ДИАЛОГ
К 100-летию Х. Л. БОРХЕСА
Что такое феномен Борхеса? Это когда для писателя нет ничего чуждого: ни в религии, ни в философии, ни в географии; когда литература из сюжетосложения превращается в драму интеллектуального поиска с персонажами-концептами в декодированном пространстве бытия-возможности; когда невозможно определить где кончается интеллектуальная игра и начинается мистический опыт и наоборот; словом, когда человек не ставит предела своему восприятию.
Идея всечеловечности, т.е., сопричастности ко всему богатству общечеловеческой культуры — шанс для любой развивающейся нации. В русской литературе это сродни явлению Пушкина, который растворил в родном языке ментальные конструкции европейского сознания и тем самым вырвал русскую поэзию из провинциального, анахронического существования.
Культура, как и время, не имеет обратного хода. И дело здесь не в прогрессе, а во все более ускоряющемся темпоритме, в едином информационном поле от которого невозможно отгородиться. Это все равно, что отказаться от земной атмосферы. В древности писали эпопеи, тетралогии, в Новое время — тома, сейчас пишут рассказы. Однако, внутренний мир последних столь концентрирован, что на пяти страницах может вместить всю историю человечества. На это Борхес сказал бы, что время необратимо, но истории повторяются. Все идет по кругу, согласно Ницше с его вечным возвращением подобного. Каждая нация, если что-то и упустила в прошлом, имеет возможность поправить это на новом витке истории. Можно сказать, что творчество Борхеса и есть попытка упражнения на «старые» темы, личностной ревизии Бога, Вечности, Лабиринта, а также сюжетов мировой новеллистики, которых, на его взгляд, только две: «о сбившемся с пути корабле, кружащим по Средиземноморью в поисках долгожданного острова, и о Боге на Голгофе».
Рассказ Борхеса «Евангелие от Марка» как бы призван подтвердить данное положение.
Перенеся в наши дни историю с распятием, автор показывает всю условность поверхностного слоя цивилизованности, которой мы так гордимся и в то же время предостерегает от «вертикального вторжения варварства», когда люди настолько буквально воспринимают сказанное, что это немедленно отражается на судьбе рассказчика.
Так, студент Балтасар Эспиноса, читавший от скуки деградировавшим полукровкам «Евангелие от Марка» в финале приговорен ими к распятию, чтобы повторив подвиг Христа, спасти эту мрачную семейку, обезумевшую от бесконечных дождей и разгула стихии.
Выстроив оппозицию «варвары-буквалисты» и «студент-сюрреалист», автор как бы вопрошает: «Что такое культура — условный мир сознания, не имеющий ничего общего с реальностью или грубая реальность, не имеющая точек соприкосновения с миром артефактов?»
На взгляд Борхеса, образованность еще не есть знание, а знание не есть вера. Колебания между знанием и верой пагубны. Надо выбрать или то или другое. Главное, не исповедовать расхожих мнений. Последнее может привести на Голгофу, но уже в профанном, травестийном варианте.
Интересно также и то, что борхесовские «евангелисты» крайне немногословны. Они только едят, и, как выяснилось потом, распинают. А язык, как известно, не только форма национальной идентичности, но и средство коммуникации. Там, где всюду лишь фигуры умолчания, не может быть диалога. Вообще ничего быть не может. Ибо «Вначале было Слово. И Слово было Бог».
Данный рассказ важен для меня еще и тем, что он очень перекликается с нашими парадоксальными реалиями, где порой твои самые лучшие побуждения наталкиваются на неожиданные интерпретации. Или на стену молчания. В духе семейки Гутре.