Письма Игоря Полуяхтова к своему другу Боре — Абликиму Акмуллаеву(ныне известному не
только в Казахстане, но и за рубежом, художнику и музыканту), находящемуся на службе в рядах со-ветской армии датированы 1983-84 гг. имеются в семейном архивеZITABL.
Вот что пишет о своей переписке сам Абликим:
«…Армия не страшила меня. Единственное, чего я боялся, так это солдафонского отупения. Я договорился со своими друзьями, чтобы они поддерживали меня своими письмами. Иногда в день ко мне приходило более десяти писем и, если многие из них были коротенькими и, по сути, ни о чем, то письма Игоря были несравненно весомее не только по объему, но и по содержанию. Они были для меня окном в другой мир, в другое измерение. Я зачитывал их вслух. Письма Игоря ходили по рукам в казарме из семидесяти человек! Всегда находились люди, которым было интересно это слушать. Я рассказывал солдатам о группе «Пинк Флойд». Зачитывал им тексты Роджера Уотерса.
Однажды я нашел в книжном магазине книгу «Могшадхармы» в переводе академика Смирнова, вышедшей в издательстве “ЫЛЫМ” в том же 1982-м году, когда я был призван в армию. Все это было заложено как в матрице – ничего случайного! Наша связь с Игорем не ослабевала даже на расстоянии. Я купил сразу две книги, одну отослал Игорю, а вторую оставил себе для изучения.
Когда читаешь вслух такие великие книги, то из конфигурации слов написанных в них, и при их произношении возникает магия, рождается энергия, которая пронизывает человека насквозь. Даже если человек не понимает до конца о чем в них речь, то его попросту завораживает сама мелодия стиха.
Письма Игоря имели тоже такую способность – завораживать. Он для меня стоял в том же ряду, как и его любимые учителя, академики Аверинцев, Лосев, Лихачев. Он был их продолжателем. Он был настоящим интеллигентом и подтягивал нас до своего уровня.»
Сохранившиеся чудом письма к Другу, это великолепная возможность посмотреть на Полуяхтова, не только как на двадцатилетнего поэта и переводчика, имевшего серьезные амбиции в избранной им сфере переводческого дела ( в той области, где он , по сути, был, пионером, желавшим донести до русскоязычного читателя всю серьезность именно рок-поэзии, которую он одним из первых на территории бывшего Союза, причислил к «классике»), но и оценить качества его души, понять мотивы, двигавшие им в жизни, подойти к нему близко, очень близко, как могли бы приблизиться к нему лишь самые близкие и преданные друзья.
Письма Игоря зачастую носят наставительный характер. Из них вырисовывается образ Учителя и Наставника, Популяризатора и Пропагандиста, тех высоких идей, чьим носителем он был на протяжении всей своей Жизни.
Из предложенных для сборника писем высвечивается период ранней жизни поэта и переводчика, где уже определен тот круг имен, над переводами которых с английского на русский язык он будет работать в ближайшие десять лет ― это и “Пинк Флойд” и “Биттлз” и Элиот.
Его письма дают возможность понять его как человека необычайно требовательного, прежде всего к самому себе. Так, узнав, что его письма читает не один человек, а сразу несколько, он замечает Другу:
«―Как же ты никогда не писал мне, что кто-то от тебя получает возможность заиметь отношение к нашей переписке, т.е. я не мог и подумать. Что уже пять человек попадают в нашу беседу, читают сами. Конечно, это дело благодарное. Но ведь в тоже время ты меня выставляешь голым на стадионе; мне остается полагаться на то, что с дальних рядов меня разглядят не сразу, и я успею одеться в защитный костюм. Я ведь пишу машинкой, значит, есть в моем изложении не совсем удачный импровиз, еще не совсем проявленные мотивировки, не совсем сложившиеся фразы, что затрудняет понимание, т.е. разного рода ужимки и стяжение, которые надо исправлять, и систематизированно строить эпистолярную мысль.
Когда я знаю, что прочтешь ты, я могу позволить себе в изложении эти “недостатки”, если учитываю твою снисходительность и нетребовательность, ведь именно этим и допускается общение между друзьями.
Другое дело, уравновешенность и продуманность беседы не весть с какими незнакомыми умами: здесь нужно писать не приятельским языком, а безукоризненным и ясным, пусть даже это читают доброжелатели. А ты выставляешь нашу мысль на обозрение в самом ее наивном виде. Хотя, впрочем, за свои слова я отвечаю, но просто слишком надеюсь на то, что ты лично привык и врубаешься в мои представления и отсюда в манеру текстосложения, а другой – нет.»
Свою требовательность он относит и к окружающим:
«―Мише от меня досталось ещё раз и надолго. Я подумал написать стихи, где бы я вырисовал подобный распространенный тип людей. Назвал бы стихи «Культя». Это слово подобно по звучанию слову культурный, намекая на значение: «человек, выдающий себя за знатока современной культуры, музыки и др. знаний”. Но в русском языке это слово означает «рука без пальцев, култышка, обрубок кисти». Такие люди — без пальцев на руках ― тянутся ко всему, а взять себе ничего не могут. Всё это в духовном смысле Культи. Но так ведь я писатель дурацкий, у меня депрессий много от этих существ.”
Понять его отношение к профессии и его собственное кредо:
«― Кашкин писал почти всегда свои стихи. Сергеев глубоко злобствовал, подарив переводимому поэту такую прелесть, как “крысы в груде стекла и жести”. Можно подумать, по ассоциации с шорохом Роджеровых гордых городских крыс в Белом Доме (Животные, Свиньи). Часто больше впечатляет второй вариант, а третий оказывается непоэтичным. Могу сделать такой ненаучный вывод: то, что (т.е. эквивалентно =) по-английски ― стихи, по-русски ― галиматья. Поэтому переводчики cтарые учат нас писать свои стихи в духе оригинального поэта, как бы состязаться с ним в мастерстве. Меня это не устраивает: оставьте поэта в неприкосновении лексическом и фразеологическом! Вот я с великими муками оставил – что толку? Поэзии не стало в Элиоте. А у меня идея фикс — сделать самый равнозначный перевод ПОЛЫХ ЛЮДЕЙ.»
Его мироощущеие: «―Я рассуждаю о вещах сугубо по-европейски – ближе по-славянски, в духе угодного душе православия, но не индуизма».