1.Зачем надо говорить о кризисе культуре и культурной революции?
Полемика, развернувшаяся между различными политическими силами, подчеркивает: модернизация России может быть успешной, если будет акцентировать развитие конкуренции и снижение налогов, свободные выборы, независимые суды, равенство всех перед законом и т. д. Конечно, все это нужно. И в первую очередь.
Но одновременно я спрашиваю себя разве в 90-е этого не было? Так почему же народ не пошел за реформаторами? Ответ, что были ошибки в управлении, коррупция и война в Чечне, не достаточен. Тогда в чем же дело? Дело в том, что в сознании большинства населения России господствуют исторически сложившиеся культурные стереотипы, коротко говоря наша культура, о чем я говорил на нашем семинаре. И нужно проводить не только экономические и финансовые реформы, нужно формировать в обществе новый уровень потребности свободы. Свободы как таковой. Свободы личности. Нет в массах потребности в большей свободе, не будет и реформ. Я думаю, недооценка необходимости развивать в массовом сознании потребность в личной свободе это и есть тот камень, о который споткнулись реформаторы 90-х.
Я очень сомневаюсь в успехе многих программ, нацеленных на выборы 2011-2012 гг.
Ее авторы думают, что стоит защитить конкуренцию и снизить налоги, и в России начнет быстро расти средний класс. Посадить проворовавшихся высших чиновников и Россия перестанет воровать. Крикнуть на всю Россию: это выгодно, предоставив расчеты и права, и все будут делать так, как выгодно. Нет, господа, русский человек болен равнодушием к себе и страхом как основанием этого равнодушия. А корень страха/равнодушия в специфике русской культуры.
Русская культура тормозит повышение в русском человеке потребности свободы. В силу своей статики она противник модернизации и личности как субъекта модернизации. Вот почему я уверен, что надо изучать процессы, которые разрушают статику культуры и способствуют развитию культуры новой, динамичной. Вот почему я хочу говорить о кризисе культуры и о культурной революции в России.
Кризис как разрушение старой, соборно-авторитарной культуры и культурная революция как созидание альтернативной, личностной этот процесс в России идет уже триста лет. С общинно-самодержавными, советскими и постсоветскими откатами назад, с бесчисленными жертвами. Но движение это неумолимо развивается. После 1991 г. мы находимся на новом этапе этого процесса. Цель культурной революции смена в России культурного типа, о чем говорил еще Питирим Сорокин. Эта революция идеологическая в силу ее идейного содержания. Элитарная, так как зародилась и каждый день зарождается в элитарном сознании. И массовая, так как охватывает все более широкие массы населения. Суть культурной революции в либерализации ценностных ориентаций русского человека, в формировании культуры личности как нового основания развития России. Формальные изменения в политических институтах и экономической системе России после 1991 г. произошли, но ментальность людей почти не изменилась. В основном русский человек все еще по традиции ищет «правильного» диктатора, во всем надеется на государство и наплевательски относится к своим правам. Тем не менее, сдвиги в массовом сознании идут. Как можно судить об этих сдвигах? По-разному. В своем докладе я делаю это, опираясь на анализ содержания ТВ и радиопрограмм, блогосферы, газет, журналов, кинофильмов, произведений художественной литературы.
Везде идут одни и те же процессы, но в разной степени и по-разному. В блогосфере они идут гораздо интенсивнее. В СМИ своя специфика. Что это за процессы? Разворачивается то, что в свое время Мао Цзэ Дун в годы «большого скачка» в Китае обозначил через лозунг «Пусть расцветают сто цветов». Может быть в нашей блогосфере реализуется и вторая часть этого высказывания, появившаяся в Китае позже: «Но только не те цветы, которые дурно пахнут». Может быть. А пока я приветствую идею многоцветья пусть все цветы свободно расцветают и пахнут как хотят.
Что такое свобода? Это свобода добра и свобода зла. Одновременно. И если мы соглашаемся с тем, что развитие это всегда переход на новый уровень свободы, то мы обязаны согласиться и с тем, что свобода на новом уровне это всегда новая интерпретация и добра, и зла. Какая? Мы пока не знаем. Но чтобы по-новому интерпретировать приемлемую для нас меру добра/зла, нужно иметь материал для выбора. И чем больше, тем лучше. Потому что в «мути» из добра/зла, главное не та или иная интерпретация добра и зла, а свобода интерпретации.
Давайте погрузимся в нынешнюю общественную рефлексию по поводу добра/зла и попытаемся отделить запахи цветов от вони выгребной ямы. И сделаем это на примере явлений, которые я условно назвал «Русский человек в попытке быть личностью», «Сексуальная революция в России», «Скандал и культурная революция в русской литературе». Вместе они составляют значительную часть той «мути», которая вызывает сегодня недоумение, негодование общества и является предметом моего доклада. Но именно в этой «мути» я и собираюсь искать золотые крупицы новой культуры.
2. Русский человек в попытке быть личностью. Ответ детей на нравственную импотенцию отцов
В июле 2010 г. состоялась премьера фильма молодого иркутского режиссера Ивана Вырыпаева «Кислород». В ночь с 13 на 14 января 2011г. в программе Александра Гордона фильм был показан по центральному телевидению. Набор героев фильма не нов юный бандит и шлюха… Вот оценки этого фильма. Сам Иван Вырыпаев говорит, что фильм — «для тех, кто хочет размышлять о вечном». Журналистка, присутствовавшая на показе, сказала, что фильм «Кислород» это свобода. В интернете встречается оценка «манифест молодежи XXI века», которая отвергает все стереотипы. Но подавляющая часть интернет-откликов на фильм, я бы сказал, тревожно-брезгливая. Цитируя текст фильма, пользователи сети говорят, что этот фильм об экзальтированных мальчиках в бурный период переходного возраста, которые очень любят «слушать Radiohead и теребить ручонками свой орган». Они цитируют героя: «…Курите траву, ешьте яблоки, пейте сок…». «Ты пьёшь и куришь, ты спиваешься и деградируешь, ты живешь как растение и тебе это нравится…», цитируют диалоги: «Ты че?» — «Да я ниче!» — «И че нам теперь делать?» и т. д., и называют это наркотическим бредом. У героев «плохой слух». Они не слышат официоза. В фильме ведется критика библейских заповедей. Известный телеведущий Максим Максимов, присутствовавший на показе, назвал фильм богохульством. С этим взглядом согласно подавляющее большинство интернет-рецензентов, а их число измеряется сотнями.
Актер Алексей Филимонов, сыгравший роль главного героя, сказал на просмотре, что этот фильм о настроении тех молодых людей, которые не хотят жить по правилам общепринятости и протестуют против духоты в обществе по своему: например, берут в руки кусок арматуры и ломают ноги другому человеку только потому, что им это нравится. Тем не менее, общий настрой публики к этому фильму-скандалу на просмотре был позитивным. Обсуждение неоднократно прерывалось аплодисментами.
Почему есть те, кому фильм нравится?
Но если мы беремся ответить на этот вопрос, то тогда мы должны ответить и на другие вопросы: почему публике нравятся, например, культовые фильмы «Брат-1», «Брат-2», «Бригада» и десятки других аналогичных, где люди, чтобы защитить свое достоинство, убивают и грабят других людей? Почему они отвергают мораль ради того, чтобы почувствовать себя личностью?
Давайте вспомним фильм режиссера Алексея Балабанова «Брат», вышедший в 1997 г. и собравший множество премий. В нем главный герой юноша Данила Багров, устанавливая справедливость, выступая в роли и судьи, и палача, и поубивав множество людей, бежит из общества все равно куда, поближе к природе. Что его не устраивает? То социальное всеобщее, которое порождает несправедливость в отношениях между людьми. Данила говорит в «Брате — 2»: «Вот скажи мне, американец, в чём сила? Разве в деньгах? Вот и брат говорит, что в деньгах. У тебя много денег, и чего?.. Я вот думаю, что сила в правде. У кого правда — тот и сильней. Вот ты обманул кого-то, денег нажил, и чего, ты сильней стал? Нет — не стал! Потому что правды за тобой нет! А тот, кого обманул, за ним правда. Значит, он сильней. Да?!». В «Бригаде» совершенно та же линия — четыре друга детства, обычные московские парни хотят просто жить. Но мир плох, лежит во зле, ежедневно унижает их достоинство и, чтобы защититься от него, становятся бандитами. В этот хищный мир автоматически входят и кавказцы. Отсюда расистское: «Не брат ты мне, гнида черножопая» Данилы Багрова, антикавказская направленность множества нынешних российских фильмов, расистский лозунг «Россия — для русских» на Манежной площади в Москве 11 декабря 2010 г. и других городах России. Искренни ли эти правдоискатели и националисты? Да. Они — символ тех молодых людей, которых не устроила ни советская правда, ни ельцинско-гайдаровская, ни медведевско-путинская, а способность быть личностью как собственная правда в них еще не смогла превратить смысл своего «Я» в свою личную проблему.
Как обобщить рефлексию, согласно которой хорошие люди в борьбе за право быть личностью становятся погромщиками и убийцами?
Считаю, что и «Брат», и «Бригада», и «Кислород», и др. это фильмы о том культурном типе образованных молодых людей, тысячи которых вышли на Манежную площадь 11 декабря 2010 г. и десятках тысяч тех, которые на этот раз не вышли, но могут выйти в следующий раз. Это фильмы о новом поколении российской молодежи. Не всей, но существенной ее части. Интернет-рецензенты ссылаются на высказывание президента РФ Дмитрия Медведева, что эти люди хулиганы и их надо посадить. Есть и идеологические оценки этого протеста: 1) проявление национального самосознания русских, 2) проявление фашизма и 2) формирование народной политической силы. Поэт Всеволод Емелин в стихотворении о событиях на Манежке подчеркивает только антикавказский момент. Я же хочу говорить о другом.
Давайте вспомним факты. 6 декабря в уличной драке убит кавказцами юноша Егор Свиридов. Милиция арестовывает убийц, но затем отпускает. Почему? Этот вопрос несколько дней задают друзья Егора чиновникам МВД, арестовавшим и отпустившим преступников. Но чиновники их вопросом пренебрегают. Никто и не думает о том, что вопрос задают граждане. Обычное для нынешней России имперское хамство. Оскорблено достоинство людей. Друзья Егора сообщают о положении дел интернет-сообществу, и через несколько дней оказывается, что оскорблено достоинство многих тысяч людей. Информация о хамстве милицейских чиновников накладывается на ненависть населения к бюрократическому хамству как всеобщему и хроническому явлению нынешней России. К этому добавляется оскорбленное национальное чувство. Из частного возмутительного случая вырастает всеобщее возмущение населения как возмущение граждан, а не хулиганов. Так развиваются события до 11 декабря.
11 декабря люди выходят на площадь. Кто эти люди? В первую очередь — граждане. Да, их действия выливаются в погромы. Но выводит этих людей на площадь не желание громить, — оно возникает позже, на площади, когда собравшиеся превратились в толпу, — а их оскорбленное гражданское самосознание, протестующее против унижения. Их объединяет желание почувствовать обратную связь с такими же людьми, переживающими то же самое чувство унижения, быть гражданским сообществом, способным отстоять свои попранные права. Их объединяет способность быть субъектами права.
Вот почему я не согласен с оценкой этих людей как только хулиганов, погромщиков и т. д. Да, их возмущенное гражданское сознание политически и культурно не зрело, но оно есть. И для меня это важно.
Что же произошло на Манежной площади? Ответ на этот вопрос зависит от того, как мы ответим на другой вопрос что такое гражданское общество? Это область спонтанной самоорганизации людей, либо в ипостаси свободных индивидов, либо в виде их добровольных объединений в качестве граждан. Эта деятельность в идеале должна быть защищена соответствующими правовыми нормами от любых проявлений произвольной односторонней регламентации со стороны государства и его органов. Была ли в правовом отношении защищена деятельность граждан, требовавших от чиновников империи ответа на вопрос, почему они отпустили преступников? Нет. Отсюда вывод восстание на Манежной это проявление антиимперской культурной революции, разворачивающейся в сознании молодежи. Одна из составляющих этой революции борьба человека за право быть личностью. И я приветствую и возмущение этих людей, и их попытку почувствовать себя личностями.
Я вспоминаю один телерепортаж с Манежной площади. Перед телевизионной камерой невысокий красивый подросток, школьник, примерно 8-10 класса. Интеллигентное лицо. Аккуратен. Моден. Цветной шарф обнимает шею. Говорит, что он протестует. Против чего? Он объясняет. Рационально выраженной мысли нет. Есть слова и междометия. Господствовуют эмоции и уверенность в себе. Но пафос совершенно понятен. Мальчик говорит от имени «мы». Кто эти «мы»? Футбольные болельщики? Школьники? Случайные знакомые? Трудно понять. Они протестуют против какого-то гнета, какого-то социального всеобщего, которое давит и не дает им реализоваться как индивидуумам. «Больше так не будет», твердо говорит он. Они хотят освободиться от диктата. Поэтому вышли на площадь.
Говоря словами рецензентов «Кислорода», это рефлексия экзальтированного мальчика, находящегося в бурном периоде переходного возраста, который «живет как растение» и говорит оборотами «Ты че?» — «Да ни че». Распад интеллектуального мира российской молодежи? Кризис культуры? Разложение основ? Несомненно. Это одна сторона дела. Но есть и другая. Это искренний протест. И поиск нового уровня свободы. Как бы он не был выражен. Пусть в детско-примитивной, эмоциональной или даже уголовной форме, пусть наркотический бред, но он есть. И об этой искренности наших детей надо говорить. Это что, новый культурный тип? Нет. Тип человека, который хочет почувствовать себя личностью, гражданином, субъектом права, громя и убивая, и который вышел на Манежную площадь 11 декабря 2010 г., сложился не сегодня. К сожалению, науки в России не анализируют специфику застрявшего в своих метаниях традиционного российского культурного типа. Это делают только писатели. Поэтому обратимся к результатам писательского анализа.
В самом обобщенном виде это оскорбленный человек, чье достоинство унижено диктатом в стране исторически сложившейся культуры и опирающейся на этот диктат политической системой. Это «маленький человек», вышедший из своей семейной (часто патриархальной) «норки», пытающийся строить большое общество по своей модели, но не знающий как строить. Этот застрявший в своем развитии тип получил у писателей название человека «ни то, ни се» (Гоголь), «урода» (Гончаров), «человека недоделанного», «беса» (Достоевский), «вывихнутого» (Тургенев). Все эти типы не кто-то вне нас. Это, господа, мы с вами, «промотавшиеся отцы», обманувшие своих сыновей своей культурой. Это наши портреты. И если на Манежную вышли все эти типы, то сделали их такими мы. По своему образу и подобию. Логика их протеста парадоксальна. Они бегут от неправды того культурного всеобщего, которое веками угнетало и продолжает в XXI в. угнетать русских людей. Главная их альтернатива в том, что они требуют, чтобы их права как личностей и государством, и обществом соблюдались. Но как реализовать свое требование, они не знают. Поэтому главное их состояние диктатом диктатом они протестуют: и против угнетающего их старого, и против того нового, которое, как им кажется, им тоже известно. Это униженный и оскорбленный, но застрявший в своем протесте человек.
Молодой образованный человек в пушкинском «Кавказском пленнике» и «Цыганах», униженный городом, бежит в природу, в родовые отношения, хочет защитить свое «Я» в общении с природой, пытается у нее, мудрой, научиться новой правде. Но разочаровывается и в ней. Обнаружив неспособность жить в условиях природы и родовых отношений, совершая преступления, бежит обратно в ненавистный город. Отрицая и то, и то, и застревая в метаниях, он, по существу, отрицает жизнь, и оказывается перед нравственной катастрофой. В «Борисе Годунове» Самозванец, успешно начав охоту за троном ради безграничной власти («Тень Грозного меня усыновила»), не способен быть «тенью Грозного», когда сердце потребовало любви. Продолжая бороться за престол, он уже не хочет его. Но возлюбленная мечтает стать московской царицей. И он, двадцатилетний юноша, вынужден идти к своей любви через глупость кровавую борьбу за трон, которая его и губит. Попытка быть личностью, убивая людей, заканчивается для Самозванца катастрофой.
У Гончарова застрявший человек получает название «урода». Юного Марка Волохова, коммуниста, одного из персонажей романа Гончарова «Обрыв» не устраивает та жизнь, на которую он обречен в условиях царской России, и он борется против нее ради некого «громадного будущего», «громадной свободы». Какого будущего и какой свободы, он не знает. У Тургенева «вывихнутые» честные молодые энтузиасты в романах «Дым» и «Новь», начитавшись западной революционной литературы, готовят революцию, производя дым, который воспринимают как новь. Они не знают, что такое та жизнь, к которой стремятся. Говорят друг другу высокопарные слова, смысла которых не понимают. В романе «Отцы и дети» примером поразительной цивилизационной незрелости является Базаров. Он мифологичен. Исповедует старые мифы. Например: «Нравственные болезни происходят… от безобразного состояния общества… Исправьте общество, и болезней не будет». И создает новые. Например, считает, что с помощью резанья лягушек, медицинской практики, социал-дарвинистских теорий он может и объяснить мир, и устроить достойную жизнь человека. С юношеским задором он заявляет, что Пушкин «ерунда», а «Рафаэль гроша медного не стоит». Он протестующий тип искренне борется против засилья в обществе исторически сложившихся стереотипов культуры: «Я ничьих мнений не разделяю, я имею свои», «Что касается времени отчего я от него зависеть буду? Пускай, лучше оно зависит от меня». Он собирается «ломать» жизнь, хотя кого ломать и зачем, не знает.
Данила Багров, герои «Бригады», «Кислорода», футбольные фанаты, школьники и красивый мальчик с Манежной несут многие черты героев литературной классики. В них говорит их ущемленное гражданское достоинство, они пытаются быть личностями, но, в основном, неудачно. Их всех объединяет экзистенциальный протест против диктата родовой русской культуры. И их объединяет неспособность сформулировать личностную альтернативу этому диктату. Данила в поиске некой народной Правды бежит из города куда-то в деревню, в природу. Герои «Бригады» в борьбе против мира, который лежит во зле, удивительно эсхатологичны, и верные Правде братства, убивают и сами погибают почти все. Персонажи «Кислорода» хотят быть личностями, но в борьбе против ветхозаветной морали следуют законам тайги, они хотят воли. Они современные портреты человека «ни то, ни се», «уродов», юных дымопроизводителей, «вывихнутых», «недоделанных», «бесов»… И, тем не менее, я говорю этим юношам и девушкам: «Здравствуй племя, молодое, незнакомое!». Почему?
Я исхожу из того, что на наших глазах происходит подведение итогов некого периода в истории России, в массовом сознании которой господствовала и еще продолжает господствовать исторически сложившаяся русская культура. Это подведение итогов происходит с позиции ценности личности, которую я понимаю через способность к выходу за рамки традиции и поиск адекватной меры выхода. В процессе подведения итогов происходит массовое отрицание всего уходящего периода, отрицание его идеологии и институтов, формируется личностная альтернатива. Альтернативный массовый нравственный идеал раздвоен: он содержит в себе как тотемную традицию, о которой я говорил выше, так и элементы идеала личной свободы. Но сегодня происходит смена акцентов. Если идеал личной свободы раньше (русские либералы, славянофилы, демократы, разночинцы-предбольшевики, большевики) брался лишь как вспомогательное средство освобождения от «неправильного» начальства, то сейчас этот идеал интерпретируется как самоценность, как ведущая ипостась. Русская специфика еще остается: например, отождествляются либеральные представления с вечевыми, демократия с локализмом, свобода с волей и т. д. Но возникло то, чего не было раньше способность к критике ветхозаветных культурных оснований, а значит к самокритике. Доказывать этот тезис не позволяет формат моего доклада.
А теперь, пожалуй, главное. Связанное с содержанием фильма «Кислород».
В фильме для героя-бандита, для которого единственная ценность секс, не существует морали. Если сказано «не убий», он убивает, если сказано «не прелюбодействуй», он прелюбодействует, если сказано «не богохульствуй», он богохульствует. И делает он это свое «наоборот» сознательно. Почему? Потому что ему так хочется. Для него существует только справедливость, основанная на естественном праве, которое он понимает как право быть свободным от любого права. Но живет он не в лесу, а в моральном обществе. И он «аморальный» с «моральным» обществом в конфликте. Поэтому у него «плохой слух» и поэтому он бандит и погромщик. И это его естественное право действовать так, как он хочет для него кислород.
Что хочет молодежь, которая разрушила библейские ограничения, но не создала новых? Быть независимой от всего. И сильной. И развлекаться. Поэтому ей не нужна ее имперская Россия. Ей хочется в новую страну, где воля и сплошное развлечение. Но… все-таки эти люди вышли на Манежную площадь как граждане. У этих людей «плохой слух». Но эти люди «плохо слышат» только официоз, который опирается на мораль, то есть на культуру. Они все-таки услышали голос личности в себе и готовы услышать всех, кто говорит с ними на одной нравственной волне.
Что же нам сказать молодому человеку, который «не слышит» ветхозаветно-имперскую мораль, но хочет и может слушать и слышать?
Александр Ахиезер пишет, что русский человек должен узнать главную тайну российской цивилизации тайну расколотого общества. Да, это можно рассказать. Но нас тут же спросят, а на каком основании строить диалог в расколотом обществе? Можно строить его на основе имперской морали, но тогда надо забыть о способности человека формировать себя как личность. Можно на основе смысла личности, но тогда надо забыть об империи. А можно на основе смысла личности, как основании империи: так хочет президент Медведев, наши либералы, и Александр Ахиезер через диалог… А вот это нельзя. Скрестить ежа и ужа нельзя. Потому что так не бывает. И о том, что надо выбирать, говорит и вся великая русская литература, и все без исключения фильмы о протесте нашей молодежи, и события на Манежной.
Вывод. Он в моем вопросе: кто автор духоты в обществе, против которой бунтует русский человек, пытаясь стать личностью? И он в моем ответе: наша культура, ее способ воспроизводиться, который назван «Русской системой». Ее диктат. Ее исторически сложившиеся стереотипы все еще доминируют в нашем сознании. Но не унаследованная культура, как бы она не была бессмысленна на современном этапе, рождает культурную революцию. Ее производит нежелание и неумение общества, нас с вами, бороться против культурной архаики в себе. Можем ли мы, протестующие взрослые граждане, в количестве нескольких тысяч человек выйти на Манежную площадь? Нет. Можем ли мы, ведомые гражданским чувством, быть уверены, что выйдя в таком количестве на площадь, не поведем себя как вандалы? Нет.
А раз страх, бездеятельность и резонерство парализовали взрослых, то молодежь, ведомая гражданским чувством и желанием разрушать, берет дело культурной революции в свои руки. По-своему. Уродливо. Но другой альтернативы она произвести пока не может. Таков ответ детей на нравственную импотенцию своих отцов.
3. Сексуальная революция в России
В России разворачивается сексуальная революция. Она началась не сегодня. И даже не после 1991 г. Она долго развивалась вялым пунктиром. Первые ее проявления можно заметить в «Гаврилиаде» Пушкина. Потом была литература Серебряного века с ее символической природой желания, телесностью текста, мышлением соблазна. Но в XXI в. вялый пунктир закончился и сексуальная революция вышла за рамки литературы. Она охватила все общество. Ее масштаб имеет освободительное социальное значение, потому что главное в ней не секс, а свобода.
Сегодня идея секса, эротики пронизывает в России огромную часть коммуникационного пространства: на ТВ, в гламурных журналах, в интернете, на эстраде, в художественной литературе, в киноиндустрии. Споры о гомосексуальности и однополых браках все чаще выходят на передовые полосы газет и радиосообщений. Секс стремительно молодеет, гей-отношения, лезбийский и групповой секс становятся все более модными среди российской молодежи. Открыто предлагаются сексуальные услуги через интернет и СМИ, рекламируются товары сексиндустрии. В обществе происходит нравственное оправдание нового для России понятия «свободного секса», независимого от «любви» и «брака». Почти изгнана советская формула «идеологически выдержан и морально устойчив», подразумевавшая не только преданность идеалам КПСС, но и верность принципам нормативности в сексуальных отношениях. Развод более не считается порочащим явлением. Тема секса в СМИ вышла из эротического подполья. Несколько лет назад на ТВ была популярна программа Елены Ханги «Про это». Потом ее закрыли. Но «это» пробилось на экраны. Открыта новая программа с Анфисой Чеховой на ту же тему. Юмористическая программа «Аншлаг» во всю эксплуатирует свободу сексуальной тематики: по признанию артистов то, что всегда вызывает одобрительный смех и аплодисменты публики, находится ниже пояса. На определенных каналах ТВ в определенное время можно увидеть «свободный секс». В последнее время по РЕН-ТВ демонстрируется групповой, оральный и анальный секс («групповуха», «минет», «обнаженка» и т. д.). Молодежь хорошо знает расписание этих передач. Таковы факты.
Это моральное разложение общества? Кризис культуры? Гибель России? Попытка властей отвлечь сознание молодежи от политики? Чернуха?
Однозначного ответа нет. Бесспорно, что тема секса, не зависимого от смыслов любви и брака, стала одной из центральных в обществе и что это мощный идейный сдвиг в массовом сознании. И еще одно бесспорно: этот сдвиг как мутный весенний поток во время таяния снега, несет в себе все и грязь, и камни, и чистую воду. И как бы мы не сторонились этой мути, нам от нее не уйти. Дети решительно приветствует снятие запретов на подход к запретному плоду, отцам это не нравится. Для отцов это кризис умирания русской культуры, для детей это способ ее выживания в новых условиях. Давайте спокойно разберемся в новом культурном явлении.
Обнаженное тело, то, что веками скрывалось от взоров людей, секс как физиологический акт, публичное предложение сексуальных услуг через социальную сеть, газеты и ТВ можно рассматривать по-разному. Можно как аморальное, развратное, чернуху и преступление. А можно как моральное, то есть как оказание услуги того типа, в которой нуждается человек и который рад, что такая услуга стала доступной. Известно, что одним из развлечений Пушкина и его друзей было посещение публичных домов. Не гнушался этим и юный Гоголь. В годы советской власти проституция в России была запрещена. Развитие сегодня социальных отношений по «аморальному» пути приведет нас к тому типу культуры, в котором проституция запрещена. Развитие же по «моральному» пути к тому типу культуры, в которых проституция разрешена, либо легально носит полулегальный характер. Большинство стран мира пошли по легально-полулегальному пути.
Какой вывод из этого нового можно сделать?
Несомненно, гибнет та конформистская мораль, которая сложилась в советский период и которую можно охарактеризовать через слова «нельзя», «чего изволите?» и «одобрямс». И нарождается новая, более свободная, которая несет в себе все: и разрушение нравов, и зачатки новой культуры. Что это за новая культура? Еще не знаю. Но ясно одно: в спорах о «любви» и «сексе» происходит процесс расщепления синкретизма смысла любви.
Расщепление «любви» происходит в два этапа. На первом этапе из нее выделяется «брак», освобождая интимные отношения от диктата брачных отношений. На втором этапе этот тип освобождения продолжается из «любви» выделяется «секс», освобождая интим от сексуальной репрессивности морали.
Несколько слов о первом этапе. В древние и средние века «любовь» была средством. Через «любовь» род размножался. «Любовь» была тайно самостоятельна. Но официально, по морали и законам, пленена «браком». «Брак» укреплял род, поэтому «брак» был мерой «любви» (принцип «стерпится слюбится»). Но постепенно, веками, через трагедии людей совершается великая культурная революция любовь освобождается из плена брачных отношений. Она становится мерой себя. Начиная с Пушкина и Лермонтова, в России возникает общественная рефлексия по поводу независимости смысла любви от всех социальных смыслов. Любовь, вышедшая за рамки морали, становится легкой добычей культуры (Л. Толстой, А. Островский, Лесков), но в условиях России едва ли не единственным способом человека почувствовать себя личностью. В творчестве Тургенева возникает представление о том, что лидером в любовных отношениях является социально активная женщина, а мужчина как носитель мужественного начала ни в общественных, ни в любовных отношениях в России еще не сложился. В творчестве Чехова способность любить становится способом человека формировать в себе личность, но чеховская любовь всегда вела к несчастью, ненависти, трагедии и катастрофе личности. В творчестве Булгакова, Пастернака и Шолохова способность любить, свободная от морали, окончательно сформировалась как мера способности быть личностью. Таким образом, анализ писателями смысла любви в ее борьбе за свою независимость стал уникальным способом самопознания русского человека. Любовь в великой русской литературе, освободившаяся от диктата морали, выполнила свою историческую миссию: она зафиксировала одну из важнейших черт русской культуры неудачу попытки русского человека стать личностью, либо неспособность личности жить в России.
После 1991 г. разворачивается новый этап расщепления синкретизма «любви». Из этого смысла выделяется «секс» и заявляет о своей «свободе». Ранее «секс» был destination любви. Автономизируясь от любви, «свободный секс» становится сегодня самостоятельной сферой деятельности человека. Русская художественная литература XIX XX вв. решительно осудила подобные отношения как похоть, уподобление человека животному (Вера, главный герой романа Обломова «Обрыв»: «Я не волчица, а женщина!»). Сегодня общество идет иным путем. Оно не стесняется предъявлять спрос на открытый разговор о «свободном сексе», на откровенную демонстрацию «свободного секса», его пропаганду, все более открыто осуществляя «свободный секс» в социальных отношениях.
Что изменилось в общественной рефлексии по поводу сексуальной любви?
В современных российских любовных романах, которыми буквально переполнены магазинные полки, сексуальная любовь — это отнюдь не возвышающая сила, как например, в Песне Песней Библии, у Данте, у Петрарки. Не путь восхождения к прекрасному, как например, у Платона. Не экзистенциальный поиск высшей духовности как у Пушкина и Лермонтова. Раскол в понимании смыслов секса и любви впервые в русской литературе произошел между Алексеем Вронским и Анной Карениной. Если Алексей мечтал обладать Анной физически, то для Анны секс не значил ничего, ее волновала любовь лишь как платоническая сущность. Сексуальная революция во всем мире и России пошла по пути Вронского, подчеркивая физиологический и социальный аспекты человеческого.
Физиологический аспект сексуальной революции располагается в акцентировании свободы секса кратковременного высшего этапа наслаждения, выступающего у человека, как правило, как финальная стадия экстатического состояния. Это освобождение от системы сексуальной репрессивности, которая использует семью, политику и культуру в целях подавления сексуальности и свободы человека и тем самым формирует консервативный тип характера людей, ориентированный на слепое подчинение и поддержку диктатуры. Идеология сексуальной революции (В. Райх. Сексуальная революция; М. Фуко. История сексуальности.) постулирует, что свободный секс служит наиважнейшим потенциальным резервуаром истинного освобождения человека и развивает представление о свободе секса как о желательном общественном явлении. Свобода секса одна из немногих свобод, которую индивиды, ощутив единожды, не меняют ни на какие «социальные блага», ущемляющие свободу личного поведенческого выбора в интересах государственной машины и нивелирующего социального контроля. По В. Райху, сексуальная революция, освобождая физиологическую потребность человека, является предпосылкой и основой «подлинно человеческой революции», поскольку освобождает людей от подавленной сексуальности, раскрепощает их и тем самым создает условия для настоящей социальной революции.
Социальный аспект сексуальной революции акцентирует иное меру близости людей. Сегодня секс один из способов человека сблизиться с уникальным Другим, но одновременно не быть порабощенным этой уникальностью. Это поиск коммуникации, но через такое сближение, которое несет в себе ярко выраженную меру независимости. Нахождение оптимальной меры близости/отдаленности друг от друга, обретаемой через «свободный секс», в ряде случаев может сблизить партнеров сильнее, чем через семейную «духовность», перерасти в дружбу, любовь. Возникает такой тип социальности, который происходит, с одной стороны, из красоты физической близости (идеология Возрождения в Европе) и панфизиологизма в человеческом (З. Фрейд), с другой стороны, из сознательной социальной несвязанности партнеров. Наслаждение близостью каждый раз происходит как радость овладения, завоевания, как новое и абсолютно добровольное действие. Через «свободный секс» человек каждый раз переживает процесс «зановорождения» (М. Мамардашвили) любви и формирования себя как независимой личности. В классической литературе этот тип социальных отношений разворачивается между Мастером и Маргаритой в одноименном романе Булгакова и между Григорием и Аксиньей в романе Шолохова «Тихий Дон». В обоих романах сексуальная революция в условиях России ведет персонажей и к экзистенциальному, и к рациональному протесту против диктата исторически сложившейся культуры и к выводу, что субъект сексуальной революции не может жить в России.
Сексуальная революция сложное явление. Она может вести к формированию гражданских отношений, если развивается на основе признания прав личности. Выступления людей за узаконение абортов, разводов, повторных и гражданских браков, за развитие индустрии противозачаточных средств, за признание прав секс-меньшинств и т. д. все это средства развития гражданского общества, способы формирования нового единства через новое многообразие. Но в условиях современной России, когда демократия в стране никак не может встать на ноги, сексуальная любовь прячется в себе, чтобы избежать общественного осуждения. Она становится новой формой самоизоляции субъекта, который хочет защитить свою уникальность от унитарного общества, подавляющего уникальность личности. Клуб по интересам, гражданская организация, нетрадиционная сексуальная группа, замкнувшись в себе, могут формировать «кликовое сознание», «общество клик», которое дробится на мафиозные «клики», секты, порождая раскол на «своих» и «чужих», взаимное недоверие и ненависть. «Свободный секс», если он открыт, несет в себе красоту коммуникации. Если он тайный, он не свободен и к сексуальной революции не имеет никакого отношения.
Я далек от мысли оправдывать все, что происходит сегодня на театральных сценах, экранах ТВ и в интернете в области интерпретации интимных отношений. Там действительно есть и издевательство над самым светлым, что есть в человеке, и пошлость, и невежество, и педофилия, и преступления. И с преступлениями против человечности надо бескомпромиссно бороться.
Но главное, о чем я хочу сказать, все-таки иное: мысль секс-дизайнеров свободна. И пусть она будет свободна. Пусть она производит новый мир. И пусть этот мир будет местами «мутным». А каждый из нас всегда сможет выбрать из этой «мути» то, что ему надо брать в лодку, плывя в будущую культуру, а что не надо. Уверен, определимся мы и в отношении группового секса. Я думаю, что это игра молодежи, чрезмерность, экстрим. Это не приживется. Хотя кто знает? Пережили же мы появление в нашей жизни презерватива, и мини-юбку, и бикини, и пляж нудистов, и галстук, и джаз, и фокстрот, и мужскую рубашку навыпуск. Конъюнктурная шумиха («сегодня он играет джаз, а завтра родину продаст», «стиляги» и т. д.) ушла, и все это давно стало нормой. А пошлость? Пошлость бессмертна. Но человек, формирующий себя как личность и свою эпоху как эпоху личности, способен все расставить на свои места.
Подведем итоги с точки зрения целей культурной революции.
Что хорошего в том, что рухнули оковы чрезмерного контроля за сексуальным поведением населения, и «секс» в значительной степени вырвался на свободу? В появлении новой рефлексии, нужной человеку? Отнюдь нет. Главное в том, что родилась такая сфера социальности, которая заявляет о себе, как о свободной. Это не область свободы первостепенной важности. Не сфера, в которой человек требует свободных выборов, независимых судов и борьбы с коррупцией. И, тем не менее, это та сфера, в которой человек чувствует себя лично свободным. А это значит, что почувствовав себя свободным в этой сфере, он захочет и в других видах своей деятельности чувствовать себя свободным. Я думаю, что гей-парады должны быть разрешены. Не потому, что они гей и не потому что они парады, а потому, что через них сфера свободы личности в сознании русского человека еще более расширит свои границы.
А теперь я хочу обратиться к тем людям, которые выступают за реформы в России, но требуют введения цензуры сексуальной темы в блогосфере и СМИ.
Вводить цензуру бессмысленно, потому что невозможно остановить сексуальную революцию, развернувшуюся во всем мире и несколько задержавшуюся в России. Запрещенная, она уйдет в подполье. Госбезопасность пытается запретить свободное творчество блогеров, потому что оно опасно для режима. Но из этого ничего не выйдет. Власти запрещали в свое время публиковаться многим выдающимся поэтам и писателям, начиная с Фонвизина и Пушкина. И что? Им удалось остановить свободную мысль? Интим в ТВ-программе «Дом 2», интернет-обнаженка балерины Анастасии Волочковой и групповой секс на РЕН-ТВ кажутся некоторым людям потерей стыда и совести, кризисом культуры, гибелью России. И их можно понять. Но давайте попробуем взглянуть на свободу эротики и «свободный секс» как на элемент культурной революции, которая на своем ограниченном участке нравственности хоронит конформистское прошлое и формирует на наших глазах новое человеческое, к которому нам и нашим детям еще предстоит определить свое отношение.
4. Скандал и культурная революция в русской литературе
Я читаю произведения современных российских писателей, чьи тексты «тонкие эстеты» считают аморальными, антипатриотичными, антигуманными, антиэстетичными, и спрашиваю себя: почему эти писатели так популярны? Почему массового читателя так привлекают извращения, мат, алкоголизм, насилие, преступность, кровь, издевательства над недавними святынями – Богом, народом, родиной, русским человеком? Откуда это смакование ситуацией, когда «башню сорвало», «крыша поехала»? «Тонкий эстет», воспитанный на русской классике и советском патриотизме, возмущается, требует от Думы запретить скандальные произведения, и Дума запрещает, непроизвольно увеличивая их тиражи и провоцируя новые скандалы.
Читая скандальную литературу, я спрашиваю себя – неужели она не несет конструктива? Но этого же не может быть по определению. Потому что любая критика ценностей, особенно если это критика глубокая, да еще имеющая массового читателя, ведется с позиции альтернативных ценностей. Что такое – альтернативные ценности скандальной литературы? И способны ли они вписаться в процессы формирования в мире нового культурного многообразия?
Почему русский человек, со школы воспитанный на «Я помню чудное мгновенье», «Я тот, которому внимала// Ты в полуночной тишине», «Чуден Днепр при тихой погоде», «Красота спасет мир» с удовольствием читает о том, как во время пикника учителя с выпускниками школы учитель отлучился в кусты, покакал, а ученик, случайно увидев это, подобрал куски кала и тщательно съел их (В. Сорокин. «Сергей Андреевич»). Или – охотники, открыв сезон охоты, не стали убивать дичь, а, поместив на вершину ели магнитофон и приманив человека на популярную песню, убили его, разделали труп, и, съев печень трупа, а остальное запасливо уложив в рюкзаки, поздравили друг друга с началом охотничьего сезона (В. Сорокин. «Открытие сезона»). Или – герой раскапывает на кладбище полусгнивший труп любимой и с наслаждением совершает с тем, что осталось от него – гниющие кости, ядовитая земля, куски разложившихся тканей, трупная жидкость, черви – половой акт (В. Сорокин. «Санькина любовь»). Или – герой, голый, стоит на четвереньках перед портретом президента России В. Путина и ведет с ним мысленную беседу, а в это время другой персонаж с помощью искусственного полового члена совершает анальный половой акт с этим героем (В. Пелевин. «Числа»). Или – человек, не от тоски и разочарования, а пытаясь слиться с потусторонностью, раздевается и бросается в заснеженную яму, чтобы в ней остаться, замерзнуть и погибнуть и в процессе замерзания-гибели успеть понять смысл жизни (В. Пелевин. «Ухряб»). Или – вывод о том, что все в мире навозопроизводство и навозошаротолкание. И для того, чтобы сын понял смысл жизни, папа объясняет сыну, что и сами папа и мама – дерьмо и он, сын, тоже дерьмо, и дарит сыну куски своего навоза – чем глубже аналитическая мысль ребенка, тем большие куски свежепроизведенного навоза он ему дарит (В. Пелевин. «Жизнь насекомых»). Или – молодые люди жили вместе и собирались пожениться. На одной из вечеринок все перепились, жениха долго рвало. Вернувшись в комнату, он видит невесту и гостей голыми. Спрашивает – что она делала. Та уверенно отвечает: «Член сосала. Вот у этого сосала и у… Руслана». И тут же на глазах у жениха делает минет Эдику, заодно «треснув» ему ногой и «заехав» по лицу. Жених бьет невесту, а потом долго просит у нее, оскорбленной и плачущей, прощение за грубость (И. Стогов. «Мачо не плачут»). И т. д. и т. п.
Современная русская литература переполнена таким эпатажем, поэтому у меня не заняло много времени собрать эти примеры. Массовый читатель оценивает их либо как маразм, либо как нечто гениальное. Надо отойти от этих ничего не говорящих оценок и понять культурологическую сущность скандальной литературы.
Как понять новую литературу? Это антикультура? Конечно. Литературный авангард? Конечно. Постмодернизм? Конечно. Но в каком смысле? Что породило этот тип произведений, и почему массовый читатель охотно их покупает?
Слишком долго русский человек жил в условиях запретов, молчал и говорил подобострастные «одобрямс» и «чего изволите?». Слишком долго в обществе господствовало «нельзя». Вся тысячелетняя русская культура была построена на «нельзя». И вот все черное, темное, разнузданное, либо кажущееся черным, темным, разнузданным, никогда не расчленявшееся, веками непроговаривавшееся, стыдливо умалчивавшееся, тщательно утаивавшееся – все это сегодня взяло слово. Слово дикое, мистическое, разгульное, пьяное, матерное, скандальное, жестокое, кровавое, разрушительное, но одновременно дающее надежду своей искренностью. Поднимается со дна муть вековая и одновременно веет свежий ветер. «Тонкий эстет» в панике. Он не понимает, как среди волчьего воя можно расслышать звуки гармонии, как можно в трупной вони – уловить запахи цветов.
Скандал, который происходит сегодня в русской литературе это дальнейшее срывание покровов с главной тайны – права говорить обо всем правду, не из чего не делая тайны. Это дальнейшее расколдование мира, начавшееся с краха КПСС и распада СССР. И поэтому я говорю пусть на книжном рынке будет и это. Читатель определит, что из этого ему нужно. Естественный отбор сделает свое дело. Другими словами, я обобщаю скандал в литературе так же, как скандал в кинематографе: «Пусть расцветают сто цветов!». Но в чем идейное содержание «мутной» литературы? В основном, в двух вещах: бегство назад в природу и бегство назад в диктатуру. Эти два типа бегства из культуры можно было бы легко доказать анализом соответствующих текстов, если бы позволил формат доклада.
Этот вывод достаточен, чтобы говорить о кризисе в русской литературе, но он не достаточен, чтобы говорить о культурной революции в ней, несущей личностное начало как альтернативу. А моя цель говорить о культурной революции и показать, что в ней происходит такое позитивное и такое новое, которого в XIX и в XX вв. не было.
Я не могу сказать, что современная русская литература целенаправленно решает новые гуманистические задачи. Она этого, в основном, не делает. Она производит немало «мути». Но я обещал в этой «мути» найти золотые крупицы новой культуры той, которая, продолжая классиков XIX-XX вв., не повторяет их, но вносит новый вклад в дело формирования личности в России. Я мог бы говорить о романе Владимира Маканина «Лаз», о романе Виктора Пелевина «Священная книга оборотня», о романе Виктора Ерофеева «Энциклопедия русской души»… А сейчас я предлагаю вашему вниманию роман Татьяны Никитичны Толстой «Кысь» (2001). На мой взгляд это лучшее произведение русской художественной литературы XXI в., продолжающее пушкинско-лермонтовский поиск личности в России, но по новому осмысливающее принцип личности.
Бенедикт, главный герой романа, простой бедный человек, волей художественного вымысла оказывается в каменном веке в постсоветской России. У Бенедикта вырос небольшой хвост – символ принадлежности к эпохе каменного века и господства стадно-родовой архаики в русском менталитете. После катастрофического возврата к палеолитическому прошлому наступает период суеверий, тотального страха перед природой, космосом, Богом, начальством, репрессиями, перед божественным Набольшим мурзой – вождем. Все страхи Бенедикта воплощаются в страхе перед образом Бога русских, перед Богом зла, от которого зависит, жить ему или погибнуть, которого никто не видел и которого зовут Кысь. Через свой первобытный страх Бенедикт, по существу, передает свою субъективность Кыси – Кысь в его сознании подлинный и абсолютный субъект русской культуры.
Но в Бенедикте есть не менее важное – не раскрывшаяся пока способность быть личностью. Сознание читающего запрещенные книги Бенедикта все больше раздваивается между верой во всесилие невидимой и ужасной Кыси и осознанием того, что источник зла никакая не невидимая Кысь, а новый Набольший мурза – новый хозяин московского Кремля. Ему Бенедикт, неся в душе порыв к свободе, но став его опричником и замучив многих людей, помог захватить власть. А мурза, растоптав внутренний Бенедиктов либерализм, учинил уничтожение книг, искусств, усилил тотальность контроля за обществом, развернул репрессии против людей, несущих в обществе либеральное начало. Этот мурза и есть истинная Кысь, который правит с согласия народа. В романе возникает протест личности против тоталитарной власти.
Кажется, что роман катится по проторенной дорожке XIX-XX в. Но нет.
Литературный герой в классике, чаще всего гибнущий, нес свою критику культурной традиции и протестную новизну, свое диссидентство и либеральную альтернативность как некий абсолют. Он был оторван от почвы и поэтому был легкой мишенью партийной религиозности и партийного народничества. После поражения реформаторов 90-х XX в. стало ясно, что нужны новые шаги в осмыслении принципа личности. Требуется критика либеральной традиции. Надо распространить пушкинско-лермонтовскую критику абсолютов, – и небесного, и земного, – на рефлексию альтернативной личности по поводу своей альтернативности. Требуется сделать то, что никогда не делалось ни в русской литературе, ни в политике, ни в науке – надо искать меру альтернативности. Так же как лермонтовский «Герой нашего времени» был написан как ответ на вызов своего времени, так и «Кысь» стала ответом на вызов своего времени.
На страницах романа личность, несмотря на всю свою либеральную независимость, протестность против диктата культуры и тоталитарного режима, оказывается, является недостаточно нравственной, ущербной, уродом, потому что не так мыслит, не так живет. Разворачивается критика святая святых рефлексии личности по поводу своего свободолюбия. Бенедикт понимает, что в нем живет страх жить и ищет его причину. Пика сюжет достигает, когда герой, преодолевая страх, кричит Набольшему мурзе: «Вы вообще… вы… вы… вы – Кысь, вот вы кто!!! Кысь! Кысь!». Это вариант лермонтовского, адресованного Богу: «Ты виновен!»/3/. Развитие сюжета в ответе Набольшего мурзы обличителю: «Обозначка вышла… Кысь-то ты… Ты! Ты и есть… Самая ты кысь-то и есть». Свершилось: либеральная личность, ищущая причину своего страха в Кыси и обвиняющая хозяина Кремля в том, что он вселяет в нее страх, сама оказывается причиной своего страха, Кысь, оказывается, в ней. Толстая в романе воспроизвела то, что сегодня нужнее всего.
Сегодня нужна критика человека, критикующего смысл Бога, и критика Бога, критикующего смысл человека. Нужна критика субъективности, полагающей, что она через свой критицизм создает новую Россию. Нужна критика интеллигенции, претендующей на то, чтобы перехватить знамя субъекта культуры, выпадающее из рук народа. Нужна критика отрицания, считающего, что оно несет людям новое представление о свободе, что оно через свою рефлексию создает в России новое качество развития русскости. Нужна критика способности русской интеллигенции к рефлексии по поводу своей способности к рефлексии. Нужна критика и чистого и практического разума на русской почве – то, чем русская мысль никогда не занималась. Надо не повторять чеховское повествование о тупике, о невозможности жить, а надо показать, что механизм культуротворчества в России, порочен, и сказать, что русская интеллигенция, отвечающая за этот механизм, не выполняет своей миссии.
Объектом критики Толстой стал синтез русского Бога и русского человека в чем-то третьем. В чем? В культуре. Бог у Толстой стал русской культурой и получил имя «Кысь». Это точно со всех точек зрения. В XIX в. из критики Бога как нетворческого субъекта русской культуры (Лермонтов) и народа как нетворческого субъекта русской культуры (Достоевский) выпала критика человека творческого. В великой русской литературе, несмотря на усилия Чехова, происходила амнистия творческой русской интеллигенции, ее способа творчества. Суть Татьяны Толстой в том, что у нее амнистии нет. Она самый беспощадный современный русский писатель. От ее бескомпромиссности захватывает дух. Это русская культура – Кысь. Кысь живет не в лесу, а в русском человеке. И не столько в традиционном человеке, — это само собой, — сколько в том, который считает, что несет в себе инновацию и развитие. Это русская культура смотрит в спину русскому человеку ежечасно, ежеминутно глазами убийцы, это она неумолимо стоит у него за спиной как вечный Бог. Это русская культура, вечно голодная, вечный людоед, питается человеческим разумом, выпивает его, когда человек хочет вырваться из ее притяжения, и делает его «свиньей», посмешищем в глазах мира. Кысь это символ страха русского человека перед необходимостью меняться, его бегства от жизни, трусости жить. Символ нравственной импотенции, деградации русскости. Русский человек думает, что он стал личностью, свободен, ан – нет, не стал, кто виноват? Кысь? Какая она? С трубкой в зубах и рябым лицом? С символом президентской власти на шее? С татарской нагайкой в руке? Нет. Это мы сами веками поротой задницей чувствуем, что не стали, не способны стать личностью. И не можем мы, веками окысевая от страха, понять самих себя как «уродов». Нет нам пощады, потому что всем нам, каждому из нас «Кысь в спину смотрит». Это роман о закате того типа культуры в той части мира, где правит Кысь. Такого уровня обобщения в русской литературе не было.
В романе есть и попытка поставить вопрос «Что делать?».
Бенедикт, давая ответ на обвинение божественного мурзы «Ты Кысь!», кричит: «Нет, я человек! Человек я!…Да! Хрен вам!..». Значит – смеет сметь, значит – не будет русский человек «уродом», значит – будет новая Россия.
И Бенедикт переосмысливает свою жизнь новым, «ясным, вдруг налетевшим знанием» /4/ наступает зрелость. Она в новом типе анализа. Внешне Бенедикт на Кысь не похож, но, судя по его поведению, полагает он, всеразрушающая Кысь в нем – много читал, но ничего из прочитанного не понял, не научился мыслить, искал слово, но сам убил свою способность к слову. Не сумел измениться, хотя считал себя личностью, зависящей только от собственных решений. Разворачивается озарение русского интеллигента, ищущего знания, духовности, достоинства, но понявшего пустоту своего протеста, своей образованности и вроде бы найденной меры независимости от культуры и общества, логики своих мыслей, никчемность своего вроде бы нового слова. Это не новое слово, а позорный «нутряной нык-мык», который не звучит, а «корячится» /5/. Оказывается, переосмысливающий себя Бенедикт еще многого не понял, когда переосмысливал себя. «И еще чего-то не понял. Было важное что-то…» — говорит он себе /6/. Что же это? Искать книгу, «где сказано, как жить», оказывается, не надо, авторитетов не надо, а надо изучать «азбуку жизни», законы реальной жизни, надо продолжать переосмысливать то, что кажется истиной, и хотя он делал это все время, но, оказывается, не так, надо опять делать это же, но по другому.
Оказывается, мало отрубить себе хвост – порвать с прошлым, мало свергнуть Набольшего мурзу, превратившего управление страной в семейный и мафиозный бизнес, мало прекратить преследовать инакомыслящих, мало не дать казнить друга, мало читать запрещенные книги и защищать искусство. Надо попытаться понять, как добывать новое знание, чтобы измениться – а это уже не просто путь независимой и протестной личности XIX-XX вв., это путь самокритичной личности. В основании этого пути способность к отрицанию отрицания, к критике критики, к переосмыслению переосмысления.
Перевод субъекта культуры из злого кысь-потустороннего в земное-полугрешное-полустремящееся к новому знанию, в полубоящееся всего на свете и в конце концов рвущее свои культурные кысь-корни это ответ Толстой на лермонтовский вопрос о том, виновен ли русский Бог в бедах русского человека. В мышлении Толстой содержится реальная новизна. Писатель отрицает смысл народа как альтернативу. Смысл Бога как альтернативу. Смысл единой и неделимой земли, империи как альтернативу. Идею патриотизма и национальных интересов как альтернативу. Методологически ясный разрыв с исторически сложившейся на территории России палео-культурой суть романа.
В анализе Толстой есть и еще одно достижение. Толстая отрицает абсолютизацию смысла независимой личности, оторванной от архаичной почвы, как альтернативу этой почве. Когда победившие в схватке с божественным мурзой либералы, стремясь к свободе, поднимаются на воздух, удаляясь от земли и «обтряхивая с ног золу – ступня об ступню» /7/, Бенедикт, пытающийся осознать себя через идею личной свободы, остается на земле со своим народом, в России, в каменном веке. Ему не нужна свобода от своего народа, пусть дикого, пусть фашиствующего – он будет через новое знание, через самовоспитание и воспитание народа, через изменение себя и самоизменение своего народа, через переход русских людей-палеатов из палеолитической культуры каменного века в современность строить в России новое общество.
В романе произошла смена субъекта: состоялся переход субъектности от Бога (Кыси) и божественного вождя (Набольшего мурзы) к личности (Бенедикту). В альтернативе Татьяны Толстой впервые в русской литературе появилась личность, суть которой в ее беспощадной самокритике с позиции ее способности быть личностью. Это конец блистательной изоляции личности от народа. Рождается принцип, провозглашающий независимость личности от всех социальных ролей и смыслов, но не отвергающий народ, а переосмысливающий расстояние до него.
В способности литературного героя XXI в. к самокритике и самоизменению залог того, что культурная революция, начавшаяся в русской литературе с Пушкина и Лермонтова, продолжается.
5. Культурная революция в России должна продолжаться
В своем докладе я пытался убедить вас, коллеги, в том, что культурная революция в России продолжается. Она, действительно, продолжается. Я верю в это. И в то, что она, формируя в русском человеке личность, несет в себе альтернативное качество культуры, я тоже верю. Но вот хватает ли ее реформаторского потенциала на то, чтобы на месте разваливающегося здания «Русской системы» создать новое здание русской культуры? На этот вопрос я ответа не знаю.
Я искал золотые крупицы новой культуры в той «мути», которая поднята двумя процессами неостановимой гибелью «Русской системы», о чем все мы так или иначе говорили на семинаре, и бессмысленной попыткой власти ее модернизировать. Мне показалось, что я нашел их в проявлениях гражданского чувства у нашей молодежи, которая несет в себе мощный потенциал вандализма, в сексуальной революции, которая разворачивается в нашем обществе и которой еще предстоит принять цивилизованные формы, в тонком ручейке писательской мысли, которая хочет продолжать ту линию в художественной литературе, которую я назвал пушкинско-лермонтовской и иногда называю пушкинско-чеховской. Мало. Катастрофически мало. Культурная революция в России пока выступает в бою против Голиафа русской культуры в весе комара. Ей надо набрать мощь. Но не для того, чтобы победить «Русскую систему» еще несколько десятков лет и от «Русской системы» останутся одни воспоминания. А для того, чтобы сформировать на месте уходящей соборно-авторитарной культуры новую — культуру личности. Боюсь, что для этого гражданского потенциала, собранного русским человеком на пути от Пушкина до современных писателей, не хватит.
Я вижу семена альтернативной культуры, но я не вижу тех катализаторов создания условий, в которых эти семена могли бы на могиле покойницы прорасти и создать прекрасный сад «ста цветов». По-видимому, прав Эмиль Абрамович Паин, написавший в одной из статей, что только если лишить Россию ее безумно огромной территории, отсечь от нее земли, которые она присоединила к себе как колонии, в ней смогут начать заметно развиваться альтернативные цивилизационные процессы.
Заканчивая доклад, я должен вернуться к своему основному вопросу, который я пытался ставить в разных ракурсах к судьбе российской молодежи в условиях нынешней динамики русской культуры. У персонажей фильма «Кислород» нет Бога, нет авторитетов, нет морали, нет родины, нет чувства прекрасного, нет любви, нет дружбы. Они равнодушны и к Другому, и к себе, и к жизни вообще. Закрываются от мира и воспринимают себя мертвецами. В их душах интонация Раскольникова и лермонтовской «Думы». Шанс на выживание дает только наркотик. Почему? Потому что вокруг себя они видят лишь Ложь! Если до них символом жизни в России были Икона и Топор, то сегодня только Топор… Для них главное совесть. Их рефлексия, бунтующая против исторически сложившейся культуры, остро реагирует на это слово. Но что такое их «совесть», они не знают. По-видимому, не знаю и я. Хотя в ней, «мутной», мне чудятся золотые крупицы будущей русской культуры.
Фильм «Кислород» заканчивается фразой о современной российской молодежи: «Это поколение, на головы которого где-то в холодном космосе со стремительной скоростью летит огромный метеорит». Метеорит, господа, летит в наши головы…
Что же делать?
Культурная революция в России должна продолжаться.
ПРИМЕЧАНИЯ
1 http://www.rosbalt.ru/2011/02/28/823896.html
2 См. Ахиезер А., Давыдов А. и др. Социокультурные основания и смысл большевизма. Главы 9, 10. Новосибирск. Сибирский хронограф. 2002. С. 247 — 376.
3 Лермонтов М. Собр. соч. в 4-х т. -М., 1969. Т. 3. С. 172; Т. 3. С. 248.
4 Толстая Т. Кысь. –М., Эксмо. 2006. С. 307.
5 Там же. С. 309.
6 Там же. С. 314.
7 Там же. С. 317.