеру, Казахстан был строго светским государством, по уровню высшего образования мы занимали третье место в Союзе, после России и Украины. Теперь у нас мечетей почти больше чем школ, в системе высшего образования – страшная коррупция, общество расколото на казахское и диаспорное сознание, причем русскоязычные казахи воспринимаются чуть ли не как диаспора. Как может такое химерное сообщество рассчитывать на прочность своих оснований? А ведь нам никто не мешал вектор развития нации направить в будущее, а не в прошлое: на реформу высшего образования, на освоение передовых технологий, на реальное трехязычие, которое сейчас только провозглашается, а между тем, тихой сапой все переходит на казахизацию. Однако, не происходит главного – реальных социальных перемен, улучшения материального благополучия наших граждан. И вот если у других наших писателей, за очень редкими исключениями, не хватает масштаба охватить эту ситуацию, то Жылкибаев в своем романе все это не то что описывает, а как бы даже инвентаризует. Мало того, этот роман занят деконструкцией казахского и всего постсоветского мышления. Особенно это касается мифологической составляющей романа. Так, введя архетипы волка и собаки, автор показывает различие психологий кочевого тюркского и оседлого славянского мира. Но тут же заявляет, что ныне нет этих архетипов в чистом виде, в давильне сталинского тоталитаризма они создали промежуточные формы волко-собак и собако-волков, очень далеких от обаяния первоначального архетипа. Это теперь оборотни, которые где надо могут быть собаками, а где надо – волками. Уже с чеховского «Толстого и тонкого» мы научились где надо вилять по-собачьи хвостом, а увидев более слабых и рявкнуть по-волчьи, а эпоха советской власти превратила нас вообще в нечто головоногое, противоречащее самой идее адекватной идентификации. Вторгаясь в юнгианскую теорию архетипов, Жылкибаев заявляет, что архетипы тоже не вечны, что более близкие к нам образцы влияют на нас сильнее и что от этой зависимости не так легко уйти, но зачастую необходимо. Между прочим, это очень сильное утверждение сравнимое с грустным выводом Мамардашвили о происходящей сейчас антропологической катастрофе. В связи с этим Жылкибаев настроен гиперкритично и к идеализации национальных архетипов, и к тенденции затерявшегося в политтехнологиях управляемого человека. Не потому ли у него самые простые люди отважно борются с наркомафией и неизменно достигают победы. В этом они чем-то похожи на героев голливудских фильмов – спасителей человечества. Но у него важен не столько этот мотив, сколько культ таланта в самом казалось бы обыкновенном человеке. Так, у него циркачка Таня владеет языком животных и птиц, шаман Исай превращается в волка, глухонемая девушка сдает банду подростков благодаря своим отличным рисункам, другие героини Жылкибаева прекрасно владеют боевыми искусствами. Здесь надо отметить, что автор не столько верит в мистику, сколько играет в нее. Так Тевтонка Гера рождается не от магических пассов Исая, а от конкретного немца, подосланного им заменить бесплодного отца, а в конце книги есть эпизод, где он буквально показывает технику рождения мифа. У неожиданного ночного гостя спрашивают, не встретился ли ему Кызыр-ата, покровитель путников и страждущих, хозяев поражает как джигит среди мрака нашел путь в их аул. «- И этот вопрос, к которому джигит был подготовлен давно, все-таки заставляет его вздрогнуть. Ну что тут скажешь? Если скажешь, что не видел Кызыр-ата, то разочаруешь собравшихся. Ведь они с таким напряженным ожиданием смотрят тебе в рот, боясь пропустить слово. А если скажешь, что видел, то нужно рассказать такие подробности, что никакой фантазии не хватит» (с. 432). Но у джигита хватило фантазии, он так рассказал о своей встрече с Кызыр-ата, что уехал из аула с девушкой, влюбившейся в него. На деле в мифе о Кызыре (в русской транскрипции – Хызр) самое интересное то, что он встречается путникам в виде страдающего, униженного существа и только когда несмотря на столь жалкий вид в нем признают святого, старец оказывает свое покровительство. Так и в прозе Жылкибаева чудесное смешано с реальным самым достоверным образом, как будто во всех его персонажах прячется Хызр. В последней из глав после удивительно легкой победы простых людей над наркомафией, писатель считает нужным поставить все точки над «i»: «Напомним читателям, что это не хроника, не репортаж о происшествиях, имевших место там-то и там-то. Нет! Это притча. Тут и персонажи выдуманные и события романтизированные. Ну, где вы видели, чтобы так одним махом всех жуликов и негодяев можно было убивать? Да не было такого в жизни никогда! Вот в литературе – да, было. У Гомера Одиссей и его сын Телемак перебили всех женихов Пенелопы, наглых, навязчивых, бесстыжих (с.394)». Предназначение литературы Жылкибаев видит не в правдоподобии, не в подражании реальности, а в определенным образом поставленной художественной задаче, в том числе, и нравоучительной. Писатель мечтает о литературе, карающей злодеев, смеющейся над глупцами на тронах, сочувствующей брошенным властью на произвол судьбы пенсионерам и пенсионеркам, хочет видеть в интеллигенции силу, способную спасти общество от всеобщей униженности и деградации. Однако и в этих своих выпадах автор настолько изящен, что в них нет никакой позы и менторства, это естественная позиция человека много повидавшего, прекрасно сознающего относительность всего и вся и все же, сохранившего в себе что-то настоящее, мужское. Он нигде не показывает, что все эти бурлесковые, иногда обсценные вещи пишет почтенный профессор, доктор филологии, напротив, его дискурс можно назвать мужицким или мужланским, короче говоря, простонардным. В этом его отличие от таких «высоколобых» писателей как Умберто Эко или Милорад Павич. И только когда прочитаешь его новеллки о Пигмалионе и Галатее, упоминания о двух Иеронимах Босхах, своеобразные интерпретации Корана через переводы Саблукова и Крачковского, совершенно гротесковую притчу о погребении Чингисхана, оставленного под конец жизни на растерзание волкам, или лебединую песнь Анакреона (кстати, показательно что Потрясатель Вселенной кончает свою жизнь так жалко, а поэт, чье имя стало символом культа удовольствий уходит из жизни добровольно на пике своей славы) понимаешь, что перед тобой филологический зубр, чьи герменевтические изыски тем притягательны, что поданы как бы между прочим. Подумав, понимаешь, что и простонародные нотки, и потрясающий интеллектуализм Жылкибаева – часть нескончаемого флирта с читателем, где писатель поднимается до уровня волхва и волшебника. Не потому ли в главе «Га-Фораш» писатель через своего героя спрашивает: «Но как с такой женщиной вести себя, как раскрутить проклятый узел галантности, войти в непринужденную атмосферу cвободного флирта, когда все совершается на грани фола и полусвет отделен от строгой светскости чертой неосторожного жеста…»(189). На мой взгляд, это была задача писателя, поставленная им перед собой в написании данного романа. И она ему удалась. Это, действительно, казахский эротический роман, поскольку эротика – это способность к флирту. А флирт – это такая игра, где обещание и соблазн настолько переплетаются, что создают иллюзию достигнутого результата. Но это такая иллюзия, что стоит всей реальности.