Наслаждение, которое может дать собственно журнал (и периодический, и также альманах) имеет три корня. В предисловии к № 1 три года назад главный редактор «Тамыра» писал, что «на примере структуры нашего альманаха можно убедиться, что развитие культуры в Казахстане имеет три модуса: политический, национальный, гуманитарный. Мы рады, что эти столь различные модусы встретились в одном издании и стали факторами одного сознания: казахстанского».
И далее, отметив то обстоятельство, что издание явилось осознанием тревожной, поистине переломной ситуации в культурной жизни страны, А. Кодар уверил, что у вас в руках лежит «не поколенческий, но экзистенциальный альманах, где собраны творения лучших представителей разных поколений, оказавшихся способными к новому культурогенезу.
В том-то и своеобразие нашего издания, что мы, каждый по мере сил, пытаемся ответить на вызов времени, который, на наш взгляд, заключается в том, насколько можно отказаться от старомарксистских стереотипов и узконациональных схем в пользу современной культуры мышления, определяющейся в основном разработками Западной философии и культурологии? Парадоксальным образом получается так, что ныне интеллектуальная состоятельность казахов зависит оттого, насколько они освоят западные технологии мышления. Теоретический вакуум, явственно ощущаемый в Казахстане, характерен и для русскоязычного населения. Быть может, общее обращение к Западу и станет той эпистемологической константой, на основе которого мы сможем выработать свое, специфически казахстанское мировоззрение». И вот уже издание лежит у вас в руках десятый, юбилейный раз, и оно по-прежнему называется «Тамыр», и до сих пор это слово в переводе с казахского имеет три значения: пульс, корень, приязнь; и так же «все эти смыслы объединяет идея коммуникации. А что такое идея коммуникации? Это осознание собственной недостаточности, тоска по Другому. Вместе с тем, идея коммуникации неразрывно связана у нас с поисками собственной идентичности, с самоидентификацией, которая возможна только при сравнении себя с другими, при сопоставлении Своего и Иного, причем в некой атмосфере, где циркулируют различные токи. Исходя из этого, наш альманах делится на три раздела: 1. Пульс перемен. 2. Корни и крона. 3. Диалог. Первый раздел посвящен нашему общественно-политическому существованию, второй – национальному бытию, третий –диалогу с Западом. При этом мы, пытаясь представить казахстанскую культуру как единую парадигму, старались охватить самые различные сферы культуры. Так, если в разделе «Пульс перемен» преимущественно представлены публицистика и политология, то раздел «Корни и крона» включает в себя историю, религию, беллетристику и поэзию, культурологию и философию казахского мира, а также размышления о современном казахстанском искусстве». Итак, наслаждение, которое может дать только журнал, столько трояко. С одной стороны любовного треугольника с «Тамыром» (или «квадратного корня» культуры, который нам необходимо извлечь — таковы уж условия задачи для интеллектуалов) выступает нечто насущное, сущностное, родное, роднимое, кровное, отчее, может быть, даже сермяжное — коренное. Это нечто извлекаемое из тьмы, из-под спуда, из дебрей, неизвестное, может быть чисто национальным, и прозаическим и стихотворным. С другого угла, наслаждение дает нечто исконно всеобще приемлемое, освященное, просвещенное, историческое в корне, духовно этимологическое, даже этиологическое (изучающее причины происхождения какой-либо болезни). Формы этого краеугла те же от публицистики до драмы. Восхождение к верхнему углу, к самому острому наслаждению, дается сочетанием всего периодического, серийного, актуального, насущного в конгломерат основного — корневого. В «корневом каталоге» содержится к нынешнему юбилею уже целая антология, к примеру, художественной литературы. Ее мемориальному обзору, напоминанию и припоминанию, мы и посвятим, для начала, эти несколько пиршественных страниц.
Три направления литературы – поэзия, драма и проза (оригинальные и переводные) – у нас в сознании пересекаются с тремя источниками их возникновения: родимый (Россия и Казахстан, как и страны между ними в СНГ), Восток (исторический, мифологический, и актуальный) и Запад. Порядок обращения в одно из направлений несуществен, но начнем с фигур, светящих и контурирующих, бросая тени влияний, со стороны Запада. За десять номеров «Тамыра» обращение в сторону Европы и США стало закономерным, размеренным и оправданным. Глядя на мастеров западноевропейской литературы хронологически, можно заметить, что первым, кого коснулось перо авторов «Тамыра» был Уильям Шекспир. № 1 (2), 2000 включает в себя эссе покойного ныне Н. Садыкова «Онтология и гамлетовский вопрос». Хотя, как казалось автору эссе, уже нельзя подыскать слова, чтобы не быть вторичным в эпитетах и сказать что-то новое в каком-либо аспекте о трагедии Шекспира «Гамлет», но через воззрения и научные открытия Л. С. Выготского, С. Л. Франка, Фридриха Ницше и Г. К. Честертона, приведенные в эссе, читатель видит, что «обращение Гамлета в самые критические моменты жизни к искусству знаменательно и, более того, неизбежно в его положении… Гамлет как бы производит проверку на истинность через искусство». Повторяя гамлетовский вопрос в применении тоталитарных механизмов социума, Н. Садыков приходит к заключению, что тоталитарные режимы создавались людьми, абсолютно знавшими «что делать», как делать и не сомневавшимися в том… «Сознание обладания истиной» порождает активную деятельность, само же обладание истиной порождает гамлетовскую пассивность. «Если перейти к бытийным основаниям загадки, содержащейся в трагедии, то мы непременно упираемся в проблему типов мироотношения, которая наиболее выпукло проявляется в разделении мира на Восток и Запад», то вырисовывается разница ориентаций западной энергии на Мир вне себя и восточной энергии вовнутрь человека, на не-деяние против «суеты сует» (Екклесиаста), или собственно деятельности. В одном только библиографическом указателе русских переводов и критической литературы на русском языке за 1976-1987 гг. «Уильям Шекспир» (М., ВГБИЛ, 1989) указано на триста девяносто семь работ о трагедии «Гамлет»; включенная в наш альманах статья уверенно дополняет шекспирологию, и тем вселяет в нас уверенность в истине и жажду не столько деяния, сколько мышления на материале, например, елизаветинского Ренессанса. Дальнейшее познание. Два номера «Тамыра» — 2 (7) и 3 (8) за 2002 г. содержат повесть Джозефа Конрада «Сердце тьмы»: может быть, самое лучшее, что создано в британской прозе ХХ века. В разделе прозы Альманах предлагает читателю всегда нечто новое, но не хорошо забытое, а именно новый перевод известнейшей повести Конрада, ведь в ней, по выражению автора, содержится почти все его искусство. Совершив путешествие в Конго, которое колонизировала Бельгия якобы с целью внедрения христианства и европейской цивилизации в самую мрачную сердцевину мира, Конрад находит материал для «самой совершенной прозы на английском языке», и публикует этот шедевр в 1902 году. Существует масса интерпретаций и критических комментариев «Сердца Тьмы», но главное, что этот писатель-капитан пришел к выражению самого невыразимого, потаенного в сознании и мерзкого в душе белого немца-полубога – носителя света темным народам. И, между тем самым, в пику викторианству, был преодолен романтизм, и дух этой повести Конрада наполнил модернистское движение, определившее главную литературу лучшего, то есть прошлого столетия. И, как герой Конрада Марлоу говорит в конце о последних словах мистера Куртца, это останется навсегда, и эти «Его слова так и будут звучать» в сердце тьмы – в душе свете: Ужас, ужас! Этими словами как эпиграфом предваряет первоначальные наброски «Земли Бесплодной» ее автор – величайший поэт англо-американской литературы – Томас Стернс Элиот.
Публикацию его критико-культурологических и социоведческих эссе мог бы предложить в нашей стране только наш Альманах. Атмосфера прозы Конрада, идеально отражающая подлинную, зловещую картину мира, изначально вдохновила Элиота на создание поэтики, принесшей ему Нобелевскую премию в середине того же прошлого столетия. И до сих пор, следует думать, что творчество такого класса насущно и непреодолимо. Номер Альманаха включает первую книгу поэта под названием «Прюфрок и Другие Наблюдения». Объемное стихотворение «Песнь Любви Дж. Альфреда Прюфрока» было написано Элиотом в 23 года, когда он был студентом Кембриджа, и незамедлительно отметило его как поэта уникальной самобытности. Этим изданием новых переводов, причем (в дальнейшем) почти полного наследия Т.С. Элиота и поэтов модернизма Альманах вносит вклад в развитие интереса к Западной культуре и русскоязычной переводческой традиции. Другим эпиграфом из «Сердца Тьмы» предваряется более поздняя его поэма «Полый Люд»: белое божество из Европы скончалось, и посему туземец в диком изумлении восклицает «Мистар Куртц – он умерля»! А мы чуть было не сказали то же самое… об австрийской лирике. У нас она связана с переводческой деятельностью Ж. Баймухаметова. Поэзия экспрессиониста Георга Тракля в полном объеме привлекла внимание поэта-переводчика гораздо раньше, чем было подготовлено российское двуязычное издание: Georg Trakl. Gedichte. Prosa. Briefe (С.-Пб., 1996). В № 1 (2) представлены избранные стихотворения из того объема, который ждет своего нового издателя. Самый крупный специалист по русским переводам западноевропейской поэзии Е. Витковский (составитель антологии «Строфы Века — 2») провел в свое время тщательный разбор всех существующих переложений одного более чем известного французского стихотворения, а именно «путевые заметки в восьми… капканах, повествующие о неблагополучном плавании «Пьяного корабля» Артюра Рембо по волнам русской поэзии на протяжении трех четвертей столетия, 1909-1984» («Литературная учеба», № 2, 1986).
Ж. Баймухаметов также обратился к Le Bateau ivre, и успешно обошел все указанные теоретиком «капканы» на страницах № 3 (5); в том же номере были представлены его переводы из Поля Верлена как Диалог поэтов, «которых связала взаимная симпатия, основанная на гениальном прозрении, что «Карфаген должен быть разрушен». Это прозрение, пишет автор переводов в предисловии, ? способствовало тому, чтобы один из них в итоге превратился в отпетого алкоголика, а другой в бизнесмена-неудачника. Сопрягая стихотворения этих поэтов, автор и переводчик… также надеялся снискать уважение со стороны читателя, для которого слово «дружба» ? не пустой звук». Как и слово «Тамыра». Другой поэт и переводчик, В. Семижонов в № 1 представил свою Антологию современной польской поэзии, куда вошли стихи лауреата Нобелевской премии 1980 года Чеслава Милоша и потомка английского поэта-метафизика XVII века Дж. Херберта, Збигнева Херберта, который был канонизирован как поэт и в Европе, и в Польше. В конечном, может быть, даже гамбургском счете, «Тамыр» взял на себя инициативу, и открыл рубрику «Глобус поэзии», где должны публиковаться лучшие образцы национальной и мировой поэзии как в оригинале, так и в переводе («Глобус…» завертелся от № 1 (6) в 2002 году с двух стихотворений американского поэта-правозащитника Ларри Симса).
Переводы поэтов и прозаиков Запада на казахский язык выполнил К. Сугирбеков ? это новелла Франца Кафки (№ 1 (6), 2002), но более всего заботу о литературном Западе взял на себя сам А. Кодар — это его материалы к 100-летию Х. Л. Борхеса «Евангелие от Марка» (№ 1), а также, например, Иосиф Бродский (№ 1 (2), 2000). Кстати, воспоминанием о Бродском на страницах Альманаха поделился тот же Ларри Симс. Подход к насущной дискуссии о наследии модернизма Запада намечен в наших эссе «Роль модернизма в анатомическом театре поэзии» и «Приближение прозы к модернизму» (в двух последних номерах). Но сами писатели-модернисты, в своем большинстве, предполагали для себя иную, маленькую аудиторию, то есть у них не было опасения, что они пишут для тех, кого Д. Г. Лоуренс называл ордами. Он сказал, что надо затопить все орды или дать им захлебнуться. Читательство не развито среди орд, идея массового читателя воплощалась ужасно трудно, и если вещи не становятся памятниками, тогда их стоит заточить в хранилищах академий, иначе всё могло бы плохо обернуться. Таким образом, памятники модернизма, образцы для изучения-подражания хотя были бы сохранены.
Главный редактор систематически переводит с казахского на русский. В последнем выпуске (№ 1 (9), 2003) на русском языке появился поэт Мукагали Макатаев: «обладая удивительно точным нравственным камертоном, Мукагали, подобно Достоевскому, предчувствовал, что пути назад, к аулу, патриархальному быту, нет, а путь вперед осилят только те, кто способен к преодолению и себя, и других». Наверное, поэтому для перевода А. Кодар выбрал сначала и прежде всего Махамбета, Абая — лирика этих казахских классиков наполняет страницы выпусков 2001 года; затем переводчик обратился к философской прозе Абая, к «Укреплению в вере», Монолог Тридцать восьмой, например, мы читаем в последнем «Тамыре». Диапазон русского перевода с казахского у А. Кодара в итоге коснулся Жумекена Нажимеденова (см. Избранное в № 3 (8), 2002) и тут же Дидара Амантая его прозы «Что-то случилось с миром». Творчество Амантая проникло практически в каждый номер: взять для знакомство хотя бы Четыре эссе (№ 2 (4), 2001), где приятно возникают фигуры Камю, Достоевского, Сартра и Франсуазы Саган. Амантай как близкий духу Альманаха прозаик выступил на этих страницах многократно, и однажды как автор белых стихов с «Реквиемом по Осени» (№ 1 (6), 2002). Собственно представление поэтов нашего места и времени началось с Нурлыбека Садыкова и Владимира Семижонова:
Стало быть, я обращаюсь, море, к тебе словом раковины,
на диалекте понятном мне и тебе одинаково,
я… становлюсь твоей раковиной…
А. Кодар сам не раз выходил на свои же страницы со своей разноликой поэзией, вскоре будущей собранной в сборник «Цветы руин». На руинах нынешнего дня, мгновенно превращающего будущее в прошлое, и наоборот, «Тамыр» вывел на свет еще семь поэтов, как семь частей спектра. Самый юный возраст среди них у Насти Кривояз, ее «Снам и Будням» посвящены страницы последнего выпуска. Среди поэтов Альманаха — Магжан Жумабаев, Борис Поплавский ? несовесткий поэт на Набережной Неисцелимых — Евгений Грюнберг и Ерлан Аскарбеков (последний выступил как прозаик с «Беглым Сфинксом»). Проза Асель Омар светила в нашем издании дважды, появлялись фрагменты из романа А. Жаксылыкова «Сны окаянных», и прочие любопытные произведения. Не осталась без внимания и литературная критика, и традиция рецензирования, не могло обойтись без литературоведческих экскурсов. Что касается драмы, то с ней вышел в свет Нур Табаров это историческая драма по мотивам «Истории Байхаки», когда события происходят в империи Газневидов. Тимур Бейсенбиев вышел в свет с обзором «Античности и Византии» в зеркале классической исламской культуры на материале персоязычного историко-литературного свода XIII века Джвами ал-хикайат Ауфи. Также непосредственно к литературному классическому Востоку приблизило эссе А. Кодара «Поэзия Омара Хайама и казахское устнопоэтическое творчество» (в № 2 (4), 2001). Вопросы литературной критики как средства взаимопонимания всегда занимали главного редактора: «на этом огромном пространстве настало время для новой любви на основе свободы и неутоленной взаимности» (№ 1 (3), 2001, с. 98).
И четвертым наслаждением, которое может дать журнал, тем более при извлечении эстетико-этического «квадратного корня» нашей текущей жизни, является периодическая продолжительность, продолжающее и продолжающееся свойство издания. Так что, речь о философской, культурологической, религиоведческой, этнографической, исторической, искусствоведческой, психологической и политологической эссеистике «Тамыра» в дальнейшем. Продолжение следует…