Ауэзхан КОДАР
Прогулка по культурному ландшафту Страны Бездорожья
Трудно быть изданием по культуре там,
где от культуры осталось только воспоминание.
Но, на мой взгляд, предощущение подлинной культуры лучше,
чем ностальгия по старой.
Ибо первое настраивает на диалог с настоящим,
на пристальный интерес к современности,
а второе вечно отвращает от реальности,
уводя в мифологию прошлого.
Что касается нашего издания, мы все эти годы жили не только предощущением культуры, но и ее созиданием. При этом мы не стали цепляться за устоявшиеся авторитеты или общепринятые ориентиры, мы понимали, что надо взращивать своих авторов и находить свое направление. И таким направлением для нас стало ориентация на современность, а не на историю. Поиск истины мы предпочли разного рода мифологическим конструкциям. Изобретению всяческих псевдоидентичностей мы противопоставили критику отрицательных черт национальной традиции, пошедшей по пути архаизации общественного сознания. Мало того, мы пытались работать помимо российских стандартов в мышлении и формировании культурного процесса. Надо признать, что в России перестроечная и постперестроечная культура формировалась как преодоление советского тоталитарного прошлого. Вместе с тем, из тьмы забвения вытаскивались имена репрессированых поэтов, писателей, философов. В связи с этим возник феномен «возвращенной» литературы, надолго отвлекшей внимание общественности от насущных проблем современной культуры.
Это привело к ремифологизации русской культуры, к возврату ее к псевдоправославной парадигме. Конечно, это был необходимый этап. Мы все в свое время зачитывались сочинениями Бердяева, Шестова, Леонтьева, Розанова, Соловьева. Открывали для себя религиозных мыслителей, философов-мистиков, классиков евразийства. Многое, что было создано этими незаурядными дарованиями, поражало своей системностью, фундаментализмом и непреходящей актуальностью. Однако на дворе было другое время, и оно требовало других парадигм, другого мышления. Это время все превращало в товар, всему сообщало рыночную цену. Самое досадное, что продукты культуры «возвращенчества» не стали предметом творческого развития и переосмысления, а превратились в модное поветрие, на котором спекулировали все кому не лень.
Что касается казахстанской культуры того же периода, она послушно повторила общие этапы развития российской культуры, с тем различием, что застряла на «возвращенчестве» гораздо дольше. По сути, она до сих пор находится на этом этапе, хотя, честно говоря, возвращать-то уже нечего. Произведения деятелей Алаш-Орды давно уже изданы и переизданы, изданы казахские сказки и эпос, другое дело как они изданы…
Но об этом не принято особо распространяться. Не принято распространяться о купюрах и редакторском произволе в издании казахского эпоса, романов Жусипбека Аймаутова, или стихотворений Магжана Жумабаева, где тщательно убирались места антироссийской направленности, или слишком критичные к собственному народу. Настоящее у нас никак не хотело приобретать черты подлинности и первородства. Оно все время пугливо оглядывалось на вчерашний день, ожидая хозяйского окрика из ЦеКа, или полицейского циркуляра из дома Романовых.
Август. Фрагмент календаря Бревиария Маейер ван ден Берг. Книжная миниатюра 1475 г.
Между тем, в России к этому времени (сер. 90-х) вовсю шел процесс интеграции в мировое культурное сообщество, стало придаваться большое значение переводу современных философских и литературных текстов. И это стало знамением времени, знаковым поворотом. Перевод всегда имел значение плодородного гумуса для дальнейшего движения вперед, или, точнее, для корреляции с духом эпохи. Человеческое сообщество устроено так, что в ней одна эпистема, или система познания, сменяет другую. Например, в древних цивилизациях преобладала космологическая парадигма, в средневековых – религиозная. Что касается современной цивилизации, она ориентирована ныне на преодоление заблуждений предыдущих веков и своих собственных, т.е. это проект демифологизации,
который отказывается абсолютизировать даже сам феномен человека.
Когда Ортега-и-Гассет в начале века писал о дегуманизации
искусства, он имел в виду процесс дегуманизации в целом, т.е. отказ
от гуманизма, как исчерпавшейся эпистемы. Здесь речь идет о
децентрализации антропологического дискурса, о преходящем
характере различных картин мира. Когда Хайдеггер пишет об истине бытия и о человеке как о просвете в этой истине, он настаивает на том, что человек – это больше чем человек, в том плане, что последний — жертва и инициатор событий, которые могут развиваться как угодно. Однако любой человеческой общности свойственно абсолютизировать свое существование, навязывать свою шкалу ценностей с отрицанием всего прочего как неправомерного и не имеющего быть. В этом плане бытие есть инвариант сущего как совозможность иного. Следовательно, дегуманизация – это не отказ от гуманизма, а постоянное его расширение в сторону резервирования прав для неведомого и потаенного. Ведь сама возможность мышления является нам из неведомого и, если ограничиваться только рамками общепринятого, то мы неизбежно деградируем как мыслящее сообщество. Именно постоянное расширение границ дозволенного, чуткое отношение к едва возникающим догадкам в философии и науке позволило западной цивилизации стать тем, чем она стала. Возможно, поначалу для развития западной культуры имело очень большое значение ее географическое положение, компактность проживания, оседлость и земледелие, но сейчас понятие Запада не исчерпывается определенной частью света. Запад в плане современного культурно-цивилизационного авангарда создан совокупным трудом всего человечества. Здесь не место останавливаться на подробностях, но все лучшее, что создано в других частях света находило признание на Западе, в то время как на родине могло не признаваться и не привиться. В этом плане уместно процитировать В.С. Найпола свежеиспеченного лауреата Нобелевской премии родом из Тринидада: «Запад в своем тщеславии ошибается, если считает, что существующая сейчас всеобщая цивилизация зиждется на чисто расовой основе. Она создана не одной расой, не одной страной. Ее взрастили многие.
Это очень эклектичная цивилизация, и она покорила весь мир своим свободолюбием. Меня крайне огорчает, что представители некоторых культурных общностей (арабы, мусульмане, некоторые африканцы) заявляют: отрекитесь от этого, вернитесь обратно к своим истокам! Если вы отвергаете эту всеобщую цивилизацию, то учтите: у вас нет ничего, что может ее заменить».
Об этом свойстве Запада – быть универсальной составляющей — ныне не принято говорить. Зато сколько болтовни и воплей о вестернизации! Но не надо путать стиль вестерна и Запад как таковой. Зачастую, когда говорят о вестернизации имеют в виду масс-культуру. Но ведь об этом писал еще Ортега-и-Гассет, когда предупреждал о восстании масс, сметающем со своего пути всякую аристократию и присваивающем себе ее права. Вестернизация как раз и является следствием восстания масс, захлестнувшим не только Европу, но и весь мир. Это не результат культурной экспансии Запада, а объективное состояние мира, отказавшегося от культа аристократии и аристократического искусства. Вместе с тем «третий гуманизм», объявленный Леви-Стросом, вывел на сцену современности этносы развивающегося мира, которые заговорили о некоем третьем пути, пути национального возрождения. Но какое может быть национальное возрождение в ситуации восстания масс, усреднившей все и вся и доведшей этносы до состояния продавцов сувенирами в магазинах-реликвариях?!
Таким образом, размышляя о Западе надо четко понимать, что в нем существует две культуры: культура китча и аристократическая культура. И если первая востребована рынком и получила массовое распространение, то вторая известна пока в довольно узком кругу собственно европейцев и тех, кто работает в русле требований современной западноевропейской культуры.
Что касается Казахстана, мы только начали свое приобщение к Западу и мне отрадно, что альманах «Тамыр» первым открыто заявил о своем западничестве и собрал вокруг себя авторов, способных как к теоретическим размышлениям, так и к переводам с европейских языков философских и литературных текстов. В их числе хочется назвать Нурлана Оспанулы с его совершенно скандальными статьями, направленными на переоценку ценностей в казахской культуре, Жаната Баймухаметова, благодаря которому на страницах нашего издания появились стихотворения Г.Тракля и статьи о философии Хайдеггера, посмертные публикации Нурлыбека Садыкова, расставившие точные акценты в понимании статуса культуры и разоблачившие демагогичность понятия национального Возрождения, переводы Владимира Семижонова из польской поэзии, Жан Бодрийар в переводе казахстанского культуролога Бекета Нуржанова.
Особо нужно отметить переводы на казахский язык произведений Х.Л.Борхеса, И. Бродского, Ж. Делеза, выполненные Ауэзханом Кодаром. В том же «западническом», или критическом направлении работают авторы казахского раздела альманаха: Утежан Нургалиев, Оралтай Билялов, Асылбек Ихсан, Дидар Амантай.
Теперь, когда мы приобрели статус журнала, я хочу подтвердить, что курс будет прежним и планка требований останется на той же высоте. Чем плодотворно западничество в условиях современного Казахстана? Тем, что появится реальная система координат, по которой можно будет судить об уровне своего развития. Ведь не бывает рыбы “второй свежести”. Так и культурный процесс должен идти вперед, а не назад, в архаику, или реставрацию старины, как это ныне наблюдается в нашей национальной культуре. Такое впечатление, что если западная культура идет в сторону избавления от заблуждений, то казахская интеллигенция все больше уходит в мрак предрассудков и наивной бытовой самоидентификации. Ее удовлетворяет к примеру, миропредставление казахов образца XVIII века с культом батыров и народного ислама. Во-вторых, используя возможности современного культурологического подхода, можно будет произвести «ревизию» национальной культуры в плане поиска ее подлинных истоков. Так, благодаря эссеистике Алишера Акишева и Мурата Ауэзова мы уже выявили, что истоки казахской культуры уходят в глубокую центральноазиатскую древность: в индоарийское начало, унаследованное ранними кочевниками; в противостояние тюрков и Китая, отстоявшее бытие тюрков в мире, а не только в прикитайском регионе. В-третьих, через аналитическое наполнение казахского языка будем способствовать вхождению казахской национальной культуры в современные контексты мировой культуры. В нашей ситуации это приводит к актуализации переводческого процесса, отношению к искусству перевода как своеобразному мосту, в основе которого не столько «определение берега», сколько попытка перехода на иной берег, берег «бытия-в-мире».
Таким образом, особенность нашего отечественного культурного процесса в том, что он происходит спонтанно, без формирования каких-либо ориентиров, в лучшем случае, мы защищаемся от оголтелого невежества и беспардонной «самостийности» наших квазиидеологов, совершаем жесты, открываем велосипеды, а по большей части, отчаявшись, обращаемся к «варягам», то бишь к зарубежным авторитетам, которые еще больше запутывают нашу и без того «аварийную» ситуацию.
В последнее время все большую активность, в том числе и в пространстве культуры проявляет газета «Мегаполис». Так, в октябре это издание, видимо, исчерпав запас наличных казахстанских интеллектуалов, обратилось за церебральной подпиткой к «титанам» российской экзегезы Александру Дугину и Гейдару Джемалю. Это событие было обставлено со всяческой помпой и даже сопровождалось визитом одного из «апостолов» на многострадальную землю Казахстана. И, конечно же, все были в восторге от приблудного мэтра и слушали его со счастливой миной удостоившихся лицезрения. Между тем на Родине этих «исламо-атлантистов» давно уже никто не слушает, да и появились они там неким нечистым полукагабэшним, полукликушеским путем, безудержно спекулируя на просыпающемся национальном самосознании и с ничуть не скрываемым стремлением занять освободившееся место духовных вождей и идеологов. Пафос их творчества был в реанимации традиционализма чуть ли не профашистского толка с обращением к Рене Генону и Юлиусу Эволе как к непонятым мессиям ХХ века. Причем А. Дугин объявил себя апостолом «евразийства», которое в своих трудах противопоставил так называемому «атлантизму». Дело в том, что это им же, Дугиным, изобретенные понятия, так же как противопоставление цивилизации «суши» цивилизации «моря», прозрачно провоцирующее противостояние России и США. Что касается оценки творчества Дугина, то многие российские интеллектуалы при всем уважении к нескончаемой эрудиции апостола-самозванца склоняются к тому, что вздор всегда останется, вздором в какой метаупаковке он ни преподносился бы. Вот некоторые мнения из интернета, собранные по этому поводу.
Дугин вольно или невольно почти во всём копирует развитие теории ленинизма и путь большевиков. Классовый подход заменён на евразийский. Если его единомышленники придут к власти, то заварят такую же кашу. Евреи-традиционалисты станут движущей силой евразийской революции. А большинство русских при таком развитии событий окажутся мондиалистами и либерал-атлантистами…
Это хранитель старообрядчества, мужской галстук со знаниями полиглота, человек (да человек ли?), неспособный пользоваться всей грудой макулатуры, которую он имел несчастье прочесть.
К сожалению, сейчас либералы с Дугиным не спорят (это, видите ли, в их среде дурной тон), а если и спорят, то примерно выглядит это так: на Вас едет танк, а Вы кричите: стой, мерзавец, у тебя гусеница грязная! Что, он остановится, вылезет и будет мыть гусеницу? Нет — задавит и все.
Да и в самом деле, как можно дискутировать с человеком, который оживотворяет континенты, т.е. наполняет метафизическим содержанием неодушевленное и в то же время отказывает в праве на существование всему одушевленному?..
Не менее колоритное явление представляет собою типичный адепт генонизма Гейдар Джемаль, который считает ислам становым хребтом оппозиции буржуазному мировому порядку. Однако мировой порядок можно победить только на поле мирового порядка, а не в средневековой парадигме ислама. В построениях Джемаля марксистский мессианизм заменяется исламским, но как раз это обстоятельство выдает подлинную сущность их автора, московского интеллектуала, беспардонно навязывающего себе и другим плоды своей в общем-то светской начитанности. Идеологемы Джемаля (а иначе их и не назовешь) во многом являются пересказом книг Генона и других европейских традиционалистов. Целью своей политической деятельности Джемаль считает, во-первых, объединение всех сил мирового ислама, а во-вторых, – превращение России в исламофильскую и антизападную страну. Вот и в интервью газете «Мегаполис» Г. Джемаль разоблачает имперскую сущность США на примере событий 11 сентября и последовавшей за ними войны в Афганистане. Вроде бы позиция беспроигрышная, в лучших традициях российской интеллигенции. Но Джемаль не «милость к падшим» призывает, а готовит их к провиденциальной роли сокрушителей Левиафана западной цивилизации. И в этой связи становятся ясными мотивы редакции «Мегаполиса», которая, видимо, хотела выработать свое отношение к эпохальным событиям последнего времени. Но я не думаю, что позиция Джемаля в этом вопросе является единственно верной. Во-первых, лидирующее положение Соединенных Штатов вполне ими заслуженно и не носит имперского характера. В имперских отношениях не может быть свободы выбора, общение строится по вертикали, а не горизонтали, отсутствуют альтернативы. С другой стороны, поляризация на богатый Север и бедный Юг ныне более, чем очевидна. Так в чем же дело? А дело в том, что каждый сам должен отвечать за свою свободу и правильно ее использовать. Но многие развивающиеся страны, и исламский мир в том числе доказывают, что после обретенного суверенитета они разделяются на правящую компрадорскую элиту и бесправное бедное большинство. Очень редко в этих странах к победе приходит демократия. И причин к этому множество, но самая главная: неизжитый комплекс колонизованного, в свете которого на подтверждение внешней независимости тратится гораздо больше, чем на развитие внутренней. Вот эта внезапная потеря внутреннего мира, собственной шкалы ценностей – главное бедствие государств на стадии деколонизации. Кроме того, в ситуации политической неразберихи, связанной с эйфорией вновь обретенной свободы, у власти обычно остаются представители старого режима, которые впоследствии ни при каких обстоятельствах не хотят уходить с приватизированного ими Олимпа. Отсюда и появляется налет неубедительности на государственных символах, за которыми не стоит ничего кроме лжепреданности правящему клану. Этнос, не переживший внутренней оппозиции ко всему косному, что содержится в его менталитете, не производящий ежечасно переоценки своих ценностей, неизбежно обречен на вторичность и незначительность в ряду других более смелых и творческих этносов. Исламский же мир идет по пути самомифологизации и превознесения своей особости, как будто мусульмане созданы из иного состава, чем остальное человечество. Вот эти цивилизационные ножницы и породили афгано-американский конфликт, деликатно именующийся ныне борьбой с терроризмом. И здесь я не хочу давать оценочных суждений или делать далеко идущие прогнозы – это дело оракулов вроде Джемаля – но я полагаю, что Афганистан не смог воспользоваться предоставленной ему свободой. Последняя превратилась там в свою противоположность, которая вырвала страну из зоны легитимности и поставила вне закона. Причем этот сценарий – все больший уход в архаизацию, все большее отторжение от цивилизации и в результате, окончательная самоизоляция – приготовлен не только для Афганистана. Он предназначен для всех стран-аутсайдеров, растерявших потенциал своего развития. И, полагаю, что в первую очередь он опасен для республик Средней Азии и Казахстана и не только потому, что они – ближайшие соседи Афганистана, но и главным образом потому, что в них все меньше запаса прочности, все меньше внутренних возможностей для победы демократии и гражданского общества. С Америкой можно соперничать, но только достигнув ее уровня технологической и иной оснащенности. Однако во многих наших центральноазиатских республиках вектор движения идет вспять: к деинтеграции, к децивилизационным процессам, к заигрыванию с исламом. И здесь я не согласен с Джемалем еще в одном пункте, где он критикует Запад за культивирование, как он пишет, «неоязычества». На деле это происходит не из любви к язычеству, а вследствие того, что метафизический проект во главе с Богом-Абсолютом исчерпал себя, вместе с победным шествием ДНК идея зачатия возобладала над идеей творения. И речь идет сейчас не о реставрации язычества, а об экологическом сознании, способном выработать иную этику отношений человека с природой, с собой и себе подобными. Если ранее, в религиозной парадигме, попечение обо всем этом перепоручалось божественной воле, теперь каждый человек волен найти в себе и креативное, и оберегающее начало, проективный потенциал, позволяющий учитывать оптимальный баланс интересов в каждом поведенческом акте. В этом плане очень актуально интервью данное Муратом Ауэзовым той же газете «Мегаполис». Оно, на мой взгляд, как раз посвящено преодолению заблуждений национальной культуры и является как бы актом ее независимости. Мурат не впадает в восторги ни по поводу Дугина иже с Джемалем, ни в отношении официального ислама с его «опереточным» муфтием, ни в отношении самобытности казахов, ни по поводу тенгрианства, который он готов принять только в модифицированном виде. Учитывая огромный авторитет Ауэзова в сфере культуры и идеологии, самым актуальным на данный момент является подтверждение Муратом своей приверженности светскому видению мира. Более того, он даже взял на себя риск объявить себя «светским фундамендалистом». На фоне, как он пишет, «повального флирта с религиями» – это действительно очень принципиальное заявление. Суть его – в мужестве Ауэзова с открытым забралом пошедшего против течения нашей официальной идеологии, которая прикрываясь лжедемократической демагогией, подспудно поощряет тяготение казахских толстосумов к исламу и ко всяческим суевериям ложноэзотерического толка над которыми никогда не проходилась «бритва Оккама», убирающая лишние сущности. И полемизируя с Джемалем можно сказать, что на Западе речь идет не о возрождении язычества, а о продолжающейся светскости, примате сущего над сущностью, реальности над метафизикой.
Но что касается нашей казахской интеллигенции, неподобающее порождение лишних сущностей – ее излюбленное занятие. То она возведет на пьедестал «мифоплета» Мурада Аджи, то увлечется бреднями «космического воина», то организует грандиозную акцию по изьятию и полувозвращению золотых колец. Совсем как у Г. Маркеса, где отставной генерал Аурелиано Буэндиа то лепит, то вновь расплавляет золотые рыбки. Вот эта досужесть и необязательность, под которые может пролезть, что угодно – просто «фатум уморе» казахской культуры. Конечно, иногда раздаются и трезвые голоса. Но они почему-то сразу ставят себя на положение «вопиющих в пустыне» и кроме стоического «презрения к толпе» ничем не поражают.
Здесь передо мной мистическим образом всплывает сардонический облик Бека Ибраева – известного архитектора, еще в советское время прослывшего не менее авторитетным культурологом. Но в последнее время этот более чем почтенный «домулло» с совершенно потрясающим темпераментом носится повсюду с идеей новизны. На моих глазах он с одинаковыми аргументами высказал ее на пяти (!) конференциях. Финальной его акцией было выступление на конференции «Опыт новых институций в сфере культуры», организованной Аналитическим Центром Культурной политики в начале октября сего года. Вот и на этот раз «домулло» выскочил на трибуну в свойственной ему манере кавалериста, размахивающего шашкой и, охладив волной критики горячие головы присутствующих, приступил к излюбленной теме. В импульсивном изложении автора суть ее такова: перспективно только то государство, которое способно изобрести нечто абсолютно новое. Причем новизна должна быть, что называется, совершенной. Ведь изобрели же американцы джинсы, которых никогда в природе не было. Или возьмите джип. Это же машина-урод, где выпячены разные детали, которых обычно прячут. Но суть-то как раз в том, чтобы изобрести невозможное. Поэтому казахам или казахстанцам нужно сесть и «заварганить» что-то совершенно запредельное. Ну, и так далее, и с тем же апломбом. Чувствовалось, что человек вещал, витал в надмирных высях. Ему не было никакого дела до аудитории, которую с самого начала он свел на нет чеканным заявлением: «тут сидят или западники, или традиционалисты». Едва ему начали оппонировать, уважаемый гуру, свистя фалдами фрака, успел покинуть нашу недостойную обитель.
Во-первых, это непродуктивный стиль общения, когда имярек заранее предполагает, что другим сказать нечего. Во-вторых, свои заявления все-таки надо как-то аргументировать. Но когда вся аргументация сводится к тому, что «новизна нужна потому, что она нужна» – это ничего не прибавляет ни к понятию новизны, ни к авторитету ее «провозвестника».
Между тем, сама постановка проблемы новизны возможна только в пределах западной культуры, ибо для Востока важен в традиции момент бессознательного следования принятым образцам. Восточному человеку и в голову не приходит, что традицию можно пересмотреть, переиначить. Новизна прививается на Востоке только тогда, когда она освящена авторитетом старости. Но именно в этот период освящения она теряет всю прелесть своей новизны и превращается в рядовой элемент традиции. Иное дело на Западе. Само европейское сознание в современном ее виде возникло как борьба светскости против клерикализма. Импонирует также преемственность западной традиции и ее обозримость, а также борьба внутри традиции с разветвлением католицизма на лютеранство и кальвинизм, в результате которого появился буржуазный прагматизм, с которым уже в свою очередь боролись модернизм и авангардизм, не подозревавшие о назревающих парадигмах постмодернизма, который смешает высокое и низкое, свое и чужое, а из прошлого сделает “предшествующее будущее” (Лиотар).
Таким образом, новизну нужно “заработать”. Оно не может появиться по чьему-то досужему хотению. Те же джинсы появляются как отрицание нефункциональной “парадной” одежды, а джипы появились как средство передвижения в непреходимых джунглях, где может пробить себе путь только “ощетиненный” корпус. Возникновение нового связано всегда с тем, что некие силы встают в оппозицию старому. Без этого их соприкосновения и отталкивания невозможна инициация новизны. Так и для возникновения чего-то нового в казахской культуре она должна проявить свое отношение к инновации и традиционализму в мировой культуре. Она должна что-то приветствовать и что-то отрицать в своей собственной ментальности. И, допустим, единственный позитивный момент в выступлении Бека Ибраева я вижу в решительном отрицании им всех существующих форм интеллектуальной состоятельности в Казахстане. Хотя, вместе с “водой” не выкинуть бы нам и “младенца”, незримые для невооруженного глаза, но уверенные ростки этой самой интеллектуальной состоятельности.
Начиная эту статью, мне хотелось высказаться по многим вопросам, которых “накипело” больше, чем надо. С другой стороны, передо мной стояла задача сообщить читателю, что мы теперь приобрели статус журнала, что говорит, на мой взгляд, о нашей востребованности и жизнеспособности. Быть может, поэтому я позволил себе некоторое обобщение пройденного пути. А поскольку мы проходили его в едином культурном процессе со всеми, мне поневоле пришлось заняться нашим культурным ландшафтом и его, так сказать, “аборигенами”, к которым, конечно же, причисляю и себя, и авторов своего журнала. Большое видится не только на расстоянии. Вблизи оно даже заметнее. Современники – это те, кто временятся вместе. И если у нас в стране и привьется по-настоящему что-то новое, то только в процессе безальтернативного укоронения в настоящем, т.е. в нашем с вами совместном временении. А название статьи можно толковать по-разному, вот и толкуйте как вам угодно. Возможно, только тогда и появится в нашем неизбывном хаосе какая-либо дорога.