БЛОГ Айман Кодар, Кодароведение

Айман Кодар. 2.2. Переход к эстетике востока через поэзию Омара Хайяма в казахских қара өлен: «Монолог Абая»

МОНОЛОГ АБАЯ

Стихотворение «Монолог Абая» было написано в 1998 году для сборника «Круги Забвения». В начале 90-х годов А.А. Кодар усиленно занимался переводами классиков казахской литературы: Абая, Магжана Жумабаева, Махамбета, поэзии жырау на русский язык. Абая А.А. Кодар переводил к 150-летию Абая в Казахстане, но это был не просто художественный перевод, это был герменевтический проект, т.е. перевод с комментарием, с собственной интерпретацией. Комментарии А.А. Кодара и его размышления о поэзии Абая составили позже эссеистический цикл «Абаеведение», где он очень подробно разбирает творчество Абая глазами интеллектуала-западника.

Стихотворение «Монолог Абая» как бы обобщает абаеведческую концепцию Кодара и опыт его художественных переводов. В его понимании Абай – выдающаяся личность, далеко опередившая своих соплеменников. В мировоззренческом плане Абай совершил акт трансценденции, т.е. он «перешагнул» родо-племенное сознание кочевников-казахов и пытался привить им принципы западного опыта мира. В связи с этим приводим выдержки из того нового, что привнес Кодар в абаеведение.

«Здесь теперь самое время поразмыслить о названии прозаических этюдов Абая. Известно, что они называются «Гаклия», что переводится, обычно, как «назидания» или «поучения». Но верен ли это перевод? Представляется, что он верен только для тех, кто хочет в это поверить. Но для любого непредвзятого взгляда видно, что перевод страдает натяжками. Ибо абаевское «гаклия» происходит от арабского «аклия», что означает умонастроение, умственный уровень, нечто умственное или помысленное. Поэтому эту лексему  лучше перевести как «размышление», чем «назидание». Ведь для того, чтобы назидать надо сначала помыслить. Кроме того известно, что смысл лексем «назидание» или «поучение» передается на арабском языке с помощью слова «васийэт», что перешло в казахское «өсиет» – завет, назидание. Но за этим словом стоит целая традиция с медресе и минбарами, раскрытыми от изумления ртами учеников и врачующим словом учителя. Однако, где этому всему нужно было взяться в пустынной степи, среди народа предпочитавшего байгу и козлодранье больше всех молитв и назиданий?! Абай и сам прекрасно понимает свое положение. Любая цивилизованная деятельность в нецивилизованной среде представляется ему бессмысленной» [2, с. 384-385].

В «Первом слове» Абай негодует: «Умножать ли мне знания? У кого учиться, кому передать свои знания, и для кого их пополнять? Без народа нет и жизни. Какая польза в том, что ты разложишь в пустыне ситец и сядешь рядом с ним, взяв аршин в руки?» [63, с.10-11].

Вот какой вывод из этого отрывка делает А.А. Кодар: «Следовательно, Абаю некому было назидать и его прозаические этюды это разговор с самим собой и с Богом, т. е., это одинокие размышления вслух, или монологи, как их принято называть в западноевропейской традиции. Вспомним «Монологи» Августина или «Размышления» Марка Аврелия. Ведь они и у того, и у другого появились в сходной с Абаем ситуации – ситуации самоотторжения от толпы в целях укрепления своей веры или мысли, ставшей для них превыше всего. Абай тоже понимает всю безысходность своей ситуации, но именно в ней находит себя» [2, с.385].

Далее, рассуждая о жанровой принадлежности размышлений Абая, А.А. Кодар отмечает: «Таким образом, прозаические этюды Абая Кунанбаева нельзя назвать ни «Словами назидания», ни «Книгой слов». Ибо они не имеют ничего общего ни с исламским жанром поучений, ни с Библией или Кораном. Это сочинение человека обладающего историческим мышлением и потому понимающего, что время пророков прошло и настала эпоха хакимов, или знающих. А хакимы – это те, кто мыслит. Поэтому это произведение следует переводить «Размышления, или, монологи», где первое слово означает название, а второе – жанр прозаических этюдов. В этом сборнике монологов Абай минуя русский путь, и отказавшись от восточного процедурного мышления напрямую обращается к духовному опыту Запада и реанимировав в себе античную или точнее греческую модель вопрошания, пытается заново пересмотреть многие проблемы исламской теофилософии и ортодоксии» [2, с.386].

Вот почему стихотворение называется «Монолог Абая», если быть точнее это монолог Абая №1, или «Первое слово».

“С безумными безумен будь !”- твердят.
Я рад бы быть бычком среди телят.
Но без раденья нет дороги к Богу,
Его достойны только те, кто бдят.
(Приложение 1)


“С безумными безумен будь!”- это аллюзия на поэму Абая «Масғут», где по сюжету в халифате идет дождь, делающий людей сумасшедшими. Об этом дожде предвещает мудрый старец лирического героя, который является везирем халифата. Везирь немедленно сообщает это халифу, запасается водой для очищения. Весь халифат, оказавшись под этим дождем сходит с ума, кроме халифа и его везиря. Но народ как раз таки наоборот считает сумасшедшими халифа и его везиря, поэтому хотят их убить, тогда халиф предлагает тоже напиться этого несущего сумасшедствие дождя и обезуметь:

Құтылар хал болмады мына дудан,

Біз де ішпесек болмайды жынды судан.

Өлтірер өңкей жынды бізді келіп,

Жынды деп есі дұрыс бізді қуған.

Екеуі жынды судан ішіп салды,

Құтырып көп алдына жетіп барды.

Өңкей жынды байқамай айтыппыз деп,

Құлдық ұрып, бұларға көп жалбарды.

Сонымен бет-бетімен тарқап кетті,

Әйтеуір тарқайтұғын уақыт жетті.

Көрдің бе көп тентектің қылған ісін –

Еріксіз есті екеуін есер етті [64 с. 272-273].

О «бдении», встречаемом в стихотворении,  А.А. Кодар упоминает и в эссеистике: «Но остаться в таком одиночестве это значит обречь себя на монологическое творчество, обращенное в бесконечность; добровольно взвалить на себя роль Логоса, день и ночь вещающего об одном и том же.Но только при таком бдении и создается культура, иного рецепта нет. В этом смысле Абай сыграл для кочевых казахов роль Сократа, вдребезги разбившего каноны традиционного мышления и властной рукой поставившего их на путь мысли и веры» [2, с. 386].

То есть, А.А. Кодар передает уже не просто одиночество Абая в духовных поисках, но и свою интерпретацию этого одиночества. Он называет ее «бдением», когда остальной народ спит, а мыслитель за всем наблюдает, пытается осознать. Причиной же бдения, по мнению автора является: «Несомненность существования Бога и невозможность его и невозможность Его постичь обрекают героя Абая на вечное духовное бодрствование, на неустанное, благодарное служение Всевышнему» [2, с. 374].

Я знаю, мне не стать Фирдоуси,

В вине Хайяма не смочить усы.

Не стать Саади – падишахом слова,

Но я другое ставлю на весы. (Приложение 1)

Здесь А.А. Кодар показывает, что поэзия на казахской почве должна отвечать совсем другим требованиям, нежели поэзия жемчужин Востока. Казахская поэзия ставит перед собой другие задачи, потому ее содержание может не совпадать с содержанием корифеев восточной поэзии, также как и форма. Абай у А.А. Кодара признает достоинства своих предшественников Фиродоуси, Хайяма, Саади, но понимает невозможность повтора их мотивов на казахской земле, потому что они – представители больших цивилизованных городов, представители оседлого образа жизни, а Абай живет в кочевом обществе. Поэтому казахи вне арабо-персидского литературного контекста, в котором находится Абай.  Вот почему ему становится одиноко:

Я знаю, мне не стать Фирдоуси,

В вине Хайяма не смочить усы.

Не стать Саади – падишахом слова,

Но я другое ставлю на весы. (Приложение 1)


Под красотами здесь подразумеваются разные приемы диванной литературы. Одной из главных особенностей диванной поэзии помимо арузовского размера, бейстовской строфики, полных и богатых рифм, использования клише, сложного языка является преобладание важности формы, а не содержания. Абаю наоборот хотелось предельно ясно, без лишних нагромождений, аллюзий донести внутреннюю суть: «В этих словах мы видим протест против надоедливого блеска форм, когда за ними нет родниковой свежести содержания. В своем творчестве поэт переплавляет традиционные размеры поэзии Востока и Запада в особую абаевскую форму «золотых» мыслей в «серебряной оправе» непритязательных рубаи, или аруза с бесконечной опоясывающей рифмой» [2, с. 374].

Но все-таки Абай является знатоком и ценителем диванной литературы, знает ее персонажей и поэтов, даже сравнивает себя с ними, показывая свои ценности. Если остановиться на героях, упомянутых в «Монологе Абая», то Меджнун – это герой известной поэмы «Лейла и Меджнун», на которую ссылались многие восточные поэты в своих стихотворениях, а иногда заново писали эту поэму, соревнуясь с предшественниками. Мансур – это имя, выбранное Яссауи для обращения к Мухаммеду: «В сорок четыре я оказался на ярмарке любви. Я бродил в слезах по цветникам. Как Мансур, я шел на виселицу ради любви. О, Великий Повелитель, Тебе поклоняюсь я всегда!» [65, с. 18].

Он – исповедь из пустоши степей,

Где я в зверей цепляюсь как репей.

Где я пытаюсь перекати-полю

Привить коренья горечи моей.  (Приложение 1)

Для казахов лирический герой находит особые наименования – звери, перекати-поле, потому что считает этот народ пока диким для настоящей культуры. Касательно исповеди сам автор сравнивал «Слова назидания»  по жанровым особенностям с «Исповедью» Августина.

Как всход заблудший и его исток,
Я в нем мешаю Запад и Восток.
Опасен Запад если в нем нет веры,
Восток без знаний – испражнений сток. (Приложение 1)


Пытаясь определить место творчества Абая на мировой арене А.А. Кодар приходит к такому выводу: «Его этюды – перепевы старых восточных мотивов совмещенные методом языческого синкретизма с его неизменным культом благородного человека. В таком случае встают закономерные вопросы. К какой ветви культуры относится казахский самородок – восточной или западной? К какому периоду истории его отнести – современному или… На это нет однозначного ответа. Видимо, это тот случай, когда сама история не позволяет человеку состояться, рождая его на своей периферии и не пуская в мир равнодостойных. <…> Таким образом, сборник монологов «Размышления» – это многоплановое сочинение, западное по форме и восточное – по кругу поднимаемых проблем. Это наводит на парадоксальную мысль, что в этом произведении Восток и Запад еще не разделились, эра пророков еще впереди или где-то поодаль. Словом, это вещь, ждущая своего осевого времени» [9, с.388]. А.А. Кодар считает Абая маргиналом, человеком, синкретически сочетающим в своем творчестве как европейскую философию, так и реакцию на ислам: «Так вот, в Абае эта традиция сличения религий переходит в традицию всеобщего сличения: он сличает Восток с Западом, кочевников с мусульманами, ислам с европейской атеистической мыслью. При этом он везде ищет целостность, сочетая несочетаемое: знание и веру, бога и труд, безмерность и меру. Так, к примеру, в его «Размышлениях» казахи рассматриваются, как бы мы сейчас сказали, культурологически, в сравнительном сопоставлении с ногайцами, узбеками, таджиками, русскими и т. д., в идеологическом же плане, эпические представления казахов поверяются исламом и толстовством. В то же время Абай передает преломление ислама в своеобразном усвоении соплеменников» [2, с. 382-383].

 

Надменен, чванен как английский пэр,
Казах с мундиром обручен теперь.
Ему роднее знания и веры
Стоящий рядом унтер-офицер. (Приложение 1)

         Здесь автор уже обращается ко времени жизни поэта, к 19 веку, когда активно шла русская колонизация, создавшая новые институты управления в степи, пошатнувшие культуру и государственный строй казахов. В степи появляются новые должности, такие как губернатор, волостной: «Волостная система ломает извечные маршруты кочевников и торчит, как кость в горле. Люди из одного рода,  разделенные границами волостей вынуждены враждовать друг с другом. Главной фигурой в степи становится не глава рода, а волостной правитель» [2, с. 375].

И люди, стремящиеся занять свое место под солнцем, забывают о нравственности, вере, науках, достоинстве, что очень печалит Абая. А.А. Кодар видит в Абае ввиду его духовных поисков не просветительское, а нечто пророческое: «Абай, побывавший на должности волостного, понимает, что любая попытка изменить действительность существующими средствами — это значит умножать зло и служить дьяволу. Изменить свирепые нравы Степи возможно только на основе духовного пересотворения соплеменников. И тут на помощь мятущемуся духу изгоя приходит природный талант златоуста. Жажда Бога и Правды делает Абая Пророком и Поэтом. И эти ипостаси у него неразделимы. Ведь синдром пророка включает в себя Тьму, озаренную Вестью, а Весть возглашается Словом. Поэтому поэзия Абая не лирика, и не эпос, она по сути своей и направленности — духовная поэзия, как книга Экклезиаста, или самобичующаяся муза армянского аскета Нарекаци. Разница только в том, что Абай в горниле своих медитаций хотел пересотворить целый народ» [2, с. 375].

Надежд не вижу я ни в чем пока, Не знаю, кем выводится строка…
Преследуемый сворой лжепророков Стареешь, эдак, ближе к сорока.  (Приложение 1)

А здесь нас снова отсылают к началу «Первого слова», где он пытается найти надежду в классических занятиях казаха: «Править ли мне народом? Нет, управлять им нельзя. Если этого не хочет даже тот, кто призывает на свою голову любую беду, не хочет этого даже молодежь с неостывшим сердцем, то я, старик, тем более не хочу. Нет, я не знаю, как им править. Так упаси меня бог от дела, которое мне не по силам. Умножать ли мне стада? Нет, я не хочу заниматься этим. Пусть дети разводят скот, сколько им вздумает­ся. На старости лет я убедился, что не стоит тратить остаток дней на умножение скота для добычи воров и попрошаек. Умножать ли мне знания? У кого учиться, кому передать свои знания и для кого их пополнять? <…> Может быть, мне стать благочестивым и заняться исполнением всех обрядов религии? Нет, и этого не стоит делать, потому что и для этого нужен покой. Какое может быть благочестие, когда ни в чувствах, ни в жизни нет покоя? Может быть, мне заняться воспитанием детей? Нет, я не хочу воспитывать детей. Может быть, я воспитал бы их, только вот не знаю как. Я не знаю, для чего их воспитывать, к какой цели их вести, для какого народа их готовить. Я не вижу для своих детей места, в ко­тором они могли бы радоваться жизни. Я не знаю, по какому пути направить их. Для чего же я буду снаряжать караван, если я не знаю, куда мне его послать?» [63, с.10-11].

А также, рассуждая о науках, он приходит к такому заключению: «Раз нет человека, с которым можно было бы поделиться своим горем и радостями, то сама наука – горе, и она только ускоряет старость» [63, с.11].

Таким образом, «Монолог Абая» по своему написанию похож на «Голос древнего тюрка», потому что также является по жанру монологом и художественным переводом с авторскими исследовательскими вкраплениями. По строфике здесь мы можем наблюдать казахский «қара өлең», который по мнению  автора, был перенят из персидсой поэзии. У. Бахтикиреева так комментирует данную мысль: «Статья А.А. Кодара о влиянии поэзии Омара Хайама на всю тюрко-иранскую ойкумену и в особенности на строфику простонародной формы «қара өлең» стала самым актуальным жанром казахской поэзии последних двух десятилетий. Рубаи по мнению А.А. Кодара, скорее плоды непринужденной импровизации, грациозной игры ума, чем концептуальные построения» [2, с.13].

Сам А.А. Кодар рассуждает о «қара өлең» и рубаи следующим образом: «Что касается «қара өлең» – это безымянный жанр типа русской частушки или литовской дайны. Таким образом, «қара өлең» – это и деградация, и возрождение. Деградация – в плане потери аристократизма и эпической мощи жырау и возрождение в плане пересоздания на народный лад “высокомудрой” формы персидских рубаи. Мне кажется в этом нет ничего удивительного. Если с эпохи Ю. Баласагуни и Низами шло освоение персидских форм средствами тюркского языка, естественно, что эти формы вошли в плоть народной речи и стали восприниматься как свое, родное» [66, с.40].

На русской почве снова наблюдается казахская поэтическая эстетика.  Что касается размера стихотворения – это пятистопный ямб. Преобладают мужские рифмы.

Данное стихотворение ясно показывает насколько глубоко можно погрузиться в психику поэта посредством перевода его произведений. Поэтическая форма перевода эссеистической прозы Абая интересна еще тем, что такое явление уже наблюдалось в творчестве А.А. Кодара, когда он переводил цикл «Мисс Ноль» с русского на казахский язык. «Мисс Ноль» – это цикл верлибров, то есть стихотворений, свободных от рифмы, также как и «Слова Назидания» Абая очень критических, точных и вольных. И данный цикл был переведен А.А. Кодаром на казахский язык рифмованными стихами, поэтому это не первый случай очень вольного рифмованного перевода автором нерифмованных произведений. Ведь А.А. Кодар как переводчик придерживается не буквального перевода, а перевода самой сути. И в данном «Монологе» ему удалось передать скорбь казахского мудреца, которому некому передать свое богатейшее духовное наследие, не с кем разделить свои поиски. Ему удалось передать сомнения, огорчения, страхи, чаянья, тревожившие казахского интеллектуала XIX столетия.