Журнал "ТАМЫР", №38, январь-март 2014 г.

Алексей Грякалов. «Не вытанцовывается…»: места сопротивления

Гоголь, как известно, не любил симметрии. В.Вересаев пишет о гоголевском саде: «Странно посажен сад на берегу пруда: только одна аллея, а там все вразброс. Таково было желание Гоголя. Он не любил симметрии. Он входил на горку или просто вставал на скамейку, набирал горсть камешков и бросал их: где падали камни, так он сажал деревья» Налицо, казалось бы, чистая произвольность случая. Но это, если угодно, обращенность к голосу судьбы: ничего совершенно случайно не выпадает. Или это великая тема свободы? Или тема свободы-судьбы? –религиозный ход Гоголя – работа именно с этой темой. Тут он совпадает и с тем, что делал Паскаль и с тем, что делал Кьеркегор. Тема мыслящего тростника и абсурда веры – абсурда и парадоксальности, пронизывающей жизненное состояние. Ведь сам факт сжигания рукописей говорит не только о том, что рукописи горят, а о том, что происходит очищение огнем – сгорает просветительское (а-теистическое сознание), представлен парадоксальный опыт веры. Ведь и пространство падения камушков – пространство разброса – пространство человеческое, более того, означенное именно силой и желанием того, кто кидает, но он не может сам по себе и своей силой определить места падения. Гоголь будто моделирует метафизику случайности будущего, которое даже для нас уже стало прошлым в смысле истории, но не в смысле существования. Места, описанные Шолоховым, Андреем Платоновым или Варламом Шаламовым – места господства случая, где человек буквально стерт непредсказуемой ситуацией гражданской войны, утопическими строительством или лагерем. В ближайшем – бросании камешков судьбы – нет закона. Это прямо соотносимо с гоголевским описанием места, где не вытанцовывается – не исполняется танец. Это место сбоя, нарушения линейного ритма цивилизации, замысла и проекта. Прямая полемика с Сартром («человек – это проект»). Гоголь – писатель и мыслитель пространства. Места, где мы странствует, отыскивая смыслы. И если иметь в виду, что «время божественное, а пространство человеческое» (Жорж Батай), то Гоголь представляет именно те места, где случай проявляет свою власть: где замысл не совершается. Вот тут раскрывается богатство словесных приставок: замысл – примысл – домысл ¬– умысл. Если европейское сознание будет апеллировать к другому, то Гоголь показывает и границы этой стратегии смысла и существования. Европейского другого еще нет – он только намечен. У Гоголя намечена границы другого – он всегда не тот мой/наш другой, которого мы представляем. Его укорененность в культурах и языках – в разных метафизиках чувствительности (Н.М.Бахтин) – делает его автором постоянного смещения – слова становятся словечками, оживают фрагменты и живут полноценной жизнью, оживают изображения, литература становится формой исповеди и проповеди.

Это опыт двойника в каждом, но не опыт двойника двойника – двойничество тоже подрывается тем, что и оно может не вытанцовываться – двойничество не может быть бесконечным. Это мысль о необходимости ограничения – уместности всего, что есть. Подсказка идет от ближайшего – от тела, которое не подчиняется замыслу. Жест невыполнимости говорит о присутствии внечеловеческого в человеке – это может быть божественное, а может быть и демоническое. Но это всегда то, что не может быть до конца освоено и присвоено человеком. Литература – демонстративный жест: dëmonstraätivus – указательный, изобразительный – указательный палец «самого бытия» в отношении к человеку. Указывание одновременно же означает и разъяснение, возможность более или менее ясного представления – разъяснение странного в мире. И герои Гоголя – именно странники, со странно перемешанными именами – от римских патрициев до «кувшиных рыл». Весь спектр возможных образов человека. Гоголь порождает образы предупреждения.
Гоголь не любил асимметрии – мы живем в ситуации асимметричных войн, нарушена симметрия мужского и женского, высокого и низкого. В советской школе были пропущены все места, где не вытанцовывался однозначный идеологический смысл. Гоголевский тест – это, если применить слова Михаила Пселла – это влажный текучий смысл, это странный поток всегда других смыслов, подрыва жесткости. Таков его язык, таков его жизненный пусть, таково и понимание его вещей. Он возвращает к самим местам бытия, где существование бытийно, а не идеологично. Гоголевское недоверие к времени – он будто бы не знал реальной истории, создавая воображаемый мир – это недоверие к тому, что проходит. Создается особого рода двойное зрение – не случайно так значим Гоголь для символизма. «Живем по Гоголю» не столько в смысле иронического комедийного представления, сколько в смысле внимания к местам, где совершаются или не совершаются танцы нашей собственной жизни.