Галия Мямешева. ДЕКОНСТРУИРУЮЩИЙ РАЗУМ ЖАКА ДЕРРИДА

Нестандартный французский мыслитель, отец проекта деконструкции, постструктуралист и постмодернист Жак Деррида осуществляет критику метафизического разума в своем оригинальном ключе. Глубокий, яркий и радикальный спорщик конца ХХ века не очень любил, когда его зачисляли к постмодернистам и деконструктивистам, он охотнее относил себя к продолжателям античной эристики сократовского или софийского толка [1]. Хотя он прекрасно понимал, что на становление его деконструкции большое влияние оказала  традиционная философия в лице Ф. Ницше, З. Фрейда, Э. Гуссерля, М. Хайдеггера, Ж. Деррида всё же оставался последовательным в критике метафизиков [2].

Как известно, исторически изжившая система предпосылок культуры в европейском мышлении выражена в идее, образующей формулу «онто-тео-телео-фалло-фоно-логоцентризм». Для сохранения сообщества демократических и либеральных ценностей была необходима особая интеллектуальная процедура – конструктивное преодоление указанных особенностей. Согласно Ж. Деррида, классическое европейское мышление построено на фундаменте онтоцентризма, теоцентризма, телеоцентризма, фаллоцентризма, фоноцентризма и логоцентризма.  Онтоцентризм предполагает постоянный поиск более адекватной и совершенной «модели» – новых и новейших «онтологий» как учений о бытии. Теоцентризм исходит из линейного детерминизма как «матрицы». Телеоцентризм базируется на положении, что условием существования общего мирового процесса и отдельных событий является целесообразность. Фаллоцентризм порождает в мышлении жесткие ассиметрические бинарные оппозиции (объект-субъект, Запад-Восток, мужское-женское, культура-природа и т.п.). Фоноцентризм как ориентация западной традиции делает ставку на язык как речь, язык как голос. Логоцентризм предполагает наличие глубинного внутреннего смысла как бытия, так и отдельных событий, обращение к разуму, мышлению как законодателю порядка присутствия, концентрацией, собирающей силы [2].

Эти центризмы как многоцветная радуга фундаментализма и субстанциализма метафизики встречаются, правда, в других формулировках у Ф. Ницше и М. Хайдеггера, за исключением, пожалуй, фоноцентризма. У Ф. Ницше Заратустра говорит, вещает, а не пишет. И М. Хайдеггер постоянно призывает прислушиваться к бытию, слушать бытие. Такое видение метафизики Ж. Деррида, на наш взгляд, связано с его собственной установкой на свободную дисперсию, диссеминацию, рассеивание. Однако следует заметить, что будучи радикальным в критике метафизики, Ж. Деррида не является вандалом и варваром, стремящимся уничтожить до основания прежнюю метафизику, прежние философские традиции. Как последователь Ф. Ницше, как философ будущего, о котором мечтал Ф. Ницше – как физиолог и законодатель, он ставит диагноз своему современному европейскому мышлению, западной культуре, выступая против абсолютной  власти, «абсолютной монархии» метафизики, а не против метафизики вообще. Чаще всего в метафизике,              Ж. Деррида акцентирует внимание на логоцентризме. Парадоксальный мыслитель-рационалист, сознательно практикующий иррационализм достаточно четко и ясно выразил свою позицию по данному вопросу в московской беседе «Философия и литература» в феврале 1990 года, во время визита в Москве, по приглашению Института философии Академии наук СССР в рамках цикла «Выдающиеся философы современного мира. Московские лекции». Конечно же, под критикой логоцентризма не следует понимать демонстрации на улицах с лозунгами: «Долой логоцентризм!». «Однако деконструкция логоцентризма – дело куда более долгое и сложное, и, конечно же, нельзя просто говорить: «Долой!». Я этого никогда не говорю, я люблю язык, люблю логоцентризм. Если я хочу восстановить обучение философии во Франции как институт, то только ради преподавания метафизики. Я знаю, что метафизика нам нужна, я никогда не говорил, что её нужно просто выбросить в мусорный ящик…». Он также обратил внимание на то, что его самого часто обвиняют в логоцентризме, рассматривая деконструкцию как сверхлогоцентричную только за то, что он занимается языком, помещает все в язык [3]. В то время, как все обстоит совсем по-другому: «деконструкция началась с деконструкции логоцентризма, деконструкции фоноцентризма, с попытки избавить опыт мысли от господства лингвистической модели, которая одно время была так влиятельна … в …60-е годы» [3]. Ситуация, наверное, вполне стандартная сродни той, что указана во фразе «Нет пророка в своем отечестве». Очень часто в истории культуры получается так, что врачам, открывшим клиническую картину каких-либо заболеваний, приписываются эти заболевания только на основании того, что болезни носят имена их первооткрывателей, пионеров в исследовании. Хотя, конечно, неправомерно так отождествлять «великих клиницистов» с «великими больными», так и абсолютно игнорировать какие-либо взаимосвязи открывателя болезни с болезнью. Так, например, другой великий французский мыслитель, современник и соратник Ж.Деррида по убеждениям Жиль Делез объясняет сложившуюся ситуацию довольно просто: «Великие клиницисты – это величайшие врачи. Когда врач дает свое имя той или иной болезни, совершается лингвистический и одновременно семиологический акт огромного значения, поскольку этот акт связывает определенное имя собственное с определенным множеством знаков или приводит к тому, что имя собственное начинает коннотировать знаки» [4]. Рассуждая конкретно о писателях Донасьенс-Альфонсе-Франсуа де Саде более известном как Маркиз де Сад и Леопольде фон Захер-Мазохе, Ж. Делез отмечает: «больные» или клиницисты, или же то и другое одновременно, –  в любом случае Сад и Мазох являются также и великими антропологами, подобно тем, кто умеет вовлекать в свой труд некую целостную концепцию человека, культуры, природы – и великими художниками, подобно всем тем, кто умеет извлекать из небытия новые формы и создавать новые способы чувствования и мышления, некий совершенно новый язык» [4]. Конечно, сам Ж. Деррида признается, что у него весьма изощренный способ симпатизации и любви к логоцентризму –  отказ от приятия и приятие отказа; «умение сделать правильный выбор в соответствии с ситуацией», не исключающей иногда и уличные демонстрации с самыми прямолинейными лозунгами [3].

Выход в свет первых трех книг Ж. Деррида создает устойчиво воспроизводимую «асимметрию между влиянием его философии за границей и во Франции». Радушный прием за рубежом, преподавание в десятках иностранных университетов, многочисленные лекции в Европе и США, избрание членом многих академий, премии, присуждение почетных докторских степеней ряда университетов, например в 1992 году он стал почетным доктором Кембриджского университета. И почти глухая стена непонимания и неприятия на родине. Докторскую диссертацию в Сорбонне он защитил только в 1980 году, имея в арсенале большое количество работ высочайшего качества, каждая из которых могла бы претендовать на докторскую степень, поскольку, наш взгляд для Ж. Деррида двери университетов во Франции были закрыты. На родине он так и не получил ученого звания профессора. В начале 80-х годов вакансия профессора, на которую, предлагалось утвердить кандидатуру Ж. Деррида, была намеренно упразднена Министерством. В следующий раз против его кандидатуры проголосовали коллеги, «пригласившие» его в университет
[3];[2];[5]. Месть за «предательство Декарта» и/или зависть, ressentiment за международное признание и любовь к философу-космополиту? Совсем неудивительно, почему он с такой теплотой и приветливостью встретил «незваного гостя» из Казахстана, молодого философа Даурена Есимхана [5] и так рьяно стал защищать М. Хайдеггера, когда весь мир ополчился против него [6].

Жак Деррида всегда занимал активную жизненную позицию, участвуя в коллоквиумах и семинарах в США, России, Европе; поддерживая чешских интеллектуалов – диссидентов или встречаясь с палестинскими интеллектуалами на оккупированных территориях; играя в фильмах, принимая участие в организации художественных выставок и сотрудничая в архитектурных проектах; исследуя философское образование Франции и учреждая Международный философский колледж [3]; защищая права иммигрантов во Франции; борясь с апартеидом в Южной Африке вместе с Нельсоном Манделой; работая в предвыборном штабе кандидата-социалиста Лионеля Жоспена на президентских выборах 1995 года [5]. Его жизненное и философское кредо можно выразить так: «Нельзя останавливаться ни на мгновение!». Ничего из того, что я пытаюсь делать, не было бы возможно без открытия хайдеггеровских вопросов…. Однако, несмотря на этот долг по отношению к Хайдеггеровской мысли, или скорее по причине этого долга, я пытаюсь распознать в Хайдеггеровском тексте… признаки принадлежности к метафизике и к тому, что он называет онто-теология» [7] – просто и откровенно говорит он в беседе с Анри Ронсом. Эти слова могут быть отнесены ко всем философам, которых он «деконструировал». Если жизненная и гражданская позиция Ж. Деррида была четко и прозрачно очерчена, то о философской позиции однозначно судить невозможно, поскольку в ней очень много таинственного, неоднозначного. Имя Жака Деррида, как уже отмечалось выше, ассоциативно связано с таким стилем философского творчества как деконструкция. Ирония судьбы этой деконструкции заключается в том, что её почти все неправильно понимают. Ж. Деррида в своей деятельности: лекциях, интервью, статьях и книгах постоянно приходится «вносить ясность» в данный концепт, систематически возвращаться к деконструкции. Мировую известность французскому мыслителю принесли выпущенные в один год (1967) три книги: «Нечто, относящееся к грамматологии», («О грамматологии»), «Голос и феномен», «Письменность и различие» (Письмо и различие) [2]. Первую книгу Ж. Деррида принято считать программной, вероятно потому, что ей присущ академизм, хотя и в сочетании с радикализмом. Уже в «Грамматологии», пытаясь объяснить читателю, свой концепт деконструкции, автор, на наш взгляд, дает повод (сознательного или непреднамеренно?!), чтобы его неверно интерпретировали. Ж. Деррида указывает, что рациональность, управляемая письмом в расширенном и углубленном понимании (как архи-письмо, как пра-письмо) «уже не исходит из логоса, она начинает работу деструкции (destruction): не развал, но подрыв, де-конструкцию (de-construction) всех тех значений, источником которых был логос» [8]. Мы видим, что в данном отрывке деконструкция идет почти через запятую после деструкции и, читая текст по старинке, не так как задумал Ж. Деррида, мы невольно отождествляем эти понятия. Можно, конечно, понять мысль автора «Грамматологии», отталкиваясь от идей его соотечественника великого интуитивиста Анри Бергсона, утверждавшего, что человеческий разум устроен таким образом, что для понимания чего-то нового его необходимо преобразовать, свести к старому, знакомому. Для достижения этого, философ вначале уменьшает сложность своего учения, далее систематизирует и стягивает в одну точку, получая нечто простое, бесконечно простое, невероятно простое. Но это простое философ высказать не может, он постоянно исправляет формулировки, исправляет исправленное. Философу, по мнению А. Бергсона, кажется, что он дополняет, поправляет себя. В действительности все происходит совсем наоборот, он усложняет сложное, нагромождая друг на друга новые объяснения. «Вся бесконечная сложность его учения вызвана, стало быть, лишь неизмеримостью между его простой интуицией  и доступными ему средствами её выражения» [9]

Но более правдоподобной, с нашей точки зрения, выглядит версия Н. Автономовой, согласно которой Ж. Деррида любит «путать», «озадачивать» читателя [10]. Уже через четыре страницы своей книги Ж. Деррида выражает досаду (искренне или, играя?), что понятие деконструкции, и особенно сама деконструктивная работа, её «стиль» по самой своей природе всегда вызывают недоразумение и упорное непонимание.  В то же время  он говорит, что не основывается, не исходит от какой-то наличной истины, предшествующей знаку…. И здесь же утверждает, что в понятии знака его интересует то, что всегда существовало и функционировало лишь внутри истории философии (философии наличия) и определяется и в системном и генеалогическом плане этой историей [8]. Возможно, опыт и имидж таинственности, загадочности Деррида «наследует» у Э. Гуссерля и М. Хайдеггера. К. Ясперс замечал, что по манере говорить и держаться чувствовалось, что Хайдеггер – «выходец из школы Гуссерля» [8]. Ж. Деррида, как известно, дипломную работу (1954) писал по проблеме генезиса у Гуссерля, где содержатся «многие предвосхищения не только его интерпретации феноменологии, но и всего «деконструктивисткого приключения», хотя и вычитать их в этом крайне, ещё по-юношески, эзотеричном тексте можно, только исходя из «конца пути» [1]. Профессиональную карьеру Ж. Деррида начинал как переводчик текстов Э. Гуссерля [2]. Первый печатный труд молодого философа «Введение к «Происхождению геометрии» («Начало геометрии») Гуссерля, опубликованный в 1962 году, предшествовавший переводу, особую сенсацию не произвели. О нем вспомнили, заинтересовались и оценили после трех ключевых работ Деррида, увидев в нем «многие направления последующей эволюции деконструкции» [11]. О мистике, М. Хайдеггере, М. Экхарте и Ангелусе Силезиусе Ж. Деррида говорит в зрелые годы в эссе «Оставь это имя (Постскриптум)» (Кроме имени) (1993) [12];[13]. В эссе «Страсти» (1993) Ж. Деррида волнует вопрос абсолютной тайны [13]. Он полагает, что общая стратегия деконструкции должна соответствовать одновременно двум условиям:

• «избежать простой нейтрализации бинарных оппозиций метафизики»;
• избежать «простого укоренения в запертом пространстве её оппозиций, согласия с ними» [7].

То есть деконструкция предполагает уход как от «снятия» отношений господства-подчинения, первичности-вторичности, так и от принятия и неприятия факта существования оппозиций в рамках какой-то системы. У Ж. Деррида позиция не или-или, не и-и, не ни-то ни-то, а совершенно другое – и-и плюс иное и ни то-ни то плюс другое. Ж. Деррида говорит о двояком жесте, о двойной науке, в которых едины систематическое и не-систематическое. Появляется удвоенное – саморазмножающееся письмо. Чтобы снять силовую иерархию классической философской оппозиции, по Ж. Деррида, необходимо не просто перевернуть оппозицию, «снять» эту субординацию, но не в смысле Гегелевского  Aufhebung, а посредством концепта differance, разнесения, различия. Дефиниция разнесения сводится к ограничению, приостановке, деструкции гегелевского снятия. Поскольку Ж. Деррида работает с концептами, а не понятиями, то первые предполагают несколько значений. Кроме уже указанного смысла differаnce как оттяжки через отсрочку, переадресование, пролонгацию, отправку, обход, промедление, откладывание в запас, differаnce производит различия, посколько раз-личает все концептуальные оппозиции языка (природа, чувственное/умопостигаемое и др.), выступая общим корнем, стихией того же, внутри которого различаются оппозиции. Однако differаnce не есть тождество и тождественное. Будучи оттяжкой, общим корнем оппозиций differаnce также продуцирует эти различия, являясь условием, почвой всякого значения и всякой структуры, а также развертыванием различия [2]. Ж. Деррида деконструирует учения многих философов, возможно предположить, что его версия differаnce как оттягивания, может быть и деконструкцией хайдеггеровского оттягивания. У М. Хайдеггера есть идея о том, что данное для мысли отворачивается, оттягивается,  ускользает (entzieht) от человека. Оттягивание и ускользание, по М. Хайдеггеру, это событие. «Событие оттягивания может быть самым настоящим из всего настоятельно присутствующего и тем самым бесконечно превосходить актуальность всего актуального. То, что от нас оттягивается, тянет же и нас за собой, независимо от того, замечаем ли мы это вообще или не замечаем! … наша сущность уже являет себя, и именно: через это «тяга к». В тяге к оттягивающему мы сами указываем на это оттягивающееся … притянутый в самооттягивающееся, находясь в тяге и одновременно указывая в оттягивание, человек «есть впервые» прежде всего человек». Существо человека заключается в бытии таким указующим. А то, что по-своему существу и само по себе есть указующее, М. Хайдеггер, называет знаком. А человек это знак без значения, поскольку «тяга к…» –  это указание на самоотягивающееся и самоотягивание. У Ж. Деррида differance как движение оттягивания не имеет никакой предшествующей, исходной, неделимой в единстве присутствующей возможности. «То, чем оттягивается присутствие, есть, наоборот, то, исходя из чего присутствие объявлено или желанно в своем представителе, своем знаке, своем следе…» [2]. «Снятие» субординации метафизической оппозиции посредством differance по Ж. Деррида понимается как обозначение дистанции между инверсией, перевертышем, ставящим верх вниз, идеализирующим генеалогию двойного письма в рамках прежней почвы и воспроизводящей себя в пределах деконструированной системы, и зарождающимся новым концептом. В прежней классической системе однолинейного теста и точечной позиции разрыв с двойным письмом невозможен. Он реализуем только в концепте расщепленного письма, куда указанная ранее дистанция, двугранность, одвугранение вмещается. Вмещение этой двугранности, дистанции в расщепленное письмо обозначается в текстовом поле группированным, а сам разрыв маркируется как рассеивание – диссеминация (dissemination) [2]. «Действие, которое больше не принадлежит системе истины, не выявляет, не производит, не открывает никакого присутствия; оно также и не образует сообразности подобия или соответствия присутствия и представления. Однако это не какое-то единство, а множественная игра сцены, которая, не иллюстрируя чего бы то ни было, что существует за её пределами, ни слова, ни дела, не иллюстрирует вообще ничего. Ничего, кроме разбитой на отдельные грани множественности люстры, которая сама по себе является ничем вне своего разбитого фрагмента света. Ничего, кроме идеи, которая суть ничто» [14]. Ж. Деррида вместо категорий использует «концепты» и «слова», которые в буквальном смысле таковыми не являются. Поскольку слова и понятия, по Ж. Деррида, это не атомы, а средоточия экономического уплотнения, обязательные места для прохождения большого числа мест, более или менее бурлящие плавильные тигли. Грамма, резерв, след, раз-мещение, дополнение, фармакон, мета-мета-мера не составляют лексической системы, они произносятся, но имеют пустой смысл. Например, изображенные Ж. Деррида единицы симулякра ничего не проясняют: «фармакон – это ни лекарство, ни яд, ни добро, ни зло, ни внутри, ни вне, ни речь, ни письмо; дополнение – это ни больше ни меньше, ни безусловное, ни восполнение некоего внутри, ни акциденции, ни сущность и т.д.; гимен – это ни смещение, ни различение, ни тождество, ни различие, ни завершение, ни девственность, ни покров, ни раскрытие, ни внутри, ни снаружи и т.д.; грамма – это ни означающее, ни означаемое, ни знак, ни вещь, ни присутствие, ни отсутствие, ни полагание, ни отрицание и т.д.; размещение – это ни пространство, ни время; початок – это ни цельность (завязавшаяся) некоего начала или простой оторванности, ни простая вторичность. Ни/ни, это одновременно или же или же; мета – это тоже отмеченный предел, намеченная цель и т.д.» [7]. Как уже отмечалось выше, Ж. Деррида, чтобы не допустить гегелевского снятия посредством третьего элемента, после переворачивания исходных бинарных отношений субординации дистанцирует их друг от друга, а тем самым разрывает удвоение, когда означаемое тождественно означающему, ре-презентация вещи, явление и являющееся, т.е. двусмысленность или двойственность присутствия присутствующего [14]. Дистанция реализуется в звене цепочки «между», где разворачивается игра. Слово «между» никаким смыслом не обладает, как синтаксический шкив, синкатегорема, а не категорема известна была со Средних веков и до Э. Гуссерля, и называлась «неполным значением». Как чисто синтаксический элемент за пределами своей синтаксической функции, через повторную мету своей семантической пустоты принимает опространствование и артикуляцию, как смысл обладает возможностью синтаксиса, упорядочивая тем самым игру смысла. «Концепт «между» не является ни чисто синтаксическим, ни чисто семантическим, отмечает артикулированное открытие этой оппозиции» [14]. Мотивом, оператором общности в открытую цепочку разнесения (differance) внедряется диссеминация, рассеивание. Поскольку деконструкция – это активность, вторжение, стратегия экспансии, то Ж. Деррида вводит «концепт» рассеивания, диссеминации для рассеивания «сем». «Семы» – это зачатки смыслов, обладающие креативным потенциалом, это семантические признаки. Поэтому диссеминация у Ж. Деррида играет центральную роль в процедурах деконструкции [2]. Для Ж. Деррида характерна игра словами и игра со словами. Анализируемый ранее differance у Ж. Деррида, пишется через «а», в то время как в обычном французском языке это слово писалось бы difference. «А» пишется или читается, но его нельзя услышать. Ж. Деррида объясняет, что это изменение как графическая и грамматическая агрессия является включением неустранимой отсылки «к немому вмешательству написанного знака», отсылает к движению (активному и пассивному) оттяжки, оттягивания [7]. Нечто подобное происходит и со словом диссеминация. По мнению Е.Н. Гурко и А.А. Грицанова, французское dissemination – это анаграмма, сближающая слова «знак»-«семя»-«semence» [2]. Хотя существует целый ряд латинских слов, отсылающий к смыслу рассеивания, диссидент – несогласный, не исповедующий государственной религии, инакомыслящий, диссимиляция – расподобление, распад сложных органических веществ в организмах, диссипация – рассеяние газовых молекул в пространстве, диссоциация – разделение, разъединение молекул на составные части, связности психических процессов [15]. За счет игры «на случайном внешнем сходстве, родстве чистого симулякра между семой и семенем». Между последними нет никакой смысловой общности, однако случайное внешнее совпадение продуцирует семантический мираж: «соскальзывание интенции, отложение – отражение этого на письме начинает подталкивать к определенным шагам». Рассеивание не ставит целью заявить нечто с последней определенностью и собрать в дефиницию, однако сеет взрыв, «взламывающий» семантический горизонт. Вместо линейности письма, и семантического прочтения текста в привязке к смыслу – опекуну, к основному референту, рассеивание более прогрессивно, ибо переносит внимание на полисемию, политематизацию, однако продуцирует неконечное число семантических эффектов, несводимых ни к присутствующему началу, ни к конечному присутствию. Маркируя нередуцируемую и генеративную многосложность, взламывает границу текста, запрещает исчерпывающую и замыкающую формализацию» [7]. А происходит это следующим образом. Читатель текста – это не зритель, он участвует в мизансцене, выводит себя на сцену, втянут, собран в машину текста, текстуальный аппарат, создающий особое пространство, устройство, рамку, лишь одна из поверхностей которой имеет момент видимости.

Множественность, которую порождает рассеивание, есть некое событие с двойным дном и имеет форму рассказа. Одна из сторон квадрата, одна из сторон куба в рамках текста будет представлять неэмпирическое заблуждение, трансцендентальную иллюзию, классическую сцену представления. Рамка вписывает в квадрат, включает и отражает в четырехугольник открытие. Это открытие в квадрате есть некое непонятное зеркало. В концепте развязывания – это открытие двери, висячего замка, ключи от которых всегда с вами.  Рамка  имеет  следующий вид.  Описание и

2

схему четвертой  поверхности Ж. Деррида берет  из романа

«Числа»  Ф.  Соллерса,  который  он  анализирует  в  работе

«Dissemenation».  Четвертая  поверхность  подвешена в воз-

духе, но это не открытая сцена, а искажающая завеса – зер-

1           (4)           3        кало,  отражатель  по  отношению  к трем другим сторонам

рамки, а  по  отношению к внешнему множественному зри-

телю –  это негативный  проявитель, в  вытянутом,  перевернутом,

зафиксированном виде предстающий перед нами. Четвертая поверхность – это сама  плоскость  и глубина, которая и отражает жизнь читателя в мельчайших подробностях и является основанием пространства его жизни. Здесь, на четвертой поверхности живет «платонический» момент, правда, не занимает её целиком. Здесь также есть речь, которая дезорганизует «платонический» порядок присутствия. С этой речью обращается к зрителю «Я» как чистое место перехода, как операция замещения, а не уникальное, незаменимое существование, субъект, не «жизнь». Переход – это функция или фантом. Метафизическая истина, трансцендентальная иллюзия живут на четвертой поверхности. Введенное в рамку топологически предсказуемое эффектом открытия не будет самим собой, а просто будет иметь место. Иллюзия всегда выстраивается эффектом игры, у неё есть театр, в котором завязываются определенные отношения непредставимого, собственной интимности некоторого присутствия, настоящего к представлению, присутствию для самого себя, представлению о настоящем. Кроме того тотальность текста вовлечена в игру, а речь располагает лишь иллюзией господства [16]. На наш взгляд, Деррида использует референциальную иллюзию, о которой говорил Барт в «Эффекте реальности». Смысл этой иллюзии состоит в том, что «реальность» изгоняется из реалистического высказывания как детонативное означаемое. «Эффект реальности» как основа скрытого правдоподобия, формирующий эстетику новый литературы формируется в результате того, что означающим понятия реализм становится отсутствие означающего, поглощенного референтом [17].

Обращаясь к перекрестку «бытия», Ж. Деррида рассматривает разные  смыслы квадрата: бумага в клетку, решетка, шахматная доска, циферблат, «четыре корня всех вещей» Эмпедокла (четвертичный корень),     «квадратичное письмо» (китайское письмо), квадрат земли или квадрат мира, приходит к выводу, что «квадрат» — это квадратное слово, слово – перекресток. Все четыре заполненные поверхности отсылают к  центру,  а   центр  –  это  пустая  клетка  мгновения.

Благодаря своей пустой клетке или открытой сторонне, квадрат не закрывает,

открывает переход к перекрещиванию, тем самым он размножается.  Ж. Деррида приходит в итоге к мысли, что числа как числа не обладают смыслом, даже многозначно, поскольку в них нет присутствующего, означенного содержания, никаким абсолютным референтом. Числа ничего не показывают, не представляют, не говорят. Момент присутствующего смысла – это поверхностный эффект, искаженное отражение письма на четвертом щите [16]. У Ж. Деррида находятся точки соприкосновения с дзен-буддизмом, как и у М. Хайдеггера. Если у второго точки соприкосновения связаны с учением о Бытии и Ничто, то у первого – с преодолением бинарных оппозиций в деконструкции и differаnce [18]. На Востоке квадрат почитали всегда. Квадрат Древнего Китая олицетворял землю, над которым нависал купол неба, космоса, образуя с ней единое целое. Единство квадрата и круга нашло отражение в афоризме Лао-цзы: «У великого квадрата нет же углов». Как отражение и продолжение космоса квадрат становится в буддизме отражением Пустоты. В квадрат вписаны все священные буддийские изображения – мандалы. В неисчерпаемости сакрального квадрата всегда были уверены и японцы, именно поэтому для оригами они тоже выбрали квадрат. Оригами как искусство постоянных переменных Единой Вселенной, открывающее Красоту – красоту недолговечности, простых вещей, различных мелочей [19]. В дзен-буддийской практике оригами выступали в роли коанов-головоломок, вопросов-загадок. Квадрат бумаги, складывающийся в фигурку, это символ абсолютной мудрости – праджни: оставаясь квадратом, он постоянно движется, перетекая из одной формы в другую. В дзене складывание фигурок происходит интуитивно, это медитация с квадратом: нет границ, нет противопоставлений, есть единство: квадрат – это вы, вы – это квадрат [20]. Ж. Деррида, как и дзен-буддисты, обращается к квадрату не случайно. Посредством открытого квадрата (не креста и не закрытого квадрата) разрушается троичный горизонт. Введение в троичный горизонт избыток или недостаток четвертого термина. Открытый на четвертой стороне удаленный квадрат считает осадное положение треугольника и круга, которым управляла метафизика в лице троицы, Диалектики. Четвертый термин разжимает, от-граничивает три стороны повторно вписывает, ре-цитирует. Письмо такого рассказа-рецитаты находится ни внутри, ни снаружи, а последствия этого бесконечные [21]. Участник московской беседы с Ж. Деррида «Философия и литература» (1990), переводчик и автор комментариев работы Ж. Деррида «О грамматологии» (2000) Н.С. Автономова считает, что деконструкция – это латинский перевод греческого слова «анализ». Деконструирует Ж. Деррида понятия различного происхождения, они могут быть маргинальными – внутри традиции, но выходящие за рамки, также как знак и обычные понятия (например, письмо). В деконструкции, согласно Н.С. Автономовой, есть и негативный, и конструктивный смысл, она повсюду и во множественном числе: деконструкции (а не строчная), а не Деконструкция (одна и с Прописной Большой буквы). Н.С. Автономова обращает внимание на тот факт, что деконструкция требует одновременного использования структуралистских и постструктуралистких методов. Из структурализма заимствуется разбор наличных целостностей (социальных, культурных) и сборку структур как совокупности взаимодействующих элементов. Постструктурализм требует выхода за пределы структур – поиска неструктурного в структурированном. Выходя за пределы структур, Ж. Деррида, интересуется генеалогией образующих понятий, их началом. Деконструкция же – это не разрушение, а подвешение, приостановку действия, перечеркивание, а не уничтожение, традиционных понятий. В общем, получается так, что деконструкция у Ж. Деррида – это ни анализ, ни синтез, не причина, ни метод, не акт, не операция, без субъекта, без стратегии субъекта, а «событие» –  тема, мотив, симптом чего-то другого». Правда, ничего другого таинственный Ж. Деррида, как всегда, не говорит. Почему это происходит, объясняет открытый квадрат. Но чтобы деконструкция состоялась, нужны и усилия, и стратегия, и средства [10].   Так, например, в «Двойном сеансе» в отрывок текста Платона «Филеб» в  четвертую  поверхность  вклинивается  «Мимика»  Маларме [14]. Различие деконструкции Ж. Деррида от гегелевского «снятия» было рассмотрено ранее. А как обстоит дело с кантовской критикой и  ницшеанской переоценкой ценностей? Кантовская критика,  считает Ж. Деррида, как начало, порождающее  суждение связана с уровнем суждения, теорией суждения и с ситуацией выбора одного из двух в предельной ситуации. Предельная ситуация (предел) у И. Канта неделима, негативна, ограничительна. Деконструкция же, говорит Ж. Деррида, имеет дело с генеалогией понятия «критики, с исходной ситуацией критического суждения, «krinein» (от греч. отделять, разбирать, судить). Деконструкция структурирует пределы, через концепт неопределимости, неразрешимости сама выходит на критику кантовских аксиом. Деконструкция как вопрошание об истоках является развитием какого-то типа критической деятельности. В деконструкции превалирует утвердительный жест, в отличие от критики. Ф. Ницше оказал большое влияние на становление концепции деконструкций, но о каком-то явном, прямом влиянии заявлять нельзя, разъясняет Ж. Деррида. Свой вклад, в отличие от Ницше, Ж. Деррида оценивает скромно. Он не использует понятие ценность, переоценку не понимает как изменение места, когда члены оппозиции просто меняются местами. Однако Ж. Деррида пытается деконструировать Хайдеггеровскую критику Ф. Ницше, чтобы защитить последнего, хотя симпатизирует понятиям первого [22]. Если в начале своего творчества, в трех первых книгах больший акцент ставится на отрицательный, негативный жест, то в зрелые годы – больше на конструктивный. Суть деконструкции, отмечал Ж. Деррида во время московской беседы «философия и литература», и принцип деконструкции – не негация, и не деструкция, а особого вида утверждение. Это утверждение не является позитивным в противовес негативному – это «да», это дар. Но этот дар – это избыточное отдавание, которое располагается по ту сторону обмена, экономики, по ту сторону «брать-давать». Ж. Деррида интересует структура «дар-яд», о возможности такого дара, который вписывается вновь в круг обмена, экономики, которые аннигилируют, нейтрализуют и отрицают дар. Его интригует возможность невозможного, но не в хайдеггеровской трактовке смерти, а попытка помыслить саму эту возможность дара, отсылка к дару, и опыту отдавания, пусть даже практически невозможной и нецелесообразной: попытка практической демонстрации дара сразу придает дару какой-то определенный, конкретный смысл, а значит, вновь впишет в круг экономики/обмена. Чистого дара, как и чистого «да» не существует, уверен Ж. Деррида. Поэтому «да» нуждается в повторении: «да, да» как подтверждение обещания, согласия. Именно это удвоение, повторение лишает «да» чистоты, ибо второе «да» может стать собственный пародией первого «да», простым механическим, формальным повторением, симулякром. То есть всегда существует, по Ж. Деррида возможность контаминации дара, «да» их двойником, фантомом, симулякром. Следовательно, нельзя быть абсолютно уверенным, что «да», утверждение состоялось. Но малейшая возможность дара, последний шанс дара нестираем. [3]. Деконструкция является важным проектом Ж. Деррида, механизм «работы» данной стратегии через difference и dissemination были рассмотрены выше. Теперь разберем какие «конструкции» были предложены Ж. Деррида вместо деконструированных прежних, памятуя при этом, что в этом даре «да» нельзя быть абсолютно уверенным. Выступая против «онто-тео-телео-фалло-фоно-логоцентризма» Ж. Деррида ставит вопрос, все эти – измы, стремятся разрушить прежнюю инфраструктуру культуры, но не для того чтобы уничтожить все, а преобразовать, восстановить, что-то сохранить реконструировать из прежних структур [3].

Деконструкции, по Ж. Деррида, совершаются повсюду по-разному, в зависимости от конкретных условий и протекания. Не существует одной единственной Деконструкции с Большой буквы. «Деконструкция делает свое дело, хотите вы того или нет, она на полном ходу….», но способ деконструкции в соответствии с исторической, политической, идеологической ситуацией нужно изобретать самим. Деконструкция реализуется не только как форма анализа понятий и значений, но и форма анализа институтов во имя утверждения и реконструкции чего-то нового. Перестроечные процессы в СССР Ж. Деррида, называл деконструкцией в действии. Анализ инфраструктуры преподавания философии во Франции – тоже деконструкция. На протяжении последних двухсот лет разрушались инфраструктуры преподавания философии. Он вместе со своими учениками и соратниками проанализировал процесс деструкции: причины распада, интересы, мотивации, ходы для того, чтобы вступить в борьбу за восстановления такого института обучения философии, который создавал новые возможности и перспективы [3]. Деконструкция началась с деконструкции логоцентризма, деконструкции фоноцентризма для избавления мышления от господствующей лингвистической парадигмы и математической модели науки [3]. Именно  с констатации данного факта, Ж. Деррида, начинает свою работу «Грамматология»: империализм фоне (речи, голоса) и референциальный статус письма, империализм логоса как источника истины в метафизике присутствия, также пропитанной фоноцентризмом, империализм фоне и логоса в науке, осуществляемый посредством метафизики и как проявление философии (метафизики) [8]. Классические математические, лингвистические и семиологические проекты базировались на фонетическом письме. В знаке, имеющем две стороны signa (означающее) – чувственную, плотскую, внешнюю, образную сторону и signatum (означаемое) – духовную, идеальную, умопостигаемую, концептуальную, внутреннюю, содержательно-смысловую сторону. В метафизической традиции закрепилось субординация между внешней (письменной) стороной и внутренней (содержательной, голосовой) стороной. Внутреннюю смысловую сторону Ж. Деррида называет «трансцендентальным означающим» (иногда и «трансцендентальным означаемым»), которое ни к кому и ни к чему не отсылает, не вписывается в знаковую цепочку, стирая различия между знаком, принципом знака как оппозиции означающего/означаемого. Метафизика навязывает всем наукам, в том числе и математике, и семиологии фундаментальную аппеляцию к «трансцендентальному означающему», а также независимому от языка концепту, который берется равным первому, таким образом, происходит привязка языка, культуры, системы мысли к истории и системе метафизики. Когда фоне, звук, речь занимает привилегированную позицию, лингвистика превращается в «патрона» семиологии, он (фоне) как означающая субстанция «предстает сознанию» как интимно связанная с мыслью означаемого концепта». Так голос становится самим сознанием. Означаемое и означающееся не только сливаются в единстве, означающее исчезает, растворяется, становится прозрачным и концепт предстает «таким, каков он есть без отсылки к чему-либо другому, кроме своего присутствия». В таком обмане сложилась структура, эпоха от Платона до Гуссерля [7]. Для того чтобы деконструировать все концепты и нормы научности, порожденные онто-теологией, логоцентризмом и фоноцентризмом, Ж. Деррида предлагает грамматологию, которая с одной стороны является наукой, а с другой – нет. Грамматология – это практика деконструкции метафизики, которая должна балансировать между:

1) соскальзыванием в донаучный эмпиризм и,

2) выходя из метафизического сциентизма и позитивизма, не потерять то, что было накоплено в научной практике и уже выходило за рамки логоцентризма. Грамматология как «наука» включает и ограничивает науки, позволяя научным нормам свободно и строго функционировать в рамках собственного письма, маркирует и расшатывает границу поля классической научности, готова повернуть против метафизических презумпций того или иного дискурса  [3].

Поскольку внутри любого тезиса, любой системы сосуществуют метафизические презумпции и критические мотивы в рамках одного и того же языка (речи) до определенной черты, то грамматология, считает Ж. Деррида, призвана быть не столько новой наукой, дисциплиной (хотя в «О грамматологии» он позиционирует её как позитивную науку [8]), а бдительной практикой разделения двух моментов внутри текстов [3]. Грамматология не есть утверждение графоцентризма вместо логоцентризма, это также не реабилитация и возвращение прав и достоинств письму – сироте и пасынку отца логоса, по сравнению со словом (речью) – сыном последнего. Грамматология не провозглашает смерть книги и рождение письма. Грамматология ставит вопрос о необходимости, условиях возможности, границах науки письма, а также о критической работе для снятия гносеологических преград. Кроме того в книге «О грамматологии» поднимается вопрос говорения и желания сказать: «Что такое хотеть-сказать?». Однако в пространстве письма на этот вопрос письмо не-желает-ничего-сказать, отойти от Ответа на вопрос. «Рискнуть ничего не-желать-сказать-значит вступить в игру, и прежде всего в игру разнесения (differance), когда никакой важный тезис не претендует на подытоживание и организацию, исходя из телеологического присутствия центра, движения различий и их размещения в тексте». Цепочка разных слов – это просто метонимические операции, операции по переименованию предметов по ассоциативным связям. Таинственный  загадочный мыслитель Ж. Деррида с Анри Ронсом все-таки выразил свое кредо: «Я рискую не-желать-сказать-нечто такое, что подлежало бы простому пониманию, что было бы просто делом понимания». Поэтому он сознательно запутывает на многочисленных страницах письма (своих эссе, книг), которое одновременно и упрямое, и ускользающее, с помарками, создавая новую стратегию письма, рамку с открытой четвертой поверхностью. Понятно, что «нежелание-ничего-сказать» не просто безобидное упражнение, и изображенная Ж. Деррида увлекательная игра, по придуманным им правилам, стирающая границы между философией и литературой [3]. В этом отношении очень оригинальным будет дерридианский подход к написанию предисловий. Вспомним то, что уважая эристику античности, Сократа и софистов, Ж. Деррида специально провоцирует читателя. Он не рассказывает в своем предисловии, о чем же будет очередная книжка «Диссеминация», хотя в отдельные «рекламные паузы» некоторую информацию о книге все же можно уловить. Он говорит о двойной науке, о деконструкции, о диссеминации, о том, как пишутся предисловия и как писал их для своих работ Гегель, Маркс, об особой логике угла, о Модели Книги. Поскольку предисловие как резюме-содержание книги пишется после написания самой книги, исходя из логики конца, является «по истине» послесловием, семантически вторым шагом, означающей поспешностью. Но предисловие, программа не существуют, по мнению Ж. Деррида, поскольку любая про-грамма уже является про-граммой, то есть моментом текста, повторением в тексте его внешнего, симулякром. Так начинается круговорот, в котором первоисточник превращается в производное от семантически второго шага – предисловия. Книга имеет свое начало (предисловие), являющееся её моделью, но выдающее себя за «реальность». Эта присутствующая реальность или реальность представленная. Так в Модели Книги, в Книге-Модели присутствие и представление, истина вещи и мышление о вещи абсолютно соответствуют друг другу. Природа как Книга Бога была записью божественной мысли и слова, разума Бога как Логоса, Истины. Природа как Книга Бога была упорядоченной целостностью, книжным томом, наполненным смыслом, предназначенным для чтения. И было призванием книги – провозглашать божественный логос, божественный разум. Поскольку метод науки-путь науки – это уже наука, поэтому он не может быть предварительным и внешним рассуждением о правилах, предварительных условиях познания. Ведь суть метода науки – это «производство и структура целого науки, как оно предъявляет само себя в логике». И предисловие как предъявление целого оказывается ни чем иным как частью философского дискурса. Истинным предисловием всех предисловий становится само представление понятия. Но Ж. Деррида уверен, что «метафизического имени» не существует. «Метафизика – это некоторое определение, некое направленное движение цепочки». В предисловии должна была (по правилам метафизики) быть предъявлена общая теория и практика какого-то проекта, конкретная стратегия, в которой фрагментарная критика лишь недвусмысленно подтверждает метафизику; в будущем времени должно было бы показать концептуальный смысл, содержание того, что как будто было уже написано и прочитано. Текст написан, просчитан – прошлое; автор пишет предисловие для читателя как о его будущем как настоящем. Предисловие превращается в форму явного присутствия самой книги, которую уже можно не читать. То есть предисловие в классическом понимании – это таблица, кодекс, порядок наиболее важных понятий, ключевых слов, имен собственных. Метафизике Ж. Деррида противопоставляет текстуальную работу и иное сцепление, через палеонимию, через двойную мету, двойную науку. Палеонимия как сохранение старого имени осуществляется через структуру двойной меты: «взятый-одолженный и заключенный – в оппозиционной паре термин сохраняет свое старое имя, чтобы разрушить оппозицию, которой он уже не совсем принадлежит, которой он впрочем, никогда до конца не уступит, поскольку история этой оппозиции – это история непрерывной борьбы за господство». В прочие проработки понятий в текстовом поле, каждое понятие получает две похожие меты: одну внутри и одну снаружи деконструируемой системы в процессе повторения без тождества. Так создается место для двойного чтения и двойного письма, то есть для двойной науки [21]. Процесс письма осуществляется следующим образом. Игра стратагемы палеонимии, стремящейся сохранить старое имя, прежнее понятие, являющееся концептуальной структурой, центрированием вокруг определенного предиката, свойства, начинается с выделения редуцированной черты внутри какого-то концепта, концептуальной структуры Х. Этот шаг Ж. Деррида называет отбор. Далее происходит разграничение, прививка отобранного предиката [7]. Прививка – это операция повторного вписывания, внесение черенка в невидимый разрез текста, за счет которого текст разрастается. После этого происходит упорядоченное расширение отобранного предиката. Причем и на этапе прививки, и на этапе расширения, старое имя Х сохраняется на правах рычага воздействия и гаранта сохранения прежней структуры, которую подвергнут деконструкции, трансформации. Отбор, прививка, расширение – это процесс письма [7]. Для Ж. Деррида характерно понимать чтение-письмо в единстве, у него акт чтения совпадает с актом письма, правда, это другое и письмо, и другое чтение, которое В. Подорога назвал а-коммуникативной стратегией, поскольку текст делает, как и в случае с Ф. Ницше, так и в случае с Ж. Деррида не философский персонаж, живой человек Ж. Деррида, а выбранный им способ коммуникации. Ж. Деррида в целом согласился с таким прочтением своей позиции: через нейтрализацию коммуникации, тезиса, стабильности, микроструктур смысла и читатель, и писатель (автор текста) с трепетом, с телесной дрожью открывает новое пространство опыта, ибо язык должен быть всегда вместе с телом [3]. Выход в новое пространство опыта происходит на краю перекидного шва, когда два текста трансформируются, деформируются, заражаются друг другом и друг через друга: каждый приватный текст продолжает переходить на место своего изымания, преобразуя его, захватывая новый участок. «Он определен (мыслим) в операции, и одновременно он является определяющим (мыслящим) к правилу и следствию операции». В результате этой множественной трансплантации, прививаемый сначала к разным местам черенок, изменяемый в каждом случае перекоса, в итоге прививается сам на себя. Таким образом, черенок превращается в дерево без корней или со сплошным корнем, ибо его тело состоит из прививок, привоев [16]. И письмо, и текст, согласно Ж. Деррида, имеют как минимум два слоя. Первый слой, внешний, классически понимаемое письмо, текст, которое в своем единстве означаемого/означающего под империей «трансцендентального означаемого» доносит до нас конкретный, адекватный смысл, выступая референтом Истины, Бога, Науки, Логоса; а другой слой – дифференцированное письмо, с двойным дном, открытой четвертой поверхностью рамки, который стирает первый слой, нейтрализует абсолютное начало первого слоя, отсылает к самому письму – второму слою, представляющее собой незавершенное движение. Так, желающая-сказать нечто-мысль как истина стирается «мыслью», которая ничего не хочет сказать, поскольку субстанциональность сильно производной идеальности пуста, автономия дискурса или сознания иллюзорна [7]. Такая структура письма и текста очень похожа на парадоксы, софизм «Я лгу», а также на тайное учение, афоризмы членов пифагорейской школы или суфийские притчи и дзен-буддийские коаны. Письмо, текст у Ж. Деррида строится по логике угла, складки в рамках диссеминации, за счет опространствливания – пространственного становления времени, места между (двумя сторонами оппозиции в знаке), то есть отстраненном в пространстве и отсрочкой во времени, то есть открытостью промежутка, разновидность времени в пространстве [3]. Толща текста выходит на ту, на другую сторону целого – на ничто, на внешний абсолют. Поэтому глубина текста одновременно ничтожна и бесконечна. Читатель превращается в раднографа, находящего под каждым внешним слоем последнего слоя краски другую картину того же или другого художника, который использовал её (прежнюю картину, старое полотно) в качестве исходного материала. Бесконечная глубина картины была бы бездонной, абсолютно поверхностной. Содержание картины постоянно заменяется, остается сборно-разборная рамка, через которую представлялось, описывалось, показывалось некоторое содержание. Но эта рамка не простая, а с двойным дном: она открывалась, закрывалась, замыкалась на зеркало. На этом краю, краю вращающегося циферблата (зеркало и круг – символы метафизики) – значит пребывать на краю головокружения, быть пришитым перекидным швом, стоять на открытой стороне квадрата или в центре четырех квадратов, будучи привлеченной к этой незаконченной, незавершимой работе [16]. Это описание очень напоминает ницшеановское письмо-танец и танец-вращение суфиев с последующим выходом в измененное состояние сознания, к новому видению, открытиям, изобретениям, творчеству. Кроме того, вырисовываются аллюзии с жутковатой игрой отражающихся друг в друге зеркал в зале Петергофского Дворца. Ж. Деррида говоря о письме, тексте ставит себя вне рамок литературы и философии, находясь как бы между [7], поэтому, когда он пишет о науке, литературе, лингвистике, он может переходить и к философии, к истории или смешивать все сразу.

Как уже отмечалось ранее, хотя Ж. Деррида не нравится ницшеанское понятие переоценки ценностей как изменение места, термин ценности он вообще не использует. Прямых аналогий между ним и Ф. Ницше проводить не следует, однако он не отрицает, а утверждает как общеизвестный факт, что последний оказал большое влияние на становление концепции деконструкции, что вклад его значителен в историю и философию. Ж. Деррида защищает Ницше от хайдеггеровской критики, почитается деконструировать её [7]. Может быть таких «фундаментальных» томов как у М. Хайдеггера, посвященных Ф. Ницше, у Ж. Деррида нет, но дух Ницше, след Ницше чувствуется всегда. Если у М. Хайдеггера, на наш взгляд, и непосредственное постоянное обращение к трудам Ницше как старшему товарищу, мудрецу в трудные для него времена, и, герменевтический круг не только идей В. Дильтея, с лекций о котором он начал свою педагогическую карьеру, не только теологическая прото-герменевтика, но и «вечное возвращение» к Ф. Ницше, то У Ж. Деррида, несмотря на то, что он деконструировал труды многих мыслителей, идеи Ф. Ницше являются, как нам представляется, лейтмотивом всего его творчества, хотя имя его не всегда обозначается в тексте, идеи говорят сами за себя. Ф. Ницше был для Ж. Деррида Гуру, Учителем не только в философии, но и в жизни.

Литература:

1. Маяцкий М. Там и тогда. Послесловие переводчика. // Гуссерль Э. Начало геометрии. Введение Жака Деррида. – М.: Ad Marginem, 1996. – С. 246-259; С. 255
2. Грицанов А.А., Гурко Е.Н. Жак Деррида. – Мн.: Книжный Дом, 2008. – 256с. – С.23
3. Жак Деррида в Москве: деконструкция путешествия. – М.: РИК «Культура», 1993. – 208с.: С. 187-190
4. Делез Ж. Представление Захер-Мазоха // Венера в мехах. Л. фон Захер-Мазох. Венера в мехах. Представление Захер-Мазоха. З.Фрейд. Работы о мазохизме. – М.: РИК «Культура», 1992. – С. 191-313; С. 191-192
5. Есимхан Д. Ночь мира. // Мегаполис. 11 ноября 2004 года. – С. 12,112; С. 250
6. Бибихин В.В. Деррида читает Хайдеггера. // Деррида Ж. Позиции. – М.: Академический проект, 2007. – С. 152-158;
7. Деррида Ж. Позиции. – М.: Академический проект, 2007. – 160с. – С.18
8. Деррида Ж. О грамматологии. – М.: Ad Marginem., 2000. – С.111-511; С.125
9. Бергсон А. Философская интуиция. // Путь в философию. Антология. СПб.: Университетская книга., 2007. – С. 203-218; С.204
10. Автономова Н. Деррида и грамматология. – М. Ad Marginem, 2000. – С. 7-110; С. 13
11. Гурко Е. Деконструкция: тексты и интерпретация. // Гурко Е. Деконструкция: тексты и интерпретация. Деррида Ж. Оставь это имя (Постскриптум). Как избежать разговора: денегации. – Мн.: Экономпресс, 2001. – С. 10-22; С. 10
12. Деррида Ж. Оставь это имя (Постскриптум). // Гурко Е. Деконструкция: тексты и интерпретация. Деррида Ж. Оставь это имя (Постскриптум). Как избежать разговора: денегации. – Мн.: Экономпресс, 2001. – С. 205-250
13. Деррида Ж. Эссе об имени. – М.: Институт экспериментальной социологии. СПб.: Алетейя, 1998. – С. 71-134
14. Деррида Ж. Двойной сеанс. // Деррида Ж. Диссеминация. Екатеринбург: У-Фактория, 2007. – С. 219-346; С. 258
15. Локшина С.М. Краткий словарь иностранных слов. – М.: Русский язык, 1979. – 352с.; С. 98
16. Деррида Ж. Диссеминация. // Деррида Ж. Диссеминация. – Екатеринбург.: У-Фактория, 2007. – С. 349-462; С. 352-409
17. Барт Р. Эффект реальности. // Барт Р. Избранные работы: Семиотика. Поэтика. – М.: Прогресс, Универс, 1994. – С. 392-400; С. 399-400
18. Соколов Б.Г. Постструктурализм Ж. Деррида и восточная мысль. // История современной зарубежной философии: Компаративистский подход. – СПб.: Лань, 1997. – С. 463-472; С. 466-469
19. Бескровных В. Оригами в поисках смысла. // Оригами и педагогика. Материалы первой Всероссийской конференции преподавателей оригами. С.-Петербург 23-24 апреля 1996г. – М.: Аким, 1996. – С.111-155; С. 118-123
20. Кабачинская Е.Л. Оригами и дзен. // Оригами и педагогика. Материалы первой Всероссийской конференции преподавателей оригами. С.-Петербург 23-24 апреля 1996г. – М.: Аким, 1996. – С. 61-63
21. Деррида Ж. Вне книги. Предисловия. // Деррида Ж. Диссеминация. – Екатеринбург.: У-Фактория, 2007. – С. 20-70; С. 36-37
22. Деррида Ж. Национальность и философский национализм. Ответы на вопросы. // Деррида Ж. Позиции. – М.: Академический проект, 2007. – С.145-151; С. 145-147