Ауэзхан Кодар. При этом имени у каждого возникнет своя ассоциация – одним привидится ведущий телепрограммы «Открытая Азия», другим – член Правления Международного фонда Сорос-Казахстан, третьим – его энтузиазм по поводу открытия госпрограммы «Культурное наследие»…. Да, надо признать, что в центре всех дебатов о культуре и политике в Казахстане 90-х был Ауэзхан Кодар – поэт, философ, переводчик, общественный деятель. На мой взгляд, это был самый востребованный деятель из новой волны, напрочь отбросивший стереотипы советского времени. Ауэзхан Кодар не стремился к известности, но литературная слава нашла его и сопровождает, вернее, плетется за ним неотступно. Кодар — не только литературный факт, не герой скандальной хроники, о нем нельзя говорить затасканными словами «событие», «явление», «символ» и другими реестровыми этикетками-наклейками. Ауэз-хан (это написание через дефис я хочу подчеркнуть) выше всех устоявшихся, привычных нашему слуху определений. Он вырос в нашем обществе как новая форма жизни, как неожиданная реальность, подготовленная самой нашей действительностью. Феномен Кодара не в том, что он состоялся как самобытное культурное явление, а в том, что он не мог не состояться. Причиной тому – корни, лежащие глубоко и охватывающие корневой системой широчайшие пласты прошлого и настоящего. В этом смысле Ауэзхан Кодар может быть назван и коренным и корневым. В упряжке коренной тот, кто взваливает на себя больше остальных, а корневой – это значит, настоящий, подлинный, с глубокими, разветвленными корнями. А как же иначе, если он родом из Кзылординской области, из древнего Маверренахра, междуречья Сыр-Дарьи и Аму-Дарьи, где процветала городская протоказахская цивилизация, славная не только шаирами, но и сказителями-жырау, а также традицией горлового пения, которая существует здесь и поныне. Но в детстве с ним случилось несчастье, он заболел полиемиелитом и потерял способность ходить. С семи лет он лечился в Крыму и поскольку с перерывами находился там до 14 лет, стал глубоко русскоязычным, вплоть до того, что забыл родной язык. Но стоило ему вернуться домой, как буквально через несколько дней он его вспомнил и вновь заговорил на родном, казахском. И если ныне Кодар известен как единственный билингв, который с одинаковым качеством пишет на казахском и русском языках, то таким уникальным его сделала судьба, направив его из глуби казахских степей в самую сердцевину черноморского побережья. О билингвизме Кодара пишут по-разному. Если, к примеру, У. Бахтикиреева рассматривает его с позиций системной лингвистики своего учителя Г.П. Мельникова, Р. Кулжан, подчеркивая что Ауэзхан одинаково свободно творит на двух языках, определяет его как паритетный, амбивалентный, творческий билингвизм. С паритетным мы определились, теперь остановимся на значении термина «амбивалентный». Этот термин введен австрийским ученым Э. Блейлером в 1910 г. и означает «двойственный».   Но это не в смысле медицинском, а скорее, в мировоззренческом смысле. К примеру, из всего творчества Кодара видно, что он двойственно относится к своему народу, казахам. С одной стороны, он хорошо относится к его истории, традициям и т.п., но, с другой стороны, ему не хватает в нем индивидуального сознания, самокритичности, проективности, т.е. доминант столь характерных для современного западной цивилизации. Однако,  он не хотел бы, чтоб казахи лишались и своих столь традиционных качеств как щедрость, великодушие, взаимовыручка, присущих родо-племенному сознанию, настоянному на коллективизме. Далее. Прекрасно владея русским языком и свободно ориентируясь в мире русской культуры, Кодар понимает, что он выходец из другого этноса и личность эпохи глобализации, ориентированный на бытие-в-мире. Словом, Кулжан права, это амбивалентная языковая личность, который выступает носителем «единства полюсов», как сложного целого.

Теперь будем разбирать русскоязычное творчество Кодара по жанрам, располагая его в хронологическом порядке.

Продолжить чтение

 9-10 сентября 1997 года в  Доме Ученых прошел международный семинар, посвященный 100-летию М. О. Ауэзова “Культурные контексты Казахстана: история и современность”.

Данное мероприятие было вызвано не только необходимостью “откликнуться” на юбилей классика казахской литературы, но и настоятельной потребностью осмыслить состояние казахстанской культуры оказавшейся после распада Советского Союза как бы в подвешенном состоянии. Не секрет, что современная казахстанская культура — явление искусственно созданное в высоких кремлевских кабинетах и потому таящее в себе следы двойной зависимости — в первую очередь, от колониальной политики имперской России и во-вторых, от изнуряющего интеллектуального прессинга советской идеократии. Неудивительно, что зависимость от российских стандартов — наследственная болезнь нашей интеллигенции.

Естественно, что в эпоху суверенного Казахстана наметились две тенденции: различные виды русофобии в среде казахских интеллигентов и действующая под лозунгом “общего дома” пацифистская тактика русскоязычных интеллектуалов.

Теперь, когда за 5 лет постколониального существования страсти поулеглись, настало время задаться вопросом: возможно ли определить некие общие культурные доминанты в полиэтнической стране и что является водоразделом: этнические признаки или провинциализм мышления?

Продолжить чтение

Иду по бескрайней степи, одинок.

                                           Я – черная точка, вокруг лишь песок.

                                             И нет никого, я единственный путник.

                                               Ни друга со мною, кто шел бы за мной,

                                                  Лишь я и земля, небосвод голубой.

                                                      Готов я заплакать в песках бесприютных.

Магжан Жумабаев (пер. А. Кодара)

Без исходной открытости Ничто нет       

                                                       никакой самости и никакой свободы.

                                                                        Мартин Хайдеггер

В своей книге «Степное знание» Ауезхан Кодар многократно высказывается в пользу признания популярности глобализма и этнического начала в современной культуре. В своей критике расколотости сознания современных казахов, которые, с одной стороны, представлены собственно казахами как носителями казахского языка и традиции, а с другой стороны – казахами-маргиналами, Кодар стремится “переключить казахское сознание с установки бытия-в-мифе на ориентацию бытия-в-мире” (с. 110). В главе “Истоки Степного знания (Опыт философии казахской истории” речь не идет о законах истории, о процессах в духе Шпенглера или Тойнби, и все же для Кодара историософия Степного знания – это наука, которая пытается, не отличаясь этим от философии и естественных наук, найти форму для истины о мире номадов и способа отыскания смысла нашей земной жизни. Смысл, как явствует из общей тональности книги, безусловно, имеет связь с поэзией кочевничества как явления, значение которого трудно переоценить, особенно в современную эпоху с ее постине “номадическим характером”, преисполненным динамизма и волей к постижению широких и открытых пространств межчеловеческих контактов, контакта человека с миром, контактов человека со своим внутренним миром.

В целом книга Кодара закладывает основание для современной дискуссии относительно истоков казахского тюркоязычного способа освоения реальности, о духовном расцвете центральноазиатской степи, когда тюркское и арийское начала на протяжении многих веков плодотворно взаимопроникали друг в друга. Эта книга является и определенным свидетельством о положительной роли номадов в истории культуры, и оно звучит так, как будто обращено к будущему устройству мира.

Первая часть книги Кодара «Степное знание» посвящена анализу методологических предпосылок диалога со степной интеллектуальной традицией. Здесь Кодар, проявляя огромный интерес к современным западным культурологическим концепциям Клода Леви-Строса, Освальда Шпенглера, Арнольда Тойнби, Хосе Ортеги-и-Гассета, Мишеля Фуко, Винсента Декомба и др., пытается отыскать и соединить доставшиеся в наследство от центральноазиатских номадов элементы мифологии, этнологии и философской антропологии. С самого начала автор книги предоставляет читателю возможность понять, что современный антропологический кризис связан с забвением исторического наследия и дело по преодолению этого кризиса зависит прежде всего от степени развития диалога между различными культурами.

Направление поэтически окрашенного феноменологического дискурса Кодара, на мой взгляд, корениться в изначальной воле к знанию, а его мышление – это вслушивание в изначальный голос традиции Великой Степи с тем, чтобы услышать Зов Бытия как воли к истине.

Если провести исторические параллели, то согласно логике повествования Кодара, древние тюрки по отношению к древним иранцам в свое время выполняли такую же культурно-историческую миссию, какую выполняли римляне по отношению к грекам, а именно заимствуя культурные архетипы с целью освоения и дальнейшей творческой переработки. Примечательно в связи с этой, казалось бы, прихотливой аналогией то, что в качестве родоплеменного тотема как римлян, так и тюрков выступает образ волчицы.

Продолжить чтение

Мое знакомство и встреча с Ауэзханом Абдирамановичем Кодаром состоялась в далеких 90-х годах на Нуржановском кружке ( Научном кружке профессора Нуржанова Бекета Галимжановича – казахского француза- философа постмодерна, первого культуролога Казахстана ), где мы вместе слушали переводы и толкование французских постмодернистов в одном из отделов Института Философии и права НАН РК. Перед глазами до сих пор стоит образ активного, энергичного, общительного молодого человека со смуглой кожей в белоснежной рубашке. Память стерла тему обсуждения, но сохранила речи и страстное желание молодого мыслителя и поэта создать журнал по философии и культурологии. Это была мечта о « Тамыре». Теперь я пишу статью о его философской концепции Степного Знания в его журнале…
Философская концепция Степного Знания представлена в А.Кодаром в кандидатской диссертации « Казахская философия как диалог с традицией» (Алматы, 1999) , монографии «Степное Знание» ( Астана, 2002), поэтическом сборнике «Цветы руин»( Алматы, 2004). Она появилась в условиях натиска западных и исламских ценностей, в ситуации выбора своего пути — духовного самоопределения и самосознания. В такое время принято обращаться к своим подлинным истокам и черпать силу и ценности именно там, тем более что национальной идеи и национальной идеологии в то время не было. Поскольку ядром духовной культуры любого народа является язык, то основное противоречие внутри современной казахской нации А.Кодар видит в противостоянии двух дискурсов- этнического и гуманитарного. Для казахов – эмпириков ( носителей казахского языка) представляющих этнический дискурс – национальные приоритеты являются главными, они продолжают свое бытие-в-мифе, боятся, что иноязычие может перебить голос крови, поэтому их национальное самосознание даже нетерпимо –агрессивное. Казахи-маргиналы, получившие русское образование и воспитание, тяготеют к гуманитарному дискурсу- слышат «зов бытия», зов своего времен, для них не существует сакрального и табуированного. Они пребывают в бытии – в — мире. На каком бы языке не мыслили казахи, подчеркивает А. Кодар, они думают об одном и том же – о созидании национальной культуры и осмыслении национальной истории. При соответствующей обработке эти дискурсы могли бы дополнять друг друга. Казахская нация по языку двухкомпонентная нация, в одной части преобладает казахский язык, в другой — русский. Необходимо отметить, что на наш взгляд, эти идеи были услышаны и нашли отражение в концепции полиязычия и трехязычия, а ныне становятся реальностью в школах разного уровня — средней, высшей и т.д. Сложившаяся ситуация в отношении существования двух дискурсов неслучайна, она имеет истоки в Степном Знании. Концепция Степного Знания не имеет ничего общего с идеей евразийства, утверждает А.Кодар, поскольку последняя подменяет понятие Центральной Азии только тюркско-славянскими контактами и православием, забывая об остальных процессах.

Продолжить чтение

      В этих заметках я намерен поговорить не столько об Абае, сколько о его пути, модели, варианте развития. При таком подходе мы имеем возможность подключиться к отчасти культурологическому, отчасти постмодернистскому рассмотрению моделей развития постколониальных стран в современном мире, который, с одной стороны, в западном варианте, как бы обогнал сам себя, а с другой стороны, в условно говоря, восточном варианте, весь еще спутан мифотираническим прошлым.

Да, тирания мифа, или по выражению К. Юнга, власть архетипов, особенно актуальны ныне, в эпоху интеллектуальной исчерпанности на рубеже веков и конца тысячелетия.

Что касается Абая, он несмотря на то, что его отделяет от нас всего полтора столетия, жил как бы в доисторическую эпоху. Ибо история начинается тогда, когда кончается миф. Но во времена Абая до этого было далеко. Над ним довлело столько мифов, что порой приходится поражаться исключительному упорству его характера, пробившего таки себе дорогу среди этих мировоззренческих сумерек. В частности, две мифемы довлели над ним в полную силу: мифема о величии казахов и мифема о всемогуществе русских. Эти априорные данности взаимно исключали друг друга и в обоих случаях вели к зависимости и поглощению. Но разум Абая не соглашался с существующим положением вещей и «мудрец из Семея» пережив, видимо, целую духовную революцию, пересотворяет себя на ценностях индивидуального сознания.

Продолжить чтение

Дорогой редактор Ауэзхан Кодар!

Пишет  Вам  доктор  философии,  специалист  по  изучению  проблем  войны  и  мира Петар Боянич. Сообщаю, что получил через своих российских друзей несколько номеров Вашего  журнала  «Тамыр».  Я  и  раньше  слышал  о  Вас  от  своих  друзей  в  Париже, но  теперь  был  рад  узнать,  что  в  Казахстане,  вызывающей  интерес  своими

демократическими  преобразованиями,  издается  такой  современный  журнал  и  на таком высоком интеллектуальном уровне. Больше всего мне понравился критический дух  Вашего  журнала,  желание  посредством  европейского  мышления  посмотреть  на

казахское прошлое и настоящее.

Мне  искренне  стали  дороги  такие  ваши  поэты-классики  как  Абай,  Магжан,

Махамбет в Ваших блестящих переводах, дорогой Ауэзхан.

Я  обратил  также  внимание  на  таких  авторов  как  Бекет  Нуржанов  и  Жанат Баймухаметов, которые могут составить гордость любого европейского философского

издания.

Мировой финансовый кризис прежде всего бьет по культуре, но если в Казахстане

на протяжении 10 лет издается такой нонконформистский журнал, это вызывает уважение к Вам и Вашей стране.

Журнал  настолько  увлек  меня,  что  я  предлагаю  Вам  свое  сотрудничество  и  с удовольствием готов стать Вашим представителем в Великобритании.

Петар Боянич

Центр современного мышления,

Эбердинский Университет (Великобритания)

 «Тамыр» — голос Евразии

           
Культурная  функция   журнала  «Тамыр»  многогранна.  Он  не  только
хранитель  своих  национальных  традиций  и  славы,  но  и  почитатель
традиций Востока, прошедших преломление через евразийское сознание: на его страницах публиковались хайку, написанные русским автором.

С  его  страниц  прозвучал  голос  блестящего  публициста  и  переводчика – увы – безвременного ушедшего, Полуяхтова, и голос этот был услышан далеко за пределами Казахстана, услышан российской общественностью.

Журнал «Тамыр» поддерживает и развивает культурные связи не только с  Россией,  но  и  с  Русским  зарубежьем.  Цвет  публики  Казахстана,  его духовная  элита  познакомилась  с  произведениями  ряда  русских  поэтов  и писателей, малоизвестных у себя на родине. Но в условиях перманентной культурной революции и холодной войны искусству малоизвестность – это отнюдь не всегда признак некачественности, а чаще показатель достоинства и  бескомпромиссности  позиций  автора.  И  своим  вниманием  «Тамыр» оказал огромную моральную поддержку таким людям.

Маргарита Сосницкая (Милан), писатель, поэт

«Я не равен себе…». Утверждение жизни.

Творческий опыт, наверное, самый трудный для объяснения феномен существования. Опыт всегда схематика – не просто переживание, а его упорядоченность, и при всем этом опыт творческий является уникальным по замыслу и исполнению. Собственно такова природа эстетического: являясь всеобщим, оно не требует доказательств и обоснований. Из этого иногда делают вывод о принципиальной закрытости творческого мира – апелляция к тайне устраивает почти всех, а объяснения всегда упрощают и принижают творческое существование. Поэтому творческий опыт располагают в объяснениях между пересказами личной жизни и критическими конструкциями – в обоих случаях он низведен к упрощениям. Но если б его можно было объяснить до конца, это было бы главной ошибкой ¬ – если бы было возможно, это давно бы уже сделали.
О творчестве Ауэзхана Кодара так и нужно начать разговор – это его собственный путь. Актуальная критика его статей обращена к современности с ее политической напряженностью и идеологией – ¬ идеология в собственном смысле слова есть учение об идеях – критика фундирована метафизикой, а метафизика поверена поэзией. В этом пространстве развернута философия встреч его творчества – чтоб раздвинуть горизонты, он занимается переводами, и это не служебная необходимость, самое творчество и есть перевод, напоминал Деррида. Перевод на самом деле лежит глубже, чем коммуникация – отыскиваются родовые корни поэзии, – внедренные в почву они оказываются странниками на чужой земле и в чужом языке. Но ведь странники – первые вестники новых слов.

Продолжить чтение

Мне уже как-то приходилось писать о катулловском начале в поэзии Ауэзхана Кодара. Действительно  неистребимая витальность и острая публицистичность его «Римских мотивов», в которых пламенный эротизм любовных стихов Катулла к Лесбии соединен с дерзостью его сатирических эпиграмм, во многом напоминает поэзию веронского гения.[1] За два столетия подражаний Катуллу на русском языке никто еще не додумался до такой гремучей смеси.  [2] Однако есть у поэта Ауэзхана Кодара и русский предок, имя которого то и дело приходит на ум, когда читаешь то проникнутую острым, почти романтическим сознанием несовершенства бытия и недостижимости идеала лирическую медитацию поэта, то звенящие гневом страстные его филиппики в адрес духовно глухих современников. Это Михаил Лермонтов.

Кажется, почти все самые лучшие стихотворения Кодара в той или иной мере навеяны Лермонтовым. Так, например, в стихотворении «Чокан в Петербурге» на примере судьбы классика казахской литературы Чокана Валиханова поэт мучительно размышляет о парадоксальным образом не только соединяющей, но и разъединяющей бикультурности пишущего по-русски казахского писателя:

                        В родах корчится старый наш мир.
                        Но за что наказанье мне это:
                        Для казахов я дерзкий кафир,
                        А для русских – дикарь в эполетах?! –

И здесь в стихотворении вдруг не так уж неожиданно вырисовывается, по-видимому, тень Лермонтова:

                        И все туже сжимается круг.
                        Меня любят лишь горные кручи.
                        «Все ничто перед вечностью, друг» —
                        Утешает опальный поручик. [3]

Продолжить чтение

Наслаждение, которое может дать собственно журнал (и периодический, и также альманах) имеет три корня. В предисловии к № 1 три года назад главный редактор «Тамыра» писал, что «на примере структуры нашего альманаха можно убедиться, что развитие культуры в Казахстане имеет три модуса: политический, национальный, гуманитарный. Мы рады, что эти столь различные модусы встретились в одном издании и стали факторами одного сознания: казахстанского».

И далее, отметив то обстоятельство, что издание явилось осознанием тревожной, поистине переломной ситуации в культурной жизни страны, А. Кодар уверил, что у вас в руках лежит «не поколенческий, но экзистенциальный альманах, где собраны творения лучших представителей разных поколений, оказавшихся способными к новому культурогенезу.

Продолжить чтение