Казахская литература стоит на перепутье девяти дорог. Позади – одна дорога, впереди – тысяча путей. Среди этих тысячи дорог есть и проходящие по побережью реки, и по вихревой пустыне, и те, откуда еще можно вернуться, есть и не имеющие вовсе возврата. Казахскую литературу на это перепутье тысячи дорог привела и оставила в смятении сама жизнь. Когда казахский опыт жизни столкнулся с русским опытом, а через русский опыт – с европейским опытом, произошло столкновение казахской литературы с энергетикой русской литературы и через нее с динамикой европейской литературы; это как столкновение скалы с филином, в любом случае погибает филин. Конечно, тут рушится казахский опыт жизни и, конечно же, в роли подражателя оказывается казахская литература.
Однако, и европейская литература – не единственная наша наставница, она представлена в тысячах лиц. Ладно, оставим в покое далекую Европу, возьмем нашу соседку – русскую литературу. В эти дни, дни октябрьского переворота, у русской литературы эпохи Советской власти существует тысяча направлений. Вроде бы у всех знамя – красное, лозунг – революция, цель – равенство. Однако относительно искусства, и одного из ее направлений – литературы у разных сторон – совсем не совпадающие принципы. Если одни возглашают, что искусство есть и будет, другие говорят, что искусства нет и не будет, или что если оно и было в прошлом, то в будущем его точно не будет.
Кроме того, мы люди эпохи бурных перемен и потрясений. Наши женщины и мужчины, политики, крестьяне, литераторы, мы все – как войско с саблями и копьями в руках, которое выжгло сухую прогнившую степную траву, чтобы вместо пала выросла свежая зелень. Мы обязаны быть войском. Этого требует и революция. Этого требует и жизнь. Но у каждого подразделения в войске есть свой строй, своя обязанность. Только когда каждое подразделение в войске четко выполняет свое предназначение, войско в целом выигрывает сражение. Если же оно не выполняет своего долга, а, наоборот, забыв о нем, в общем порыве кричащей, беснующейся своры бросается вперед, это принесет только разруху. Вот так и казахские писатели – только малое крыло немногочисленной армии, небольшое созвездие. На нее, кроме общего воинского долга, возложена особая миссия. Миссия писательства и поэзии. Если наши писатели выполняют свой воинский долг, но не выполняяют поэтической миссии, тогда они – не поэты. Если исполняя поэтическую миссию, не исполняют воинского долга, они – не воины.
Поскольку казахи, если смотреть глазами европейской культуры, – народ обделенный в плане культуры и литературы, наши писатели могут забыв о своей воинской, гражданской миссии, замкнуться только в поэзии и, даже, забыв о поэтическом долге, в массовом порыве только вопить и выкрикивать лозунги, искренне поверив в то, что литература – это только лозунги и пропаганда. Или к примеру, что литература – это религиозный букварь, или атеистический букварь, однако, в любом случае – букварь. Или – взяв за образец русскую литературу, пойти в ней по неверной тропинке, уткнуться в точку невозврата, или пойти вслед за стадом заблудших коров.
И вот мы, которые из стольких возможностей выбрали некую их часть, девять раз взвесив, выбрав кое-что из разноголосицы девяноста мнений, посчитали своим долгом предложить вам на размышление нижеследующие мысли. Предлагаемое нами – не необъятная ханская ставка, не восьмикрылая просторная юрта, нет, это походный шатер-времянка, которых было так много в эпоху хана Аблая. В эпоху войны и разрухи, боев и походов не возводят дворцов, не возносят к луне белокрылые юрты. Эпохе войны более к месту шатры-времянки. Походы закончатся, настанет новое бытие, тогда мы бросим шатры и воздвигнем высокие белые юрты, где поместимся все. Но это – в будущем, а пока наше прибежище – времянка.
Читатель! Мы рады тебе! Переступи через «Порог». Вступи в «Ожерелье».
- НАША ЛИТЕРАТУРА
«Уровень развития литературы не зависит от уровня культуры техники», – пишет Маркс. Чтобы подтвердить это свое утверждение он ссылается в греческой истории на Гомера, а в европейской истории – на Шекспира. И в самом деле, и в эпоху Гомера у греков, и в эпоху Шекспира у англичан, техника была на младенческой стадии развития.
Однако в эти периоды развитие греческой и английской литератур поднялось на недосягаемую высоту. Выяснить, почему так случилось – задача историка литературы. А мы здесь имели в виду, что если мнение Маркса приложить к казахской жизни, то нельзя сказать, что если у казахов культура техники и была совсем низкой, то и литература была почти никакой. И в самом деле, у казахов была и есть очень глубокая литература. Всякие перемены, вершины и низины, печали и радости, мечты и думы казахской жизни находили свое отражение в литературе. Мы пока можем оставить в покое неисследованные эпохи, но если взять последнее время, наших почти современников Мурата, Махамбета, Базара, Шортанбая, Акан-серэ, то грусть и скорбь, чаяния и надежды народа, выраженные в их поэзии, говорят о том, что они – настоящие жырау. Они – первые герои, отравленные испарениями подлого европейского и русского колониализма, впервые нависшего над казахской степью. Великан казахской поэзии Абай – первая жертва, принесенная казахами с кровавыми слезами на глазах перед наступающими капитализмом и колониализмом. И трагедия, и глубина поэзии Абая, который, начав свой путь как управитель и советчик народа, дошел до самых пределов отчаяния, до пучины самых тягостных мыслей, именно в этом. Величие Абая в том, что стоя на тоненьком мосту через пропасть безвременья, он двумя руками боролся с двумя мирами, и поэтому, углубил старое содержание и направление казахской литературы, обогатил ее новыми формами.
Поскольку Абай не был поэтом забав и пирушек, и, в особенности, из-за отсутствия печатных изданий, направление Абая, и, в особенности богатство открытых им форм, не получило распространения в народе. В ту эпоху капитализм буквально оккупирует казахскую степь, народ практически раздавлен. Литература лишается и направления, и формы. И постепенно превращается в пережевывание разного рода мусульманской галиматьи.
Однако одним из свойств европейского колониализма было то, что тотальное насилие делает и раба героем, обреченность на смерть рождает любовь к жизни, подавление народа ведет к пробуждению в нем национального достоинства. В связи с этим законом, после событий 1905 года обессилевшие от ударов судьбы казахи, начали приходить в себя. Когда исстрадавшиеся люди приходят в себя, они стонут, вздыхают, задыхаются от скорби. Наша литература после 1905 года, выраженная в таких шедеврах как «Пробудись, казах!», «Сорок басен» была рождена из такой скорби. Этой исстрадавшейся душе грезились звуки битвы, где она с саблей бросается на врага. Пробуждающийся народ вспоминал свое прошлое. Так и наша литература с призывом «Пробудись!» стала вспоминать свое прошлое. Не для того, чтобы восстановить свое былое варварство. Для того чтобы через воспевание прошлого породить надежду. Она даже не воспела еще, только начала воспевать. И вот когда наша литература была в таком состоянии, мы были вовлечены в великую революцию.
- РЕВОЛЮЦИЯ И НАША ЛИТЕРАТУРА ДО НАШИХ ДНЕЙ
Переживаемая нами революция не была порождением нашей собственной истории, она явилась порождением европейской истории и потому, нам – чужой. По этой причине поначалу наша литература не смогла ничего написать о революции, наша литература не имела никаких средств для такого описания. Она продолжала двигаться в прежнем направлении. С одной стороны, описывая смуту, наступившую в народе как последствие русского колониализма, с другой стороны, напоминая обеспамятевшему, впавшему в прострацию народу о его былом величии, она шла естественным, природным путем.
Крупный ученый-марксист Плеханов писал, что крестьянин должен приспособиться к революции в быту. Революция хоть и пошатнула некоторые внешние стороны казахского быта, сознание казаха не изменило традиции. Поэтому наша литература и в начальные годы революции продолжала развиваться своим природным путем. Можно даже сказать, что наша новая литература довольно-таки продвинулась на этом пути. И если она не стала взмывать на вершину, боясь погибнуть в прыжке, а следуя законам исторического развития, стала расти день за днем и вширь, и вглубь, это достоинство нашей прошлой и современной литературы, за которое ее надо не порицать, а хвалить. Нам не стоит обижаться на нее, что она не заговорила с ходу о революции, надо понять по какой причине не заговорила. Еще одна причина того, что в нашей литературе не оказалось описания революции, и что в редких, бездарных попытках она была представлена превратно, это оттого, что она вошла в казахскую степь не с солнечной, а с теневой стороны, не вслед, а слева. Это очевидно и этого уже не скроешь. Трудно также перешагнуть через впечатляющее определение Маркса, что бытие определяет сознание. Что касается попыток положительного описания революции, они начались только в последние годы. В результате мы хотим сказать, что путь нашей литературы, который она прошла до наших дней, – это правильный путь, пройденный ею по железным законам истории и бытия. Сюда можно и с другой стороны взглянуть: свойство любого течения в том, чтобы течь. То, что течет на ровном пространстве, течет, распространяясь вширь, спокойно, величаво, а по узкой прощелине – вскипая пеной на камнях, ударяясь об скалу, взбрызгивая. То есть, подчиняясь и течению своему, и рельефу своего русла. Так и бытие наше похоже на текучую воду. Казахское бытие и быт стремятся теперь течь по новому руслу. Великая революция только сейчас вошла в казахскую степь с солнечной стороны. Теперь, бесспорно, и наша литература будет постепенно искать новый путь. Какой же он будет?
Наш ответ таков.
- ТЕПЕРЬ О РЕВОЛЮЦИИ И НАШЕЙ ЛИТЕРАТУРЕ
Переживаемая нами революция – бесподобное явление в истории человечества. Это революция призванная уничтожив последнего демона в человеческой истории – колониализм и капитализм, направить развитие истории по новому руслу. И естественно, что рабочие всех восточных стран, бывших колоний Европы, и страна трудовых казахов, как искорка в пышном созвездии Востока, или как нечто оседлавшее волну, не могут не принять эту несравненную революцию, заклеймить ее не другом, а врагом.
Если колониализм – враг европейского пролетариата, то она враг и колонизованных стран. И хотя событие революции глубоко укоренено в истории Европы, и пусть это явление, порожденное европейской историей нам чуждо, у революции цель одна – не только встряхнуть или перевернуть Европу, а привести к счастью все человечество и потому оно не может быть чуждо для порабощенных стран всего мира, для всех приниженных классов. И потому, колонизованные страны всего Востока и их искорка, трудовые казахи, на пути уничтожения колониализма и капитализма – искренние друзья восставшего пролетариата. Иначе никак невозможно. И наша литература тоже не может считать эту революцию не своей.
Однако было бы ошибочно полагать, что единство в направлении и основе, является единством и в ментальности. Если великий пролетариат пришел к революции с пушками, пулеметами, машинами, в шинели и при оружии, казах присоединился к нему по дороге с плеткой, дубинкой, в великоватых сапогах и распущенном малахае. В Европе есть музыкальные оркестры. Оркестр из пятидесяти, шестидесяти, ста музыкальных инструментов при одной игре исполняет одно произведение. И красота оркестра не в том, что все музыкальные инструменты вопят и пиликают одинаково, а в том, что каждый отдельный инструмент на своем месте и издает только ему присущие звуки. Революционной литературе нужно учесть это обстоятельство. У революционной литературы рожденной самой революцией, или пролетарской революцией должна быть своя, пролетарская литература. Это первый вид революционной литературы. А у таких народов как казахи, которые присоединились к революции попутно, тоже должна быть своя революционная литература. Но она будет – второго типа. Литература такого типа не рождается из самой пролетарской революции, а появляется как бы издалека, из ее духа, динамики. Наша литература сейчас тоже не может быть первого типа. Она должна быть литературой второго типа. Если ныне наша литература поставит себе целью, что пролетарская революция есть и литература таких порабощенных народов как мы, то благодаря динамике революции у казахов появится надежда, что ее литература тоже станет революционной.
Выдающийся марксист, поэт Луначарский пишет: «Новая нация, новый класс не начнет с того места, где прежние закончили… новый класс или новый народ встанет в оппозицию к тем, кто прежде над нею властвовал и разовьется во вражде к их культуре».
Поэтому, эта повадка или хитрость, отстраненно говоря, этот темперамент, этот горячий нрав возможен и для казахской литературы. Только если и возможен, то только по-казахски, по-азиатски. Вот над чем надо подумать. Верно, что целью правильной, великой революции является равенство. Верно, и то, что революция не только лишь для разрушения, но и для того, чтобы установить на земле новый строй, новый порядок. На этом пути рука об руку с европейским пролетариатом мы идем к новой жизни, к равенству. Мы тоже тоскуем о новом мире, забрезжившем за горизонтом. Наша литература тоже не ставит своей целью лишь разрушение, или революцию ради революции, мы стремимся к новой жизни, стоящей за революцией. Однако когда рука об руку с пролетариатом мы идем по направлению к новому миру, невозможно, чтобы от нас не исходил дух Востока, или особый наш казахский аромат. Невозможно, чтобы в наших мыслях, мечтах, литературе не исходил запах Азии. Хоть мы и идем в одном направлении, невозможно, чтобы от пролетариата не исходил дух ее истории, ее машины, ее шинели и чтобы от казаха не исходил запах ее тысячелетней истории, запах ее каракулевого малахая. Равенство на заре человеческой истории – это однозначное бессознательное равенство примитивных животных. Современное равенство – равенство, где разные мнения и разные чувства обуздываются человеческим разумом, т.е., истинно человеческое равенство. Когда мы, взявшись за руки с пролетариатом, идем с ним по единому пути равенства, на этом пути казахский поэт, воспевая неприглядный быт простого казаха и его общие нужды с пролетариатом, должен стремиться передать мысли, чувства, мечты и понятия, присущие только этому казаху, его собственное мироощущение. В противном случае казахская литература так и не родится. Если не будет инаковости не в направлении, а в духе, если, к примеру, она будет только в слове, литература превратится только в перевод, переложение с чужого языка. Вообще, полагать, что возможна единая ментальность – это ошибка. Вот наши соображения о взаимоотношении нашей литературы и революции. Однако литература не ограничивается только этим. Теперь давайте разберем другую ее сторону.
- ЧТО ТАКОЕ ЛИТЕРАТУРА? ВСЕОБЩИЙ ЗАКОН ЛИТЕРАТУРЫ
Литература – одно из направлений пяти искусств. Искусство – порождение прекрасных человеческих чувств, стремящееся посредством чувства постичь Вселенную, или жизнь. А что такое красота? Ответ философа Канта таков: «Это все, что, не имея отношение к выгоде, приводит к наслаждению только своим видом». Возможно, это определение нельзя принять полностью, но известная доля истины в нем есть. И в самом деле, какая выгода в том, что казах протыкает себе ноздрю и носит в нем колечко? Конечно, в этом нет никакой прямой выгоды. Казаха заставило так поступить описанное Кантом чувство прекрасного. Дарвин пишет, что чувство прекрасного присуще природе животных, в том числе, и человека. Это мнение не считает ошибочным и философия Маркса. Она даже дополняет, расширяет его. Выдающийся марксист Плеханов пишет: «Природа человека открыла возможность для становления понятия прекрасного в человеке. Окружающие условия только способствуют претворению в жизнь этой возможности. Появление определенных представлений о прекрасном в человеческом обществе зависит от этих окружающих условий». Это можно объяснить так: если у одного народа или у одного класса появляются не такие, а вот такие понятия о прекрасном, это зависит от определенным образом организованного быта, от определенных видов труда. Тут никаких сомнений быть не может. Когда казах протыкает себе ноздрю и вдевает туда колечко, с точки зрения Европы, это не то, что неразумно, это дико. С течением времени и сами казахи смотрят на это как на варварство. Или, если в Европе всеми поэтами принято превозносить закат, этого у нас нет в родной казахской литературе. Выше мы сказали, что из чувства прекрасного, из желания посредством чувства воспринять этот мир, родилось искусство. Теперь мы довольно отдалились от этого определения. Перемены в быту и формах труда приводят и к изменениям в искусстве. Однако связь искусства с бытом заключается не только в том, что оно меняется только исключительно с бытом. Поскольку искусство есть стремление посредством чувств понять этот мир оно вроде бы должно приносить пользу жизни и быту. Однако искусство не может приносить быту прямую пользу. Польза от него бывает только косвенная, или опосредованная многими, порой далекими обстоятельствами. Прекрасное стихотворение или красивый кюй не могут никого насытить или одеть. Польза от нее сторонняя, окольная, возникающая рикошетом. В одном из своих выступлений марксистский ученый Ортодокс дает этому полное определение.
Короче, в основе искусства – чувство, его инструмент – образы рожденные из чувств, цель – не знание, а пробуждение чувства. Если это так, суть деятелей искусства, поэтов вот в чем. Если они посредством прекрасных, глубоких образов, какими угодно средствами, но пробудили глубокое чувство, тогда они – поэты, если не смогли пробудить, тогда – не поэты. Поэтому и Гомер, воспевавший Агамемнона, Ахиллеса, и Байрон, который хоть и прошел, проклиная эту жизнь, но поскольку погружал читателя в пучину глубоких прекрасных чувств, в любом случае есть – поэты.
Пусть это будет воспевший «Таргына» Марабай, или сказитель «Кыз Жибек» – ходжа Жусипбек, кто бы он ни был, любой, кто описывая тот свет, рай, ад, тоненький мостик между мирами, сумел заставить рыдать слушателей религиозных поэм, в любом случае – поэт. А Орынбай подсчитывающий сорок обязанностей мусульманина, относительно них – не поэт. В свое время печатавшиеся в «Айкапе» стихи-назидания такие как «О, мой казах, освой искусства, открой школы, осядь в городе, займись земледелием!» как на них не взгляни – не поэзия. Не зря же Луначарский писал, что поэзия не в направлении, что она – в поэзии. Как бы он ни растрачивался, мы называем талант талантом. Короче, первое мерило поэта – это поэзия. Но поскольку поэт в любом случае – гражданин определенной страны, представитель определенного класса, представитель вообще человечества, предпочитающий жизнь смерти, честь – подлости, пробуждать в читателе или слушателе благородные, высокие чувства, чувства жизни – его гражданский долг. И чтобы исполнить его, поэт должен приспособить свое искусство под определенные стандарты жизни и бытия. И только когда чистая поэзия сочетается в поэте с этим долгом, страна, класс называет его «своим поэтом». Сочетание поэтического таланта с гражданским долгом – это второе мерило для поэта. Здесь надо четко сказать, что погружение поэта в быт, не означает, что он раб этого быта. Поэзия – не фотография, создающая безупречную копию бытия и быта. Фотография – это не поэзия. Бытие и быт – это только повод для поэта. И пользуясь этим поводом, собрав выжимку из испытанного и ощущаемого многими, поэт придает этому «лица необщее выражение». Типизация – не портрет, типизация – элемент творчества. В фотопортрете Ленина нет поэзии. А в портрете, созданном художником-поэтом есть поэзия. Почему так происходит? Шекспир – европейский поэт, разве эта слава Шекспира лишь оттого, что в 16-17 вв. он безупречно описал Англию, а через нее – всю Европу? Великий европейский поэт Гете говорил, что если ты нарисовал обыкновенного щенка таким, каков он есть, ты просто добавишь еще одного щенка. От этого ты не станешь художником». У Гете есть и еще одно загадочное высказывание: «Если литература превосходит всякое представление о диком, если она выше всякого представления о разумном, настолько она и прекрасна!».
Если подытожить вышеприведенные мнения: в области поэзии поэт – только поэт, в области быта – и поэт, и гражданин. Поскольку поэт – член общества, постольку он гражданин. Поэзия – не фотография, фотография – не поэзия, задача поэта – не знания давать, а пробуждать глубокие чувства, возвышенные понятия. В истории бывали литературы, не укорененные в быту, основанные только на голой идеологии. Бывали также и эпохи, погрязшие в унылом, приниженном быту. И в первом, и во втором случае мировая литература теряла свое величие и опрощалась. И если литература возвышалась только тогда, когда сочетала в себе реальность и возвышенное подлинного величия она достигнет, бесспорно, в надвигающуюся эпоху равенства, когда она будет безупречно сочетать в себе реальность и мечту. Однако наша революционная эпоха – бесподобная эпоха в человеческой истории. Это эпоха, когда реальное протягивает руку идеальному, или всеобщей счастливой жизни, эпоха, когда мечта о новой жизни совсем приблизившись к земле, витает в воздухе. В такие эпохи должна родиться глубокая и динамичная литература, однако если у литературы такой эпохи нет на щеках двух бликов, она невозможна. И если Плеханов писал, что искусство рожденное новым классом будет некой смесью из реализма и феодализма, он имел в виду именно это.
В этом высказывании нет ничего страшного. Для того, кто хочет это постичь, даже жизнь самого пролетариата, который одной рукой разрушая мир, другой рукой создает новую жизнь, есть смесь феодализма и реализма. В истории самые великие, самые священные дела происходят в такие смешанные, транзитные эпохи.
- МАРКСИЗМ И ЛИТЕРАТУРА
Марксизм о литературе говорит следующее: то, что определяет литературу – это бытие, то, что придает форму бытию – культура техники. Следовательно, направляет литературу – бытие. Литературу страны, движущуюся к жизни, к народу, или классовую литературу ждет подъем, литературу страны или класса, движимую насильно ждет дурдом. Это бесспорно. Однако нельзя ограничивать измерение литературы лишь бытом. Если смотреть с точки зрения литературы, если представлять ее только в плане направления, она не будет ни хорошей, ни плохой. Байрон – поэт вырождающейся знати, значит, основное направление его поэзии быть поэтом вырождающейся знати. Автор религиозных поэм, ходжа Жусипбек – религиозный поэт. Однако одними лишь этими определениями не решится проблема их поэтической сущности. Для того, чтобы ее решить надо связать их поэзию не только с реальностью, но и собственно – с самой поэзией.
Плеханов пишет: «Задача литературной критики не ограничивается только нахождением ее основы в быту. После того как нашли ее основу в быту, надо проверить ее поэтичность, только тогда можно понять ее истинно литературную сущность». И в самом деле, поэт одного класса должен быть чужд другому классу. Один класс должен быть врагом поэту второго класса. Однако эта чуждость, эта отдаленность, эта враждебность должны быть не с поэтической, а с гражданской стороны. И если поэт пишет, к примеру, «Горные вершины спят во тьме ночной», с поэтической стороны было бы глупостью считать его чуждым или врагом. По этой же причине, поэт Пушкин хоть и далек от пролетариата с гражданской позиции, не может быть чужд как поэт. Именно поэтому Пушкиным зачитываются люди и в эпоху пролетарской революции. Пролетариат хочет учиться у Пушкина не гражданской позиции, а поэзии. И если такие вожди пролетариата как Плеханов, Ленин, Медних, Тисьмер, Бухарин, Клара Цеткин, Луначарский, Троцкий говорили ему: «Узнай друг или враг он тебе по гражданской позиции, а поэзии учись у великих классиков литературы», то имели в виду только это.
Мы должны понимать такую агитацию. Мы тоже как взяли направление к революционному пролетариату, уроки чистой литературы должны брать у гигантов мировой литературы, а не у лилипутов. Не у перекати-поля, чье направление знает только ветер, а у несгибаемых вершин, которые не шелохнутся, даже если о них будут биться волны бушующего моря. Еще одна причина для того, чтобы брать уроки литературы у великанов мировой литературы – подлинный поэт, все же, должен быть выше чисто узкоклассовой идентификации, пусть он и является представителем определенного класса, истинный поэт не должен остаться в пределах какого-то класса, он должен извлекать печальные или радостные ноты для всего человечества. Человек в первую очередь является человеком и лишь потом – представителем определенного класса. В связи с этим хочется порассуждать о проблеме классов в нашей литературе. Поскольку переживаемая нами революция есть классовая революция, и мы без сомнения верим, что человечество к счастью приведет пролетариат и поскольку мы знаем, что расправит крылья, только когда мир разделится на два класса, конечно, в нашей литературе очень даже возможны классовые мотивы. И насколько они будут сильны, наша жизнь покажет очень скоро.
У некоторых наших товарищей есть такое мнение: «Едва наметившееся у казахов классовое самосознание вряд ли вырастет, скорее оно угаснет». Доводы к этому такие: «Чтобы углубиться классовому чувству, в хозяйствах баев и бедняков нет особых различий. Если они и есть, то не в качественном, а только в количественном плане. Это едва проявляющееся различие уже и сегодня почти сошло на нет. Хозяйства баев и бедняков за последние несколько лет даже в количественном отношении чуть ли не уравнялись. И поводов для того, чтобы эти различия заново народились, нет. Вследствие этих причин, возможно, что лишенные шансов углубиться, едва видимые сегодня классовые различия в степи могут совсем погаснуть. Если так будет, то возможно и классовые различия в нашей литературе не будут углубляться». В общем, доводы примерно такие. Еще раз отмечаем, что это не наше общее мнение, а мнение только некоторых наших товарищей. Однако понимать, что литература от начала и до конца есть классовое явление это было бы насилием и над марксизмом, и над литературой. Литературный критик-марксист Н. Чумак пишет: «Марксизм не знает и не хочет знать, что поэта не должно волновать ничего кроме рабочих». Ему вторит один из попутчиков революции Лев Лунц: «…под литературным влиянием можно описывать и не описывать современное время, от этого ни хорошо, ни плохо». Троцкий пишет: «…в новой литературе (социалистической литературе) нужна и трагедия, но без бога. Ведь новое искусство будет безбожным! Новой литературе нужна и комедия, ведь и новый человек нуждается в смехе! В новой литературе будет и роман. В новой литературе будет и глубокая исповедальность. Ведь новый человек будет любить сильнее, чем прежний! Поэт новой литературы будет воспевать и жизнь, и смерть. Ведь новый человек будет думать и об этом» (3). Короче, в домбре литературы была и будет не одна струна, а много струн. И все они должны нажиматься. Однако используя их все, надо извлечь одну музыку. То есть, литература, описывающая разные явления не должна противоречить основному мотиву. Наш основной мотив – песнь о революции. Литература, придерживаясь этого генерального направления, должна понимать, что у литературы свои, внутренние законы. И в особенности наша молодая литература должна смотреть во все стороны, и вперед, и назад. Дело в том, что за европейской литературой великое богатство. Там и вершины, и долины, и солнечные, и затененные стороны европейской жизни отражены в литературе. И глубокие чувства, и гордые мечты европейского человека отражены в прекрасных описаниях литературных гигантов и брошены перед изумленным взглядом человечества. И простолюдины, и ханы, и богатеи, и бедняки, и гении, и невежды, и женщина, и любовь к богу, и любовь к стране, и любовь к женщине, и модернисты, и будетляне, и эгоисты, и альтруисты – все они изображены и с хорошей, и с плохой стороны. В любом случае, наследия европейского пролетариата достаточно и для выбора, и для исследования, там много всего, чтобы уверенно идти в будущее. Ну а мы всего 15-20 лет идем вслед за европейской литературой. Если прелюдия для новой литературы и сыграна, до настоящего начала еще далеко. В нашей жизни были и есть и светлые, и темные эпохи. У казахов были и есть свои представления о мироздании, жизни и бытии, своя особая философия, свои глубокие чувства. И ни об одном из них пока полноценно не написано. У нас до сих пор в достаточной степени не описаны ни хан – устроитель народа, ни его защитник – батыр, ни опора народа – би, ни невольник ханской эпохи, ни прислуга чингизидов – туленгуты, ни бедняки в эпоху баев, ни женщина – спутница героя-воина, ни прошлое, ни будущее, ни сказочные дни, ни растленность и скорбь периода экспансии капитализма, наше нынешнее обнищание и, в то же время, поворот к новой жизни… короче, будущее казаха, его сказочные дни, прошлое и современность. Но пока они не отражены, казахская литература не может стать глубокой литературой. Пока они не отражены, литература не может зваться нашей родной литературой. Поэтому ныне великий долг нашей молодой литературы, в какую бы сторону не смотрела, не быть тенденциозной. Это не означает отрицания различных направлений в литературе. Но направление есть направление, а тенденциозность есть тенденциозность. Если перед гражданином стоят проблемы современной жизни и политики, взгляд поэта должен проницать и прошлое, и современное, и будущее – все три модуса времени. Он должен проложить мост между ними. Между казахским и пролетарским поэтом есть множество различий. Пролетарский поэт – сам инициатор революции, эта революция, где он и разрушает, и созидает – порождение его собственной истории. Поэтому он классовый поэт, порождение машинной эпохи в истории Европы, ее заводов и фабрик. А казахский поэт – поэт с другой историей, другим образом жизни, другим духом и настроем, он – попутчик революции, присоединившийся к ней из варварской, дикой страны. Поэтому у них не может быть единого поэтического характера, но основа есть и будет одна. Это одна общая основа, общее направление, нарастание великой революции, установление посредством нее великого равенства на земле. Домбра состоит из двух струн, одна из которых звучит мягко и сладостно, другая – горько и скорбно. И хоть они и издают разные звуки, играется одна музыка.
ЧИТАТЕЛЬ!
СУТЬ «ОЖЕРЕЛЬЯ» – В ЭТОМ
Это и есть «Ожерелье», призванное направить молодежь, поправить заблудшего, выправить кривду. Если ты молод, если ты – путник в поисках пути, если ты бунтарь, нуждающийся в вожжах, это «Ожерелье» – твое.
ВСТУПИ В «ОЖЕРЕЛЬЕ»
Если ты не подлец, ради своих целей жертвующий правдой, если ты искренне хочешь, чтобы наша младенчествующая литература стала настоящей, зрелой литературой, вступай в «Ожерелье», оно – твое.
ВСТУПИ В «ОЖЕРЕЛЬЕ»
Если ты – настоящий писатель, настоящий поэт, это «Ожерелье» – твое.
Вступи в «Ожерелье». Ожерелье, о, Ожерелье, наши объятия раскрыты тебе.
Перевод Ауэзхана Кодара
Архив Алматинского городского департамента КГБ РК.
6 – ф., дело 011494. Т. 7, лл. 219 — 236