Этот выпуск журнала мы решили посвятить безвременно ушедшему из жизни философу Жанату Баймухаметову. В последнее время много смертей в среде творческой интеллигенции и это очень тревожная тенденция. Это говорит о неуважении к интеллектуалам на нашем властном Олимпе. И не просто о неуважении, а о полном неприятии отечественной интеллигенции. А иначе как понять, что Академия наук у нас закрыта, научно-исследовательские институты становятся простыми придатками к университетам, а писатели и поэты почти нищенствуют, поскольку ставки гонораров у них весьма скромны. И нет никакой заботы о продвижении казахстанской литературы на мировом уровне. Все это имеет непосредственное отношение к Ж. Баймухаметову, поскольку он был не только философом, но и поэтом и переводчиком, а также подвижником современного искусства в Казахстане.
Был… Как это непривычно говорить по отношению к Жанату! Перед моим внутренним взором он стоит как живой – с изрядно поседевшей головой, в выцветших джинсах, в своем неизменном поношенном свитере… Но я помню его и молодым, усатым, бодро читающим свои стихи или переводы, перед которыми он непременно читал их оригинал – на немецком, французском, английском… Этими языками он прекрасно владел и переводил с них на русский язык Рильке, Тракля, Бодлера. Причем Георга Тракля он перевел раньше, чем его перевели в России. Но с каким трудом ему это далось! Он практически вжился в поэта, смотрел на мир его глазами и когда он возвращался в реальность, долго еще не понимал, где находится. В результате он написал на себя такую эпиграмму:
В осеннем сумрачном пространстве
Гниенья множатся следы.
И свет в окне, как свет звезды,
Пронзает мрачные пространства.
Вот показалась чья-то сакля,
Над нею ворон пролетел.
И по горе из мертвых тел
Идет мертвец из мира Тракля.
Он та зловещая комета,
Что раз является в эон.
Он из созвездья Скорпион.
Он – просто Жан Баймухаметов.
Это написано как раз в тот период, когда он переводил знаменитого немецкого экспрессиониста и отражает дух его поэзии, которой так проникся казахский переводчик. Конечно, по своему мировоззрению Жанат был чистым западником, но он не чурался и всего казахского, кочевого, номадического. Однако он полагал, что оно не только позади, в истории, но и впереди, в будущем. Только он видел его, т.е. казахское — не традиционным, а преобразо¬ванным современным уровнем знаний и технологий. Уникальность Ж. Баймуха¬метова была в том, что он не принимал казахской действии¬тельности, оторванной от общечеловеческого развития. Мало кто знает, что после окончания средней школы он поступал на факультет востоковедения в ЛГУ, владел не только европейскими языками, но и в определенной мере – арабским. Это говорит о патриотизме, поскольку он являлся потомком благородной семьи Мамановых, глава которого — Турысбек — был щедрым меценатом, первым открывшим в Жетысу школу, финансировавшим партию Алаш, объявившим конкурс на первый казахский роман. Потом судьба Жаната сложилась так, что он познакомился с редким интеллектуалом-полиглотом Казбеком Бектурсуновым, под его влиянием поступил на философский факультет КазГУ, через какое-то время был призван в армию, служил на морфлоте, закончил универ, поступил в аспирантуру. Казалось, что он без удержу шел по пути успеха. Однако в это время в республике замаячил призрак постмодернизма. В вузовскую программу включили культурологию. Казахстанские философы в массе своей не были готовы к таким переменам. На этом фоне Жанат пишет диссертацию по Хайдеггеру, самому сложному философу ХХ столетия. В итоге, его не допустили к защите под тем предлогом, что нет оппонента-хайддегероведа.
Я видел его в те дни и помню, как его это возмутило. Он просто в отчаяние впал, не предпринимал потом попыток защититься. К этому наслоились еще ссоры с женой, разочарование в ней как в близком человеке. Вскоре они расстались. Для Жаната это, действительно, была личностная катастрофа. Жанат искренне любил свою жену, но она, как оказалось, любила иные вещи. В таком моральном раздрае молодой философ стал налегать на водку. Здесь интересно заметить, что вундеркиндом быть замечательно только в развитой стране, а в такой стране как наша, где все должно быть освящено белизной стариковской бороды, (так называемый «аксакализм»), молодость интеллектуала внушала только подозрение. Но к счастью Жаната при Международном фонде Сороса открылся Центр современного искусства и вскоре он стал завзятым его актором и сочинителем текстов-концептов к различным перфомансам и акциям. Кроме того, его пригласили в Художественную Академию преподавать культурологию. Тогда-то у нас и появилась идея создания культурологического альманаха в Алматы. Нас поддержала народно-демократическая партия «Азамат» и в июне 1999 года вышел первый выпуск этого издания. Так что Ж. Баймухаметов один из отцов-основателей альманаха, а потом и журнала «Тамыр». Все эти годы мы шли с ним рука об руку и интеллектуально подпитывали друг друга. Если он ввел меня в категориальный мир западноевропейской философии, я его – в поэтический мир казахского «степного знания». А начинали мы в 1992 году с переводов Гераклита на казахский язык, на который он ложился как на родной. Причем Жанат, благодаря знанию древнегреческого, разрабатывал стратегию перевода, дотошно, вплоть до нюансов обговаривая все смыслы, а я предлагал различные варианты перевода на казахский, которые тоже тщательно обсуждались и, только когда устранялись малейшие неясности, мы выбирали окончательный вариант. Впоследствии, когда Жанат переводил Абая и Мукагали все шло по той же схеме, только теперь стратегом был я, а он – переводчиком. Здесь следует сказать, что Жаныч (так я его дружески называл) неуклонно придерживался ницшевского правила, что в делах интеллектуальных нужно быть честным до жестокости. Поэтому в профессиональном плане общение с ним было не из легких. Так, в тех же 90-х ко мне однажды приехала довольно авторитетная дама и предложила мне перевести на русский язык одного очень известного казахского классика. Сказала, что за перевод мне заплатят 5 тысяч долларов. У меня в те годы с финансами было очень туго и я задумался. Потом решил посоветоваться с Жанатом. Он сразу спросил о моем отношении к этому писателю. Честно говоря, я не питал к нему особого пиетета. Его манера писать мне представлялась заскорузлым соцреализмом. «Ну, тогда откажись, — буднично сказал Жанат. – Зачем тебе мараться». С моих плеч как будто гора упала. Я тут же позвонил им и отказался от перевода. И таких моментов между нами было немало и он всегда их решал в пользу высокой нравственности. Здесь я не идеализирую Жаната, у него действительно был внутренний стержень, не позволяющий ему прогнуться. В дилемме «Успех ценой компромисса» или «Изгойство, но – чистая совесть», он выбрал второе. И он понимал, что не достигнет мгновенного успеха. «Мы – как семя, — изрекал он в блаженные минуты опьянения. – А семя, чтобы прорасти, должно исчезнуть в земле». Так мог сказать только человек, осознающий важность избранного им пути и ни за что неспособный с него свернуть.
Теперь, когда с нами нет живого Жаната, мы обязаны задуматься над его наследием, над тем в каких областях знания и искусства он работал и каких ценностей придерживался. Творчество Баймухаметова стало возможным, благодаря парадигмальным сдвигам в западной философии, в результате которых возникла ситуация постмодерна с ее отрицанием метанарративов, стремлением к децентрации и вниманием к дискурсивным практикам, которые были оттеснены в свое время господствующим дискурсом и обречены на молчание. Жанат ощущал себя проводником подобных стратегий в философии, переводе, гендере и современном искусстве (контемпорари-арт).
Наблюдая наши казахстанские реалии он обратил внимание, что мы и в философии, и в литературе, и в истории заточены исключительно на выявление своей самоидентичности и ни на что более. Это действительно очень интересное явление для стран так называемого «третьего мира». Их не интересуют «первые основания и причины» (Аристотель) происхождения мира, их интересует только свое, допустим, боливийское происхождение. И с нами, казахами, точно также. Любой вопрос из сферы гуманистики мы сводим к своей идентичности. «Ах, вы о воле к власти? Так мы же кочевники. Значит у нас самая мощная воля к власти!» А что этот термин означает у Ницше – это нас не волнует. Как сказал Жанат в одной из своих статей: «Воистину, каждый атом блажен в своей собственной вселенной». И далее в ней же он пишет: «Применительно к человеку, склонному к такому смертному гре¬ху, Юнг в своей аналитической психологии использовал понятие ин¬фляции, означающее регрессию сознания к бессознательному, когда «Я» накапливает слишком много бессознательного содержания о себе самом и теряет способность различения. Это понятие следовало бы распространить и на сложившуюся у нас культурную ситуацию в ее сенсорно-перцептуально-интеллектуально-интуитивном уровне, когда мы тяготеем к конституированию себя через следующие составляющие: андроновская культура, саки, гунны, хазары, чингизиды, тимуриды и прочие команды, с которыми мы пытаемся себя отождествить. Эти попытки свидетельствуют не столько о рудиментах нашей кочевой ментальности, сколько о постсовременных формах нашей речевой мечтательности». Согласитесь, сказано довольно жестко. Меня же греет то, что Жанат одним из первых вырвался за пределы «фортификационного» сознания казахов, которые озабочены только тем, что оказывают стойкое сопротивление противнику. В связи с этим для него «важна не самоидентификация как таковая, эвфемизм, за которым скрывается тяга к самолюбованию, а утверждение в нас Другого, еще не помысленного нами, но уже захватившего нас». Вот это проективное начало и составляло стержень творчества Жаната. Вопреки бесконечному господству исторического самосознания, он старался сформировать у казахов стремление к Иному, к тому, чего еще не было.
В своих переводах Жанат руководствуется высказыванием Деррида, что перевод сродни собственному творчеству. У него нет противостояния оригиналу, скорее растворение его в переводе. Особенно это характерно для перевода «Пьяного корабля» Артюра Рембо. Сейчас мы его можем реально сопоставить с оригиналом, благодаря подстрочным переводам Э.Ю. Ермакова.
LE BATEAU IVRE
Comme je descendais des Fleuves impassibles,
Je ne me sentis plus guidé par les haleurs:
Des Peaux-rouges criards les avaient pris pour cibles,
Les ayant cloués nus aux poteaux de couleurs.
Когда я спускался по беззаботным рекам,
Я не чувствовал более себя ведомым бурлаками:
Краснокожие крикуны взяли их за мишени,
Приковав нагими у цветных столбов.
Спускаясь по реке бесстрастной, я, похоже,
Стал независимым от всяких бурлаков:
Мишенью сделал их крикливый краснокожий
И украшением расписанных столбов.
J’étais insoucieux de tous les équipages,
Porteur de blés flamands ou de cotons anglais.
Quand avec mes haleurs ont fini ces tapages,
Les Fleuves m’ont laissé descendre où je voulais.
Я не заботился обо всех экипажах,
Перевозчиках фламандского зерна и английских хлопков.
Когда эти шумные покончили с моими бурлаками,
Реки позволили мне плыть вниз (по течению), куда пожелаю.
Мне были нипочём ни члены экипажа,
Ни ткань английская, ни Фландрии зерно.
Шумиха с бурлаками кончена, отважно
Я по теченью плыл, куда хотел давно.
Dans les clapotements furieux des marées,
Moi, l’autre hiver, plus sourd que les cerveaux d’enfants,
Je courus ! Et les Péninsules démarrées
N’ont pas subi tohu-bohus plus triomphants.
Среди сердитого плеска приливов,
Я, прошлой зимой более глухой, чем мозги детей,
Я побежал! И отвязавшиеся Полуострова
Не терпели беспорядка более победоносного.
В ту зиму вдруг от буйного прибоя
Сбежал я, став глухим, как детские мозги,
Так полуостровов движение любое
Не столь торжественно, где не видать ни зги.
Как видите, адекватность чуть ли не полная! А какая экспрессия, выразительность, точность поэтического жеста! На взгляд известного литературоведа, доктора филологических наук Берика Магисовича Джилкыбаева: «Перевод Жаната Баймухаметова в принципе отличается от перевода Павла Антокольского. Если Антокольский стоял на позиции отождествления поэтических реалий французского и русского декаданса с уступкой массовому читателю в плане доступности массовому читателю внешней сюжетно-образной стороны, то у Баймухаметова совершенно иной принцип. Это принцип, изложенный в трудах французских семиотиков-лингвистов, в частности, в работах Ролана Барта, посвященных проблеме метасемантики поэтического текста. Такой образец метасемантического текста дает нам, читателям, Жанат Баймухаметов. С этой точки зрения он превосходно справился с поставленной задачей». Почтенному литературоведу настолько понравилась точность и разнонаправленные стратегии перевода, что он назвал его подстрочником. Но, по его мнению, в переводе Баймухаметова дан такой подстрочник, который помогает максимально приблизиться к тексту поэмы, не дает совершить промахов, содержит указующие стрелки, куда идти, куда сворачивать, где самые главные сюжетные фигуры, а где «упаковочный материал». То есть, перевод Баймухаметова – это материал, пособие для переводчиков, работающих на широкого читателя». И здесь, как видим, Жанат не центрирует что-то на себе, а открывает что-то для других, делает недоступное доступным. Так и в других своих поэтических переводах он обращается к поэтам, которые ранее не переводились на русский язык, или мало переводились и чья поэзия носит альтернативный к господствующему вкусу характер. Это Тракль, Рильке, поэты-окопники с Первой Мировой войны, а из поэтов эпохи Барокко – это Ангелус Силезиус. Не правда ли, экзотический букет, мало кому из переводчиков доступный?
Третье направление, которое все более привлекало Жаната – это гендерная проблематика. Но и здесь, он, как говорится, идет «против шерсти». Если понятие гендер появилось на Западе, чтобы уравновесить крайности феминизма, Жанат фрондирует с феминократией, заявляя что она едина с глобализацией. «Теперь торжество нигилизма разворачивается на фона тотализирующего женского дискурса, стремящегося увлечь патриархальные дискурсы в сторону первобытного хаоса желаний, где имеет место лишь серийное производство ценностей гинекея. Для цивилизации отныне характерен принцип «неопределенности» и «неразрешимости». Ее технические средства способны лишь констатировать факты и регистрировать их безотносительно к перспективе ее дальнейшего развития». А произошло это вследствие того, что женщина овладела достижениями мужской цивилизации, всегда нацеленной на недосягаемое и обратила их в свою пользу, т.е. сообщила всему утилитарно-гедонистический характер. Женщине присуще не быть собой, а «выдавать себя за…» и она настолько преуспела в этом, что вся современная цивилизация потеряла свою подлинность, производя лишь череду тех или иных симулякров. При этом Жанат подчеркивает, что речь идет не обо всех женщинах, а о так называемых «стервах». «Так в рамках цивилизации зародился новый тип женщины, женщины страдающей истерическими припадками, женщины, чей удел – рассматривать секс как нечто убийственное для нее и одновременно спасительное. Ради удовлетворения своего либидо она готова опрокинуть «принцип реальности» в угоду «принципа удовольствия». Ум женщины – это лишь один из блоков машины желания, и он функционирует лишь в сцеплении со стихийной органикой женской плоти». Но больше всего нашего философа настораживает то, что нравственные и мировоззренческие установки, выработанные цивилизацией, женское истеризованное тело воспринимает, с одной стороны, как некую преграду, стоящую на пути удовлетворения ее желаний, и которую необходимо форсировать, а с другой стороны, просто как фикцию, считаться с которой было бы большой глупостью. Обрисовав весь драматизм современной феминизированной цивилизации, Ж. Баймухаметов подводит следующий итог своим размышлениям: «В условиях постиндустриального общества женщина функционирует как объективированный импульс, направленный в сторону архаического прошлого человечества, как рудимент, требующий возврата к первобытному хаосу». Не правда ли, печальный итог цивилизации, если она через столько веков развития, на пике технологического совершенства опять возвращается к культу голого витализма, не усовершенствовавшись ни духовно, ни физически, не сумев поднять на иной уровень род человеческий? Но я не хочу здесь никаких оценочных суждений, моей задачей было как можно рельефнее представить мировоззрение Жаната Баймухаметова. На мой взгляд, особо много сделал Жанат для развития современного искусства в Казахстане. В середине 90-х, когда оно у нас впервые объявилось никто не был даже готов это воспринять как искусство. Все привыкли к таким традиционным видам как живопись, скульптура и т.д. Но чтобы выйти на публику, зарезать при ней барана и пить его кровь, как это сделал в Москве Канат Ибрагимов из группы «Коксерек» — это было слишком. Но Жанат подводит под это серьезное философское обоснование, когда пишет что представители нашего актуального искусства, предстающие в обывательском сознании в роли этаких «марсиан», являются проводни¬ками феноменологии Другого, нацеленной на преодо¬ление уже наступившего глобального будущего в лице усреднённого среднестатистического гражданина мира, идентифицируемого соответственно своим паспортным данным и превращенного идеологией общества всеоб¬щего потребления в «тело без органов», или освобожденные в перформансе от цепи нормативных запретов номадические потоки. В плане концептуального оформления работ казахстанских акционистов Ж. Баймухаметов имел не меньшее значение, чем Валерия Ибраева как организатор первых акций современного искусства на казахской земле. Здесь мы также хотим поблагодарить наших кыргызских друзей из журнала «Курак», предоставивших нам опубликованную у них в 2009 году статью Жаната о «големе».
Итак, если теперь вернуться к идее этого номера, поскольку журнал у нас научный, я решил не зацикливаться на смерти Жаната, на всяких ахах и охах, трогательных воспоминаниях, т.е. на том, что Ницше называл «человеческое, слишком человеческое». Кроме того, я какое-то время ждал материалов от наших друзей из «ближнего зарубежья», но мы все евразийцы, у нас все длится эпически. Поэтому соразмерив желаемое с возможным, я подумал, что я и сам могу представить Жаната, ведь я общался и дружил с ним почти четверть века, у меня в архиве хранится много такого, что никому другому он не доверил бы. Тем более, что смерть Жаната не прошла незамеченной для тех, кто его хоть как-то знал. Они стали писать о своей скорби по нему на его же страничке в Фэйсбуке. Этот способ памяти по почившему так тронул меня, что я решил включить сюда и их заметки.
Таким образом, номер открывается после моей вступительной статьи этими записями из Фэйсбука. Далее в рубрике «Диалог» помещено «Открытое письмо Жаната Баймухаметова к своему современнику», где он просит помощи в издании своих переводов поэзии Мукагали Макатаева и очень хорошо представляет свое творчество в области художественного перевода. Оно не без жеста отчаяния, поэтому он сам остановил его публикацию в 2011 г., но теперь меня никто остановить не мог. У меня в архиве нашлись также материалы, кажется, аспирантских лет, или периода предзащиты. Это его статья о Хайдеггере и отзыв на нее кандидата философских наук В.Ф. Иевского, положительно отозвавшегося о труде своего молодого коллеги. Представьте, датируется это 1994 годом! Нашелся у меня в архиве и дневник Жаната 2001-2002 гг. Надо сказать, что первым в учителя свои Жанат выбрал Сёрена Кьеркегора, а тот как известно вел беспрерывные записи и дневники, что и его казахского визави подстегнуло на любовь к малым формам, т.е. к частному, не претендующему на общественное внимание. В дневнике Жаната привлекает прежде всего его свободная форма, это могут быть мысли по поводу и без повода, стишки – свои или чужие, цитаты из философов и комментарии к ним, замыслы и проекты. И только вскольз какое-нибудь событие: встреча с другом, посещение какой-нибудь выставки, в общем, казахстанские реалии. Но помимо всего – над этим идет постоянная работа мысли: сопоставление, переворачивание, ирония. Мы видим, что автор записей всегда в состоянии мысли и это к нему очень привлекает. Объем дневника – 70 страниц. Мы растянем публикацию его на год.
Неопубликованные ранее статьи Жаната выйдут в рубриках «Корни и крона», «Современное искусство», «Гендерология». Заключает номер – творчество молодых. Причем особо хочу обратить внимание на рассказы совсем юной Мерей Косын в казахском разделе, они написаны в постмодернистском ключе. Значит, все-таки, труды Жаната не прошли даром: дерн постмодерна дает уже плоды! На это я хочу закончить, но напоминаю: это не последний номер посвященный Жанату в этом году, кто не успеет написать в этот, дошлет в следующий.