Звонки бесконечные, гости —
ни минуты спокойствия.
Есть время для супа, для шутки —
Для себя — ни минутки…
А между тем,
Достаточно (не странно ли?)
одного чемодана
и двух копеек (вот это затея!)
“Летайте самолетами Аэрофлота!”
… чтобы проститься с болотом..
Осенний сад… Открыты все пути…
И чуть смущен распахнутостью сада,
Не знаю я какой тропой пойти,
И, собственно, чего в саду мне надо.
В аскезе строгой вдумчивого дня
Тень от листвы загадочностью дразнит.
Не подгоняет здесь никто меня
И не зовет. Здесь тишина как праздник.
А воздух как бесценности залог
Всего того, что есть во мне земного.
И очень важно, чтобы стебелек,
Подмятый мною, распрямился снова.
И сумрака снова чащобы тараня,
Ты ищешь дорогу, но всюду лишь льды.
И трудно понять тебе — поздно иль рано
И сколько шагов до ближайшей звзеды.
Ты внешне спокоен, но мысли как в танце.
Маршрут их пьянящий измерит ли кто?
Настигнутый холодом жутких субстанций,
Пытаешься спрятаться в ворот пальто.
Со всеми знаясь, но ни с кем
Не зная ладу, мира,
Пройду по жизни налегке
Транзитным пассажиром.
И станет домом мне вокзал
Прокуренно-печальный.
И будут легкие друзья
Махать мне на прощанье.
Познаю я бродяжий быт
С надрывинкой абсурда.
А в сердце будешь ты свербить
Сквозь все костры и пурги.
Мне девушка подарит стать
На тихом полустанке.
И буду я стихи читать
Той девушке-чабанке.
На непонятном языке
И непонятным тоном.
Она поймет что я в тоске.
Поймет и не прогонит.
В дремучем колодце города
Я — последний осколочек истины
С каждым листочком осенним
Теряю себя
Попадаю под все машины
Ушибаюсь о выступы зданий
Об одиночество
Здесь все по отдельности
Здесь все само по себе
И все от всего убегает
Тени — от зданий
Отражения — от блеска реклам
А люди…
Люди бегут от людей
И только деревья,
Теряя одрябшие листья,
Хранят неподвижность.
У метро — жестокая давка
Очередь в чрево столицы,
Которая столь безнадежно столица.
Среди обломков мирозданья,
Крупою атомной дыша,
Забывшись в призрачном мерцаньи,
Звездой горит твоя душа.
Звездой горючей и горячей,
Звездою видимой едва,
Полувздыхая, полуплача,
Полуодетая в слова.
В слова любви, слова печали
Из недр родного языка.
Душа твоя провидит дали
И в теле держится пока.
Я приеду домой, в джусалинскую тишь,
Где по улицам бродят коровы.
Где дремотны деревья, где можно до крыш
Дотянуться и с небом стать вровень.
Я приеду домой, где течет Карузек,
Утомляя спокойствием берег.
Земляки там мои коротают свой век,
Ни во что кроме дома не веря.
Там живут по обрядам любви и труда,
По обычаям жизни и смерти.
Там и время провисло, заснув в проводах
По над степью, что еле их терпит.
Мне зарежут барана и водку нальют
Те кому до Магжана нет дела.
И я вспомню смотря на их зыбкий уют
О легендах про красных и белых.
Ни ваш и ни свой, абсолютно ничей,
Враг снобов и власти, зануд и бичей,
Бреду озираясь, по людному парку.
Здесь столько нарядных созданий, греша
Ко мне невниманьем куда-то спешат
С друзьями под ручку в напрасной запарке.
Аллея тениста, деревьев стволы
Дремуче-моршинисты, листья светлы,
Макушки лоснятся в сиреневой дымке.
Смешки со скамеек, с болоночкой дед,
Везущий спортсмена велосипед,
Плывут автономно, как в стереоснимке.
Обед на лужайке. Сюда бы Моне…
Джигит подъезжает ко мне на коне,
Представился: сторож колхозного сада.
Он клялся пророком, что в споре был прав,
Что впредь не потерпит он столько потрав!
Я так и не понял, что ему надо…
Меня стараются уверить,
Что я живу не на Венере.
И получается так ловко.
Что я прописан на Весновке,
Что комната моя — не келья
И каждый тащит свое зелье.
Зовут то в Турцию, то в Питер,
То в мифа сны, то в рок событий.
“Пролей,- стыдят меня воззванья,-
За братьев кровь в Азербайджане!”
Переварить ли эту кашу
От Дерриды до простокваши?
Пихают книги и газеты,
А я себя зову поэтом,
Хоть мне указывают зычно,
Что я казах русскоязычный.
Я снова в этом доме, где когда-то
Был на друзей и замыслы богатым.
Теперь я в сожаленьях и утратах.
Однако, этим стенам все равно.
Они меня забыли уж давно.
А я так рад, что стены уцелели.
Смотрю на зевы окон их я: ”Те ли?”
Вот воздух — тот же, как тогда, в апреле,
Когда любовь аллеей что до гор
Ушла шагов печатая укор.
А в холле — пусто. Пусто и в столовой.
Нет никого, разносчик только новый.
Любой твой жест расценит он толково.
А раньше подавала здесь Ажар,
В глазах уйгурских пряча сердца жар.
