Прочитав статью об Абае в новой литературной газете под названием «Үш қоңыр», первый номер которого оказался у меня в руках, я обратила внимание на то, что в ней, на мой взгляд, непростительно упущен еще один «культурный» переводчик Абая. Это Ауэзхан Кодар – юрист по образованию, двуязычный поэт-переводчик, философ, публицист-культуролог, главный редактор авторского интеллектуального двуязычного журнала «Тамыр», выходящего с 1999 года.
А.Кодар – знаковая фигура суверенного Казахстана, человек необыкновенной судьбы, возможно, поэтому имеющий собственную позицию, порой идущую вразрез с мнением большинства. Соединяя в своем творчестве воедино Восток и Запад, он, тем не менее, все проблемы освещает в перспективе, можно сказать, геополитически: с позиций интересов Центральной Азии, а значит, и будущей судьбы своего народа, его места в мировом гуманитарном пространстве.
В изданном им в 1996 году герменевтическом сборнике собственных переводов Абая А. Кодар впервые, на наш взгляд, жанрово охарактеризовал прозу-размышления казахского классика, предложив назвать их не «словами-назиданиями» (в оригинале – «Ғақлия»), а Размышлениями в форме монологов (см стих. А. Кодара «Монолог Абая» из сб. «Зов бытия», стр.75.).
“С безумными безумен будь!”- твердят.
Я рад бы быть бычком среди телят.
Но без раденья нет дороги к богу,
Его достойны только те, кто бдят.
Я знаю, мне не стать Фирдоуси,
В вине Хайяма не смочить усы.
Не стать Саади — падишахом слова,
Но я другое ставлю на весы.
Мой скромен стих, в нем нет совсем красот,
Меджнун в слезах возлюбленной не ждет
И Ясави в нем не зовет Мансура,
Мой стих — раздумий одиноких плод.
Он — исповедь из пустоши степей,
Где я в зверей цепляюсь как репей.
Где я пытаюсь перекати-полю
Привить коренья горечи моей.
Как всход заблудший и его исток,
Я в нем мешаю Запад и Восток.
Опасен Запад если в нем нет веры,
Восток без знанья — испражнений сток.
Надменен, чванен как английский пэр,
Казах с мундиром обручен теперь.
Ему роднее знания и веры
Стоящий рядом унтер-офицер.
Надежд не вижу я ни в чем пока,
Не знаю кем выводится строка…
Преследуемый сворой лжепророков,
Стареешь, эдак, ближе к сорока.
Это Платон мог диалогизировать, беседовать, — считает Кодар-переводчик, а у Абая, родившегося и призванного творить при цивилизационно-исторической «ломке» судьбы и традиций своего народа, пока не было не только собеседников-слушателей, но и равных ему по духу:
Абай да – Паскаль, Сократтардың тұяғы.
Тек әттен оның Эпикур бағы болмады. (каз.сб. «Царство покоя», стр. 16)
{(И Абай – преемник Паскаля, Сократа, / Жаль только, не было у него Эпикуровского сада/) – подстрочный перевод мой – Р.К.}
И только совсем недавно видный российский ученый-литературовед Николай Анастасьев, казалось, взвесил на своих плечах всю «тяжесть творческого полета» степного поэта, философа-самоучки, побывав в лютую стужу на его родине, в Жиделі, и как знаток мировой классики достойно определил место Абая, непревзойденного казахского поэта, в сокровищнице всей мировой художественной культуры и мысли, объемлющей как Восток, так и Запад, без которого это место так бы и зияло… Но это предмет особого разговора, о котором непременно следует поговорить так же, как и о невиданной «трагедии триумфатора» другого казахского классика — о двух изданиях книги Николая Анастасьева о Мухтаре Ауэзове, раскрывших читателям много неизвестных фактов биографии и творчества писателя.
Но совсем не эта проблема подвигнула меня взяться за перо, а другое…
(Хотим предупредить, что в нашей статье будет много «лирических отступлений», которые, возможно, будут отвлекать читателя от темы, но без них, думается, нам невозможно будет разгадать феномен т.н. «авторских переводов» писателей-билингвов, в данном случае – поэта, которые мы рискнули по-казахски презентовать как «төл аударма» — «түпнұсқаның төл аудармасы»)
…Есть ли в современной казахской литературе хотя бы еще один такой случай, чтобы поэт одновременно-попеременно (вопреки авторитетным заключениям ученых-психологов, филологов, социологов, нейролингвистов), на правах паритетного равенства, параллельно творил, причем, в разных стилях и жанрах, с относительно одинаковым качеством и объемом, почти синхронно, на двух таких непохожих, как по опыту, так и по сфере функционирования, контрастно-разносистемных «неравномощных» языках — родном и неродном, благоприобретенном: казахском и русском — с такой настойчивостью и совершенством, граничащей с личным трагизмом, без перехода на удобное одноязычное творчество, как это делают многие писатели-билингвы (вспомним киргизско-русского прозаика Ч. Айтматова)? Патологи-психологи назвали бы это раздвоением личности. Если таковые случаи и встречаются, то все равно один из языков, будь то родной, или второй, неродной, как показывает практика, все же будет доминировать в творчестве. Таковы законы асимметрии человеческой природы. В нашем же случае, в творчестве «степного Вергилия», — это почти возможно. И об этом сам поэт говорит следующее. Сравним: левый текст – оригинал; правый – авторский подстрочный перевод по просьбе автора данной статьи:
| Орыс пен қазақ құраған | Как может быть хорошо моей душе, |
| Жанымда қай бір күй болсын. | Перекроенной русскими и казахами? |
| Трамвай жолға тұра ғап, | Пусть домом мне станет безумие, |
| Ессіздік маған үй болсын.
(Сб. «Оралу», стр. 30) |
Стоящее на трамвайном пути. |
Дело в том, что он, оседлав свою выверенную временем парную двуколку художественного творчества, все крепче держит в руках вожжи: остается, не смотря ни на что, верен избранному пути так же, как своему сердцу, уму, собственным идеалам и принципам, вопреки всем трудностям и невзгодам:
В родах корчится старый наш мир.
Но за что наказанье мне это:
Для казахов я – дерзкий кафир,
А для русских – дикарь в эполетах!
(из стихотворения «Чокан в Петербурге», сб. «Зов бытия», стр. 28.)
Толғақ қысып кәрі әлемді әбден болып-толысқан,
Босана алмай жатыр әлем, ешкім оған болыспай.
Жазығым ба мұрт жіберіп, эполетті таққаным,
Қазақ үшін мен кәпірмін, жабайымын – орысқа.
В отличие от кодаровского Чокана, поэт Кодар, по-видимому, смог построить себе виртуальный Дом Бытия для своего целостного индивидуального творчества – и это как раз то место, « где языки не мысля всуе, / между собою не враждуют»(«Зов Бытия», стр. 38) — и нет никакой патологии!
Таким образом автор объявляет читателям свое поэтическое кредо: готовность творить на двух языках:
Сен, бірақ, маған ұғындыр / Үнсіздік кемпірқосағын / Кекесін толы үніңді /
Екі тілде де тосамын. ( Сб. «Оралу», стр. 30)
Сумей мне растолковать / Радугу безмолвия / Твой голос полный иронии / Жду сразу на двух языках)
Поэт старается следовать завету хакима Абая, быть «кирпичиком мироздания», искать в нём свою нишу и жить в мире с самим собой:
Я на шаткой земле сюрреальный кирпичик Абая,
В мирозданье мне тесно и слишком просторно в гнезде.
Но порой он очень одинок и жаждет диалога:
…Не найду я той ниши, где был бы забытый мной дом…
…Я не равен себе, а значит, живу наудачу,
До какой-нибудь встречи, — и может быть, даже с собой.
(выделено нами – Р.К., «Письмо в никуда» из сб. «Зов Бытия», стр. 29)
Пожалуй, эта мысль поэта может послужить эпиграфом к данной статье.
В просторном виртуальном Доме кодаровского Бытия, в «Саду мудрости» есть место всему и каждому:
Ұлттарды неге алыс-жақынға бөлейін,
Абайға жақса, маған да жақын Онегин.
Эллин мен қазақ табысып менің санамда,
Парасат бағын тапса екен деймін өленім. (Сб. «Оралу», стр. 16)
Зачем мне делить нации на дальних и ближних / Если Абаю близок Онегин то и мне не чужд / Поскольку в моем сознании сошлись эллин и казах / Надеюсь, моя поэзия найдет себе Сад разума (Здесь и далее подсттрочные переводы А. Кодара)
Батыспен де, Шығыспен,
Теріскеймен, Күнгеймен
Жаңғырығам үздігіп,
Діл Іздеген үндей мен. (там же, стр. 37)
И с Западом, и с Востоком,
И с Севером, и с Югом
Я резонирую до изнеможения,
Как голос ищущий свою душу.
Әлемдегі бар ұлттар, бар нәсілдер
Бір әлемдік жаралған жұмыртқадан
……………………………………………………..
Ежелгі сол бірліктен бал таматын,
Дін мен діл деп соны ата, жалтаң ақын! (там же, стр. 10)
Все существующие в мире нации и расы
Созданы из одного мирового яйца.
Вкус этого древнего единства тает во рту,
Почему именно это не назовешь верой и духом, трусливый поэт?
Абсентін ішіп Верленнің…
Хаямға ғазал арнағам
……………………………………………
Ван Гогтың сыңар құлағын
Жеткізіп барып, құладым
Сондағы мені емдеген
Жыр көзі – Касталь бұлағы. (там же, стр.27)
Передав Ван Гогу отрезанное ухо,
Я упал.
И тогда меня вылечил
Источник поэзии – Кастальский родник.
Нотр-Дамға да мен сүйсінгем,
Игем жоқ, бірақ, басымды (там же, стр. 27)
Я поклонялся и Нотр-Дам,
Но не преклонил главы.
Историко-культурную, философско-интеллектуальную поэзию Кодара, как говорят студенты, невозможно читать без словарей и справочников: поэзия Кодара возвышает, заставляет заниматься самообразованием сразу в двух ракурсах.
Посему, двухкомпонентное творчество Ауэзхана Кодара, состоящее из двух не уступающих друг другу монад, следует непременно рассматривать в двуязычном казахском и/или русском гуманитарном, а не узко этническом, дискурсе. Не будет тогда наш «нетрадиционный» казахский поэт, умело строящий диалог с «казахской традицией», любимец российских интеллектуалов-евразийцев, выглядеть «чужим среди своих и своим среди чужих» (по-К.В.Балеевских: «лингвистическим мигрантом», или хуже того, — «транслингвом»), без роду и племени. Мигрантом, как многие писатели-билингвы, Кодар не является. У него прочные, глубокие корни, как и у его авторского интеллектуального нон-конформистского журнала «Тамыр», в цифровой компьютерной версии которого он выступает с лозунгом: «Приходите, укореняйтесь!»
Следует отметить, что изначально А.Кодар, родившийся на казахском «жер кіндігі» — «пупе Земли», близ космодрома Байконур, репрезентировал себя как периферийный, исключительно русскоязычный поэт. (Читай об этом итервью с проф. Ольгой Абишевой в газ. «Central Asia» в 2008, юбилейном для поэта году, а также интернет-газету «Zona KZ» 2009.03-20.) :
А я себя зову поэтом,
Хоть мне указывают зычно,
Что я казах русскоязычный.
Тогда и сам я маргиналом
Себя считал, наивный малый. («Зов Бытия», стр. 38)
Перебравшись в годы обретения независимости по инициативе и приглашению Дулата Исабекова в столицу, тем самым, попав в основном казахоязычную среду таких писателей и поэтов-патриотов, как: Аскар Сулейменов, Жуматай Жакипбаев, Шерхан Муртаза, Отежан Нургалиев, с головой окунувшись в стихию поэтического художественного перевода средневековых жырау, Абая и Махамбета на русский язык, молодой поэт – «маргинал» и не заметил, как вдруг проснулся в нём «позабытый» материнский язык и заговорил в стольном городе Алматы сначала стихами:
«Орыс» ем, енді қазаққа, міне, айналдым.
Жорғадай қазақ қазығына кеп байландым…(«Оралу», стр. 51)
(Был «русским», теперь вот стал казахом. / Как иноходец, вернулся к своей привязи – подстрочник наш: Р.К.)
Жебрейілше тоқып жадыма /Қазақша сені жаңғыртам («Оралу», стр.30)
(Запомнив /уяснив/, как Гавриил, озвучу тебя на казахском)
Возвращение в родную стихию было для Кодара одновременно и радостным («Мои стихи на казахском полны языческой радости, в то время как стихи на русском полны грусти…»), и в то же время очень проблемным. Ведь вернулся поэт другим, с другим багажом, отсутствующим у поэтов-традиционалистов, с другим мировоззрением и приобретенным опытом. Прежде всего, поэт уяснил, что установка на языковую патриотичностьв стране не оправдала себя, а отбросила даже назад. Мировой опыт устами Кодара в СМИ суверенного государства говорил, что казахов-носителей языка можно назвать эмпириками, ибо они постигают мир чисто интуитивно, обыденно, на уровне рефлексии: «свой — чужой» (как в случае с Балеевских), т.е. «бытия-в-мифе», добровольно отказываясь от «бытия-в-мире», которое гарантировало бы казахам истинную свободу и прогресс, о чем он с грустью сожалеет:
Бостандық деген отауға / Енбей-ақ қойдық үй қылып (Сб. «Оралу», стр. 55 –«Не стало нам домом здание Свободы» — перевод наш: Р.К.)
Отметим, что случаи «возвращения» к своим этническим истокам национальных писателей, в своё время нативизировавших (и избравших) русский язык языком своего художественного творчества, — явление вполне закономерное и естественное, не только для современного Казахстана, но и других постсоветских республик. Конечно, этот инновационный процесс происходит в различных регионах по-разному и по-всякому, ибо зависит он напрямую от проводимой на местах гибкой языковой политики, языкового планирования государства и сложившейся в связи с этим языковой ситуации в стране в целом. Ведь сильная мотивация, о чем свидетельствует мировая история, может возродить, хотя и в новом качестве, из тьмы многовекового забвения даже мертвый язык, как это сделали евреи.
…Невозможное вдруг становится возможным…
Какова же языковая ситуация в современном Казахстане? На каком языке предпочитает читать и слушать поэзию основное население страны? Ведь стихами можно выразить то, что невозможно отразить даже в романах, многотомных трактатах и учебниках. Поэзии, по-видимому, не страшна даже всеобщая утеря интереса к книге, пока в народе будут рождаться такие поэты, как маленький вундеркинд из Тараза, из Карасаза…
По прогнозам отечественного ученого-лингвиста проф. Э.Д.Сулейменовой, в поликультурном, многоконфессиональном, полифоничном Казахстане главными коммуникативными партнерами были и будут оставаться в ближайшем будущем лишь два языка: казахский и русский. Казахский язык и вообще казахский народ – это 60% от общего населения, русских осталось в стране мало, — 25-26%, остальные говорят на языках диаспор (посему ситуация в стране – изоглоссная, несбалансированная). Пока же наблюдается высокая степень владения русским языком всех 124-х диаспор Казахстана. Казахи (в основном, городские) владеют русским языком очень хорошо, иногда в ущерб родному. В школах с русским языком обучения, которых в стране больше, чем казахских, обучается лишь 15% этнических русских, остальные – казахи и дети различных диаспор. Многие удивляются чистоте русской речи, звучащей в больших городах Казахстана. В этой связи уместнее было бы говорить не о подавляющем большинстве русскоязычных, а о различной степени компетенции русскоговорящего населения республики. «Казахстан – молодое государство, — отмечает профессор, -население тоже молодое — в основном за счет тюркских народов: казахов, узбеков, татар, уйгур». Русское же население стареет. Следует отметить, что во многих своих профессиональных предпочтениях казахская элита ориентирована больше всего на Запад. Это объективные реалии, о которых нужно знать, — считает Сулейменова в докладе «Русский язык в соседстве с другими языками» (См журнал «Стратегия России»).
При подобно сложившейся языковой картине появление на культурном ландшафте такого феномена, как Ауэзхан Кодар, будоражущего современное общество, вполне закономерно, хотя и удивительно. Культуролог-китаевед Мурат Ауэзов, автор теории инобытия нации, предвидел это. Основываясь на опыте латиноамериканских стран, добившихся политической независимости, он считает возможным и даже прогрессивным какое-то время, в условиях инобытия, развитие культуры, в том числе и литературы, на мажоритарном языке господствующей нации, в то время как миноритарная культура, литература и язык освободившегося от колониального гнета (патроната) народа набирает обороты, силы и опыт для будущего своего роста и развития, возможно, и расцвета! («Времен связующая нить», 1972; «Иппокрена…», 1997; «Три советника…»; «Уйти, чтобы вернуться», 2002.)
На регулярные случаи центростремительной (от казахского к русскому) смены языка художественного творчества казахских писателей (случаи языковой мены) советского периода впервые указал и подробно описал, систематизировал с точки зрения социолингвистики профессор-казаховед Б.Х.Хасанов в монографии «Казахско-русское литературно-художественное двуязычие» (Алма-Ата, 1990). Однако в его монографии мы не встретим случая противоположного, ценробежного характера, т.е. возврата к родному, менее престижному языку творчества. (Кодара в книге нет, хотя проблему авторских переводов казахских писателей Б.Хасанов озвучил в республике одним из первых). Кстати, он, вполне поддерживая массовое двуязычие на базе родного (и даже триязычие), что исключало бы абсолютную нативизацию неродного языка, т.е. препятствовало бы языковой ассимиляции, говорил о невозможности качественного творческого перехода на другой язык в зрелом возрасте.
Выражают глубокий интерес к проявлениям «художественного билингвизма» (с этим термином мы абсолютно не согласны! А сколько диссертаций защищено на эту тему по творчеству писателей, которые являются билингвами в быту, но не в творчестве!) в стране и стараются по возможности их описать такие отечественные критики-литературоведы и писатели, как: полиглот Герольд Бельгер (которого можно назвать «народным читателем», не пропускающим без внимания и критики ни одно более иль менее значительное явление как в казахской, так русской и немецкой литературах Казахстана), карагандинка Елена Зейферт, Ольга Абишева, Валентина Савельева, Лилия Калаус, Виктор Бадиков и др.
Безвременно ушедший из жизни В.Бадиков считал, что «…в будущее надо двигаться не вопреки русскому, а с учетом непреходящей общественно-культурной ценности обоих языков. И, между прочим, мы, возможно, присутствуем при зарождении творческого билингвизма: на казахском уже издали свои сборники русскоязычные поэты Б.Канапьянов, А.Кодар, свою прозу с русского на казахский переводит известный писатель Р.Сейсенбаев, планирует переход и на казахский, напрмер, С.-Г.Байменов, А.Жаксылыков». «Какая разница, на каком языке пишет писатель, и какой он нации?! Лишь бы это был настоящий художник», — удивляется этому Г.Бельгер.
Если говорить об общем состоянии современной литературы Казахстана, то тут ситуация намного сложнее, и не только из-за ее двуязычно-многоязычного, но и этнического расслоения. Это, прежде всего, большая казахстанская литература – макросистема с ее многочисленными ответвлениями: традиционная собственно казахская литература, включающая казахскую литературу Зарубежья и относительно молодая русскоязычная казахская литература; мощная, но скудеющая казахстанская ветвь русской литературы, которая, к сожалению, сокращается из-за оттока известных талантливых писателей за рубеж.
Казахстанский литературовед, академик МАИН, проф. Нурболат Орынбекович Джуанышбеков в связи с этим выдвинул оригинальную концепцию о степени маргинализации казахской литературы, подробно описав такое явление, как бикультуризм и билитература, указал на социальное значение интегрированной литературы в разнообразных типологических проявлениях, формы которой все более обретает наша казахстанская многонациональная литература.
Интегрированная литература, по мнению ученого, — это форма межлитературного и межкультурного синтеза, которая имело место всегда, с момента зарождения письменности. В широком смысле к ней относятся писатели и их произведения, представляющие собой стилевую общность литературного течения на стыке разных цивилизаций, разных сфер мировоззрения, разных наук, пограничных с литературой. (На границе фольклора и литературы возникли, например, такие мировые шедевры, как: «Книга моего деда Коркута», «Калевала», «Песнь о Роланде», «Рамаяна» и др.)
В узком же смысле интегрированная литература – это произведения, написанные на стыке культур разных народов писателями одного этноса, которые в своем творчестве синтезируют достижения по меньшей мере двух литератур и становятся шедеврами этих культур, — считает Н.Джуанышбеков. Случаев подобного синтеза в мировой практике более чем достаточно. Например, таким образом происходит межэтнический литературный синтез, наглядным примером которого является бикультурно-двуязычное творчество В. Набокова, С.Беккета, Ж.Конрада, И.Бродского, стихи которого любит переводить на казахский А.Кодар.
При анализе списка литераторов, удостоенных Нобелевских премий, бросается в глаза то, что подавляющее большинство награжденных писателей – это полиглоты-билингвы. Действительно, если считать мир языковым континуумом, где языки и культуры плавно сменяют, переходят друг в друга, то именно на стыке культур и языков рождается новое, необычное, свежее и ценное, то, что мы называем общечеловеческими ценностями…
Диффузно-конвергентный слой имеет быть место в любой литературе в различных типологических проявлениях. Ведь каков читатель – таков и писатель.Современный писатель призван отражать в своих произведениях и глобализацию, и интеграцию, и все инновации времени, в котором он проживает. К сожалению, казахские литературоведы зачастую серьезно не рассматривают (заведомо игнорируют) творчество русскоязычных казахских пмсателей (а их сейчас около сотни, заявивших себя талантливо), не включают их в перечень достижений исконно казахской литературы. Точно так же поступают с ними и русские литературоведы, подчеркивая наличие казахской темы и менталитета, отличного от русского, в их произведениях, тем самым, обособляющих их. К таким писателям и поэтам, несомненно, и относится двуязычно-интегрированный Ауэзхан Кодар:
Жат болдым жұртқа / Мен айдың арғы жағындай…
…Жасына да жат, кәріге тағы жатпын мен,
Елде жоқ тілде жазылған жұмбақ хатпын мен («Оралу», стр. 51)
Я был чужд толпе / Как обратная сторона Луны
… Я чужд молодым, также как и старым,
Я загадочное письмо, написанное на неведомом языке
Потому вполне оправдано то, как оценивает сам себя автор, по сути дела – человек с ограниченными возможностями, но с неограниченным воображением, — каким образом он сам себя сублимирует:
Кісікиік, кентаврмын, жат маған
Бар ойларың адам үшін сақтаған
Асқан тұлға, арыстанмын, ойнақтап,
Тым пендеуи мақсаттардан аттаған. («Оралу», стр. 42)
Я – кентавр, человекоконь. Мне чужды
Ваши слишком человеческие мысли.
Я – сверхчеловек, игривый лев,
Презирающий человеческое, слишком человеческое.
…Адам емес, аң да емес болмыспын,
Болмысы бар тектілерге қол қыстым! (там же, стр. 42)
Не человек, не зверь, я – бытие,
Жму руку всем, в ком оно есть.
Здесь мы можем отослать вас к нашей статье в старом «Навигаторе» под названием «Кентавр казахской культуры»(2001), в которой мы подробно описали нечеловеческие «муки творческие», которые испытывает писатель, одновременно творя на двух языках, стараясь быть услышанным и теми, и другими, т.о. превращаясь в бодлеровского то человека-сайгу, то кентавра, то льва…
Остановившись, таким образом, на том, как Кодар синтезирует и «мешает» в своем творчестве Запад и Восток, перейдем к одной из удивительнейших граней его двунаправленно-двусторонней богатой переводческой деятельности, которая даже довлеет над оригинальным творчеством на двух языках, вместе взятых. А именно: к очень редко встречающемуся в мировой литературной практике самих писателей-билингвов – удивительному феномену авторских переводов поэзии, гениальных экспериментов, граничащих с волшебством.
И вновь из голубого дыма / Встает поэзия. Она
Вовек непереводима, / Родному языку верна. – это стихи Александра Межирова. Или: «Поэзия – это то, что теряется при переводе» — Фрост.
Русская и противоположная ей западная школы поэтического перевода сходятся на одном: поэзию переводить нельзя, но русская переводческая школа, тем не менее, делает это и всячески приветствует конгениальные талантливые переводы.
Поэзия сродни музыке, поэтому в Европе сложилась традиция переводить поэзию только прозой. Всем известно, что в Европе А.С.Пушкина (по прозвищу лицеистов «француза») хорошо воспринимают только как прозаика, но никак не поэта. Как поэт он европейцам просто не интересен, так же, как и наш Абай. Набоковский опыт 4-томного сверхточного (с комментариями) эквилинеарного перевода «Евгения Онегина» привел американцев и ангичан в шок – даже к разразившемуся по этому поводу «Онегинскому скандалу»!
На Востоке все обстоит иначе, точнее, обстояло… В средневековой Центральной Азии вообще не принято было сочинять высокую поэзию на ином языке, кроме как на «изысканном» персидском, арабском, на языке-койне «тюрки». Рискнувшие творить на «низком» родном языке – становились потом классиками-основоположниками своих младописьменных языков и литератур, как например, Навои. Вот откуда у нас идет традиция айтысов-состязаний, литературно-поэтических межавторских и межлитературных назиров-перепевов одних и тех же «бродячих» восточных сюжетов. И никто и никогда не пробовал обвинять поэтов в плагиатстве, требуя защиты авторских прав. Вспомним В.Жуковского по поводу своего поэтического творчества, когда он говорил, что все им написанное его, и в то же время не его (его называли, как известно, «гением перевода»).
Восточная традиция поэтического творчества на двух «престижных», равномощных языках, иллюстрирующая поэтическую эрудицию восточного барда всегда имело место и называлась она традицией «зулисонайна», по-арабски: «зу» — «пара», «лисан» — «речь». В арабском языке, как и в старославянском, имеется грамматическая категория двойственного числа. «Зу» — не число «2», а слово «пара», по-казахски: «қос». Двуязычие, билингвизм по-казахски: «қостілдік», означает — парноязычие, точнее, парноречие. (Екітілдік, екісөздік – означает, скорее всего, «лицемерие», «двуличность»). Получается, что сам восточный термин определяет возможность двуязычного, точнее, парноязычного, парноречевого творчества на правах паритетного, или же состязательного равенства двух языков, которым владеет поэт. (В нашей статье «Об интеллектуальном и языковом номадизме Вл.Набокова» в кодаровском «Тамыре» за 2003 год, №1(9) приведен классический пример тюрко-персидского зулисонайна).
В этой связи представилась окказиональная возможность отметить еще одно важное обстоятельство, касающееся культуры межнациональных отношений. Оно в какой-то мере касается и семантики таких лингвистических терминов гетерогенного характера, как: лингвистика – языкознание; билингвизм – двуязычие; коммуникация – общение. Эти понятия-синонимы, как нам кажется, различаются в пределах категории «частное, единичное //общее, массовое». Языкознание, как правило, общее; билингвизм – индивидуальный, а двуязычие – массовое, коллективное. И коммуникация предполагает частную, конкретную, в основном, письменную форму взаимодействия социумов,чаще всего неравных сторон. Коммуникация, как правило, всегда корыстна, при ней одна сторона все же диктует свои интересы другой, защищая в первую очередь собственные права: вторая сторона, как правило, становится реципиентом первой (ср. Рецептивное творчество писателей многих младописьменных народов).
Общение же всегда толерантно, природно-естественно. Это всегда непрерывный диалог между разными, непохожими субъектами, в идеале – это действо навстречу друг к другу, деятельность равноправных, в духе олжасовкого кредо: «возвысить степь, не унижая горы». Такое идеальное биполярно-прогрессивное мировосприятие писателя-билингва – редкое и малоизученное явление – сродни творческому подвигу писателя.
Ауэзхан Кодар делает это с удивительным мастерством и тактом. Этому ему способствуют многочисленные переводы на казахский западных и восточных философов, писателей и поэтов: Бодлера, Артюра Рембо, Рильке, Тракля и др. На русский – казахскую средневековую поэзию, классиков казахской литературы. «Сначала я состоялся как переводчик, затем – как философ-интерпретатор текстов. Это научило меня работать на стыке жанров, четко различая их границы:иногда мне легче написать стихи, чем научный трактат, — делится Кодар своими впечатлениями в упомянутом юбилейном интервью с О.Абишевой. – Деррида говорил, что любое творчество – это перевод. Какие-то божественные наития мы переводим на человеческий язык. Переводчик – это прежде всего хороший читатель…Перевод – это не только нудная копиистика, а возможность посостязаться с автором, создания своих вариантов интепретации текта, обогащения аналитической палитры родного языка. А двуязычие – это возможность инобытия, возможность всенаходимости», — считает переводчик Кодар.
Можно сказать, что поэт Кодар испробовал все возможные формы и виды художественного перевода: двусторонние прямые и обратные; по подстрочникам и без, напрямую; переводы с переводов, через язык-посредник; опосредованные, коллективные. Переводы различных эпох, времен, культур, жанров, различных методов, стилей и направлений… Очень часто, сам не зная того, он идет на поэтические эксперименты, делая, в первую очередь, вызов самому себе. Мы имеем в виду т.н. взаимопереводы двух конгениальных авторов-современников, вылившееся в одну из форм поэтического состязания. Это Бахыт Кенжеев — Ауэзхан Кодар. Ясно, что Кенжееву работать было легче, он лишь художественно-поэтически обрабатывал черновики Кодара, составленные им самим авторские подстрочники – переводы собственных стихов на русский, так как Кенжеев казахским не владеет, хотя, впрочем, он имеет отменное «казахское ухо» поэта. А Кодар работал вдвойне: без текста-посредника, напрямую переводил Кенжеева на казахский. Каково же было ему представить одновременно на суд двуязычным читателям – любителям поэзии казахского Кенжеева, заставив его говорить стихами по-казахски, рядом имея русскоязычный дубликат собственной поэзии в переводе мастера-соперника с мировым именем! «Перевод – это всегда возможность резонанса и диалога, состязания с автором», — считает по данному поводу А.Кодар. И мы с ним абсолютно согласны.
Другим экзерсисом, экспериментом в области поэзии, притом уникальным, являются авторские поэтические переводы, к сожалению, всего лишь нескольких (опубликованных) русско-казахских и казахско-русских стихотворений-партекстов (этот термин нами придуман для удобства) – параллельных текстов-билингвов Кодара. О них и пойдет речь. Но сначала попробуем сделать обзор некоторых доступных нам материалов об этом уникальном явлении в русской интегрированной поэзии. Они в основном касаются авторских переводов стихов с русских оригиналов на английский (Иосифа – на Жозефа) Бродского, а также русско-французского поэта Андрея Макина.
Некоторые исследователи почему-то придерживаются двусмысленного термина «автоперевод»(вместо английского: autotranslation, selftranslation) с чем мы категорически не согласны, ибо он в кибернетике (и в прикладной лингвистике) уже используется для обозначения автоматического, машинного перевода.
Владимир Набоков, почти вся русская проза которого представлена бинарно, в двух англо-русских авторских версиях (а «Лолита» еще и во французской) называл авторские переводы – королевскими (royalty interpretation) – («как хочу, так и перевожу, что запрещено переводчику – мне дозволено!») – в силу их закономерного значительного расхождения друг с другом – иноязычными авторскими версиями, учитывающими культурный опыт и литературные пристрастия иноязычно-инокультурного читателя.
Всего лишь одно стихотворение Бродского и его самоперевод на английский под названием «Folk Tune»(1980) подробно, со знанием дела, разбирает исследователь из
г. Ростова Сергей Николаев и приводит следующее высказывание Бродского: «Когда писатель обращается к языку иному, чем его родной, он делает это или по необходимости, как Конрад, или по причине жгучего честолюбия, как Набоков, или во имя достижения большей отчужденности, как Беккет».
Думаем, что не только указанные причины характерны для честолюбивого Ауэзхана Кодара. Авторское двуязычие для него – это выстраданная гражданская позиция поэта в один из переломных моментов истории своей Родины, ознаменовавшее возврат и реанимирование поэтических традиций прошлого, наглядная иллюстрация, пример, если хотите даже, для подражания, мастер-класс для начинающих, авторская школа художественно-поэтического перевода.
С исследователем творчества А. Макина, упомянутой нами К.В.Балеевских, можно не согласиться и поспорить: «Писатель-билингв: свой среди чужих, чужой среди своих». И с ее терминами: «транслингвизм», «лингвистические мигранты» мы также не согласны – по крайней мере, в конкретном случае из казахской литературы.
Очередной миф, оставленный нам от прошлого, который мы хотим разоблачить, касается таких советских идеологем, как: «две родины», «два родных языка. «Родной язык» в советском прошлом искусно ассоциировался с языком большой Родины – одной на всех, т.е. русским языком – «вторым родным языком» жителей социалистических республик.
А во всем остальном мире (как, впрочем, и в казахском языке) «родной язык» — это прежде всего язык родной матери (native,mother language — ана тілі). Явление полного, абсолютного двуязычия, т.е. случаи абсолютно приближенных адекватных умений и навыков, как-то: говорение, слушание (аудирование), чтение и письмо на двух языках принято в социолингвистике называть разделенной языковой верностью – devided linguistic loyalty, или амбилингвизмом.
Эта самая «разделенная языковая верность» на пике креативного творчества – в поэзии – и характерна для двуязычного художественного творчества Ауэзхана Кодара.
Интересная статья размещена в Интернете на интересующую нас тему Марка Артуровича Дадяна, переводчика сразу с двух западно-европейских языков: английского и французского – под названием: «Поэтическая адаптация, или три сердца авторского перевода», в которой он характеризует авторский перевод «хотя и гениальную, но вынужденную затею», игру, связанную с «поэтическим сиротством» Бродского за рубежом, Это, по Дадяну, скорее, подвид экзотического перевода.
Набоков признавался, что авторский перевод – это тоскливое, тяжелое и неблагодарное занятие. В литературе не найти ни одного авторского признания, свидетельствующего о том, что перевод собственного произведения на другое наречие доставил бы ему радость. «Все потеряно,все сорвано, все цветы и сережки лежат в лужах», — горько жалуется Набоков. «Передо мной лишь безбрежная пустошь перевода», — вторит ему Беккет.
А Кодар говорит: «Человек, который пишет на разных языках, знает, что каждый язык ведет себя как собственник… Мало кто знает о трудностях творчества» на чужом языке. Это приводит к раздвоению личности, к некой прострации, когда отчуждаешься ото всего и всему противостоишь…»
В теоретических статьях другого исследователя А.Борисенко оригинальный текст предстает в авторских переводах как бы «сквозь тусклое стекло», точность авторского перевода он называет «точностью точно под хмельком», то ли переправой, то ли словесной экранизацией.
Лингвисты-переводоведы, по нашим данным, назвали бы авторский перевод, подобно Марку Дадяну, адаптивным транскодированием, или же лингво-этнической ретрансляцией авторского произведения. Адаптацию, по Дадяну, можно упрощенно определить как такой метод перевода, при котором переводчик приспосабливает текст к условиям другой языковой культуры. Англичане называют это: domestication – «одомашниванием», мы бы несколько уточнили, назвав «локализацией» (по аналогии с локализацией терминов и реалий чужой культуры).
Однако в случае с казахским Кодаром все намного сложнее. Есть у него цикл лирических, в стиле модерн, стихов на двух языках, объединенных одной темой, точнее, героиней: на русском — это «Мисс Ноль», а на казахском – «Жоқ Ару», буквально: «Красавица, которой нет». Чувствуем отдаленную аллюзию – намек на блоковскую Незнакомку, но дело в том, что ее нет! Это не точный авторский перевод, поэтические партексты-близняшки не претендуют на полноценную эквивалентную коммуникативную замену одного текста другим. Но впечатление от текстов – адекватное. Каждый текст можно рассматривать как иноязычное взаимопродолжение другого. Напоминает стиль восточных назиров, но в перевернутом, модерновом ключе. Читаешь на двух языках, чувствуешь вариации — и обогащаешься нюансами чувств, грустишь, скорбишь по Пустоте, точнее, опустошенности…
И, наконец, другой зарубежный исследователь Валентина Полухина, родом из России, проф. Кильского университета в Англии, сделала мощную попытку, разработав систему анализа текстов стихотворений И.Бродского, переведенных им на английский язык самостоятельно. Было бы вполне уместно применить эту систему и в отношении двух «классических» авторских переводов А.Кодара, как, впрочем, использовав метод ЛАТ (лингвистический анализ текста) вышеупомянутого С.Николаева.
К авторским переводам поэты приходят не сразу, а постепенно эволюционируя через практику поэтических переводов, причем, двусторонних, — других авторов-мастеров слова, научаясь премудростям поэтической версификации. Таким образом постепенно стирается грань между оригинальным и переводческим творчеством.
Впервые А.Кодар рискнул опубликовать авторский перевод на русский стихотворения «Ояну» из серии «Түркі бәіттері» из казахского сборника «Қанағат қағанаты»(1994), когда он собирал материалы для статьи о тюркском боге – Тенгри на русском языке. В беседе с автором данной статьи, на вопрос, осуществлял ли он когда-нибудь самопереводы своих стихов, он ответил, что надобности в этом нет никакой, ибо он может писать на двух языках, каждый раз обращаясь то к русскому, то к казахскому читателю. Когда мы показали ему русский вариант, озаглавленный «Голосом древнего тюрка», он удивился, вспомнив, что такое «вынужденное» творчество, значит, у него тоже имеется, но это не самоцель. Поэтическая эквивалентность при авторских переводах вступает в конфликт с коммуникативной адекватностью: несколько бейтов в русском варианте стихотворения в сборнике «Зов бытия» из-за политкоррекности – самим автором опущено. Но эти пропущенные бейты потом были восстановлены в другом русском сборнике.
Восточный принцип версификации: форма двухстрочных тяжелых пространных бейтов, напоминающий античный гекзаметр, перенесенный в авторский русский перевод, приобретает характер реалии чужой культуры. Мы бы рискнули назвать подобное явление, очень часто встречающееся в литературной практике писателей, не адаптацией (адаптация изначально предполагает опрощение, сокращение и принижение, с чем мы опять не будем согласны), а приемом «коннотации чужого», т.е. привнесением.
Обратный перевод с русского оригинала «Коркуту» на казахский язык был осуществлен в 2003 году по нашей просьбе, в качастве эксперимента, и он удался. А.Кодар за считанные минуты, «не отходя от кассы», выдал нам следующее:
| Вихрем кружится кам в маске сокола с серпиком клюва | Қыран басты, тұмсықты, бақсы салып зікірді |
| Так египетский Гор расправлялся с предателем Сетом. | Сатқын Сетті өлтірген Гор құдайша құтырды. |
| Бубен с черным крестом оставаться в покое не любит, | Ұрады кеп дүңгірін сұсты қара кермелі |
| И камлание шло, пока кам не упал на рассвете. | Таңға таман құлады ол, морт түскендей бір түрлі. |
| Как подкошенный, рухнув, исходит он белою пеной, | Көбік ағып аузынан, көзі айналып, қалшылдап |
| Закатились глаза, превращаясь в ужасные бельма. | О дүниеге , келмеске, бара жатты шал шындап |
| Не бросайтесь к нему! Он в волшебное это мгновенье
Облетает, паря, гималаи, сахары и сельвы…
Вот воскрес Осирис… Гильгамеш об Энкиду горюет… Будда в водах сидит, подобрав в виде свастики ноги… Солнце пышно встает… в переливе лучей, словно в сбруе.. Ослепляя красой молодого исламского бога… «Прочь же, прочь, Азраил! – отбивается кам утомленно, Смерть–подобие сна, дай проснуться посланнику тюрков!» …Долго плачет кобыз – заунывно и потусторонне, Слово с жизнью играя в последние жуткие жмурки. «Слух – жилище души… сон – ее пребыванье вне тела… Не живой и не мертвый, я – медиум между мирами…» — Просыпается кам , извлеченный из транса умело, Мерным ритмом кобыза, придуманным этим же камом.
Түркі бәіттері: «Ояну» (1994 г.) Тәңірі бар ел едім мен, Тәңірім қайда?
Тәңірі жоқ әмірлердің әмірі майда.
Қағаны бар ел едім, қағаным қайда? Қағаны жоқ құдайсыздың талғамы майда. Елдігі бар ел едім мен, елдігім қайда?
Күркіреуші ем күн көзіндей, ендігім майда. Түнгі ұйқымды төрт бөлуші ем, баяны қайда?
Сегіз қиыр шартарапты баяғы қайда?! Басы барды еңкейтуші ем, қарғады ма екен?
Тізеліні бүктіруші ем, жалмады ма екен? Жоқ, әлде бір жансақтықтан құт қашты ма екен? Тәңірімді ұмытқан соң, жүт басты ма екен? Күнім менің қиыр-шиыр тарыла берді, —
Қалай жатам риза болып барыма енді?
Күн тарылса, кеңейтемін, күннің ұлымын,
Түркіліктен тана алмаған үннің құлымын, Мен түркімін, үнсіз кеткен жалай мұңын, рас!
Жоқ болудан бар болуды қалайтыным рас!
Жыртқыштардың әлсіздерді талайтыны рас!
Бар болудан нар болуды қалайтыным рас! Мен түркімін, түрткі болған бүкіл әлемге,
Қол-аяғын бүрістірген бүкір әлемге! Менің туым желбіреді Ұрым-Қытайыңда, – Бұрынырақ оянған соң, бұрын ұпайым бар! Кеңістік пен уақыттың еркесі болдым!
Жаңа оянған адамзаттың серкесі болдым! Қашан, кәне, кеудемдегі жан «бұғам» деді? Тозағың мен жұмағың да қаңжығамда еді. Мүмкіндіктің молшылығы ойды жалғады, Ешбір құдай «қой!» деген жоқ, — қойдыра алмады! Қойдай бағып халықтарды, — «қойдың көсемі», — Шекараға татулықтың қойдым төсегін. Ғұннан бастап, Шыңғысхан мен Темірге жеттім, Құт қашқан соң, естен танған өмірге жеттім. Тарыдай боп,шашылған соң, әркімге жеммін, Өз тұрағы, өз құрағы бар күнге кеммін, Тым кәрімін, дегенменен, көкірегім жас! Көп көрген соң, кекірейе, көпіремін, рас! Мойымаған тарланыңның талда болжамын: «Ойың болса, бойың болса, алда болғаның!» Мен әлдеде түрткі болам дүрбелеңдерге,
Арманыма азық болып гүлдеген елдер!
Аш болсам да, нас емеспін, демде тоямын, —
Әлем қойса қасқырлықты, мен де қоямын!
|
Қорықпаңдар! Бұл кезде шаттық билеп кеудесін
Көкке самғап кетті ол ала кеуім салқында
Өсті Өсіріс, Гілгамеш Энкидусіз мұңайып..
Молдас құрып Будда отыр – лотос болып жұбайы. Күн көрінді, сәулесі шылбыр сынды жарқырап Көрігімен жасытып жас ислам құдайын. «Әзірейіл, кетші әрі!» — күбірлейді жалбыз үн. Өлім – ұйқы, сен оят түркілердің абызын!
…Қобыз зарлап сарнайды, өмір, өлім арбасқан Азалаумен бақсының соңғысы һәм нағызын.
Түс – денеден ажырау, құлағым — жан тұрағы. Тірі емес те, өлі емес, екі дүние шырағы, Саз үнінен естиді өлімменен күресті Өзі ойлаған қобыздың пайдаланып пырағын.(2003 ж.)
ГОЛОС ДРЕВНЕГО ТЮРКА Я был с Тенгри, где мой Тенгри, мой высокий бог? Если правишь не от бога, значит, невысок.
Я имел кагана, помню, где же мой каган? Без правителя и веры не бывает стран. Был когда-то целым миром, где мой цельный мир? Был я некогда кумиром, ныне наг и сир. Не смыкал я глаз ночами, видно, все не впрок. Где вы ныне юг и север, запад и восток?! Выи многих преклонял я, видно, проклят в прах, На колени многих ставил, нагоняя страх. Или, может, я покинут багостью небес,
В наказанье, что я Тенгри позабыл как бес? Небо стало мне с овчинку, господом клянусь! Как же ныне быть веселым и не знать мне грусть?! Ну, уж нет, с меня довольно! Эй, долой с пути! Я же тюрк и с этой веры трудно мне сойтиІ Я же тюрк, ушедший в степи зализать печаль! Быть желаю, мне сошедших в небыль очень жаль! Но и в жизни мало смысла, если в ней ты слаб. В этой жизни я властитель, но никак не раб! Я же тюрк, который мир весь яростью потряс, Я еще не зачат предком, притязал на власть. Мои стяги развевались, где Евфрат и Тигр, Я ведь первый зачинатель всех великих игр! Я и время, и пространство сжал в тугой узде, Все живое возглавляя всюду и везде! Где, скажите, спасовал я? Разве был я глуп, Ад и рай ваш приторочив к своему седлу?! Хмелем удали бескрайней увлекала даль. И помалкивали боги, где б их ни встречал…
Я был пастырь для народов, как овец их пас, Для народов не войну я, только мир припас, С гуннов начал, с Чингисхана, ныне вышел весь, Если Тенгри не поможет, не поможет лесть. Раз рассыпан словно просо, я – добыча всех, Всюду делят мою славу, мой былой успех! Да, я стар и, все же, молод мой горячий нрав, Ибо многое я видел, потому и прав! Так услышьте предсказанье старого вождя: «Не дождетесь, дорогие, не уйду уйдя! Я еще пойду в походы, пыль подняв до туч, Подражая всем, кто мощен, честен и цветущ! Я голодный, но не алчный, так-то вот, друзья! Если мир с враждой покончит, кончу с ней и я…» |
На основе этих двух поэтических параллельных текстов Кодара исследователи могут произвести подробный дуалингвальный сопоставительно-контрастивный анализ, что может послужить хорошей авторской школой художественного перевода.
Если же говорить о месте и роли двух языков в сознании поэта, то казахская степь для творчества Кодара – это Текст, т.е. оригинал, а русскоговорящий город, в котором он живет, как место среда его обитания – это его Контекст, авторская интерпретация. «В голове» писателя-билингва Кодара языки скординированы таким образом: если первым, материнским языком, на котором он впервые заговорил в детстве является казахский, то первым языком его творчества, чаще всего доминирующим на данный момент, является, конечно русский. Таким предстает перед учеными Языковая личность, прежде всего, казаха Кодара, которая активно взаимодействует со второй, русскоговорящей и адекватно творящей Языковой личностью поэта.
Итак, Кодар, могущий осуществлять двунаправленные авторские переводы viсe versa, и в этом не похож на Бродского, создававшего авторские версии своих стихов только в одном направлении – от русских оригиналов – к английским авторским переводам, что соответствовало его главной миссии и задаче, похожей на вызов, объявленный им переводчикам собственных стихов – чтобы его стихи достойно звучали и на английском! Кроме того, для Бродского, волею судьбы оказавшегося за рубежом, была характерна дневная (английская) и ночная (только ночами мог писать по –русски, когда английская речь молчала, не звучала) диалектика двуязычия, тогда как для Кодара – это постоянное амбивалентное поэтическое творчество, одновременное, или попеременное пребывание сразу в двух языковых стихиях. Психологически такое состояние сродни состоянию переученного левши, который, в результате тренировок может искусно орудовать как левой, привычной от рождения рукой, так и правой, как положено всем, наученной рукой. Подобное творчество мы назвали бы амбивалентным двуязычным художественным творчеством.
Причем, поэтика абивалентности (соседство высокой и вместе с тем низкой, «обсценной» поэзии для Кодара – вполне приемлемое явление.
Свидетельством этому его цикл «Римские мотивы», или подражание Катуллу, высоко оцененное в Москве при международной презентации журнала «Тамыр». То же самое касается и цикла «Мисс Ноль», переведенного автором на казахский язык под названием «Жоқ Ару».
| Сумасбродная мисс Ноль
Ходит на тоненьких шпильках, Оставляя следы дырокола На девственном папирусе асфальта. Но кому нужно это бесконечное досье, На котором ни буковки, ни иероглифа? Приходится констатировать исчезновение текста. Нечего интерпретировать. Игра значений изничтожилась Под каблуками мисс Ноль.
Главное, нет адресата. Только мертвый глаз старухи-луны, И ничего не выражающие ягодицы мисс Ноль.
Цветы руин, 2004, с. 119
|
Жынды аруым, жоқ аруым биік өкше киеді,
Асфальт оған қағаз сынды көрінбейтін киелі. Не қылса да өзі біліп басады кеп өкшесін, Мен тұрамын сипағым кеп бұлтаңдаған бөксесін. Киррилица, латиница – бәрі қалды бос болып, Жоқ арудың жұмсақ жері жүрек сынды қос бөлік. Руна әрпі, иероглифтер алдында оның түк емес, Руна түгі қос анары Жоқ аруға жүк емес. Мәтін қайда, мағына іздеу, пайымдаулар мектебі, Бәрі қалды керексіз боп Интернеттей тептегін. Еншіміз тек сүріндірер Ой мен Ұйқас жүйрігін, Ай шешейдің көзі тескен Жоқ арудың құйрығы.
«Оралу» кітабынан |
Декарт писал, что на уровне творения нет законов. Китайцы тоже подтверждают это говоря: «Не дай родиться в эпоху перемен!». Но, возможно, это обстоятельство перехода из одной эпохи в другую, из распавшегося СССР в эпоху суверенного Казахстана и позволили состояться Кодару, как поборнику диалога на евразийском пространстве и как патриоту родного языка.