Журнал «ТАМЫР», №43, январь-июль 2016

ПУЛЬС ПЕРЕМЕН

 Ауэзхан Кодар.  Реквием по несвоевременному

 ИЗ ФЭЙСБУКА

Зитта Султанбаева. Sit tibi terra levis

Гания Чагатаева. Дорога в Дом бытия

Ержан Ашим. О чем он шевелит усами?

Жанар Сулейманова. Очень тяжелая новость

Дастан Кадыржанов. Эпитафия поэту

ДИАЛОГ

Открытое письмо Жаната Баймухаметова, философа, поэта и переводчика, своему современнику

Иевский В.А. Отзыв на статью аспиранта кафедры истории казахской и зарубежной философии Баймухаметова Ж.Х., по теме «Хайдеггеровское истолкование истины и традиция»

Жанат Баймухаметов. Хайдеггеровское истолкование истины и традиция

Из дневника Жаната Баймухаметова 2001-2002 гг.

КОРНИ И КРОНА

Жанат Баймухаметов. К чему поэты “скудного века”?: Ризоматическая структура поэзии Магжана Жумабаева и Георга Тракля

СОВРЕМЕННОЕ ИСКУССТВО

                                                                                                                         Жанат Баймухаметов. Феноменология другого, или «голем» шагает по земле

ГЕНДЕРОЛОГИЯ

Жанат Баймухаметов. Пол и цивилизация: гендерная контрацепция. kz

ПРОЗА

Ауэзхан Кодар. Порог невозврата (фрагмент из повести)

ПОЗИЯ

Жанат Баймухаметов. Однажды алматинским вечером

Игорь Полуяхтов. Сезон в микрах

Ауэзхан Кодар. Моим друзьям – Жанату и Игорю – философу и поэту

СОВРЕМЕННЫЙ ЛИТЕРАТУРНЫЙ ПРОЦЕСС

Ульяна Фатьянова. Арт-убежище «Бункер» — микрофон для молодых поэтов Алматы

Участники вечера поэзии: Ян Мaрокканский, Ирина Суворова, Ксандра Силантье, Ксения Рогожникова, Лола Набокова, Лолита Башкатова, Рувим Гликман, Ольга Настюкова, Айман Кодар, Татьяна Черток 

ҚАЗІРГІ ҚАЗАҚ

Әуезхан Кодар. Зиялы тұлға дән іспетті

Әуезхан Қодар. Мерей Қосынның минималисттік Қосы

Мерей Қосын. Буве нүктесі

НАШИ АВТОРЫ

Этот выпуск журнала мы решили посвятить безвременно ушедшему из жизни философу Жанату Баймухаметову. В последнее время много смертей в среде творческой интеллигенции и это очень тревожная тенденция. Это говорит о неуважении к интеллектуалам на нашем властном Олимпе. И не просто о неуважении, а о полном неприятии отечественной интеллигенции. А иначе как понять, что Академия наук у нас закрыта, научно-исследовательские институты становятся простыми придатками к университетам, а писатели и поэты почти нищенствуют, поскольку ставки гонораров у них весьма скромны. И нет никакой заботы о продвижении казахстанской литературы на мировом уровне. Все это имеет непосредственное отношение к Ж. Баймухаметову, поскольку он был не только философом, но и поэтом и переводчиком, а также подвижником современного искусства в Казахстане.
Был… Как это непривычно говорить по отношению к Жанату! Перед моим внутренним взором он стоит как живой – с изрядно поседевшей головой, в выцветших джинсах, в своем неизменном поношенном свитере… Но я помню его и молодым, усатым, бодро читающим свои стихи или переводы, перед которыми он непременно читал их оригинал – на немецком, французском, английском… Этими языками он прекрасно владел и переводил с них на русский язык Рильке, Тракля, Бодлера. Причем Георга Тракля он перевел раньше, чем его перевели в России. Но с каким трудом ему это далось! Он практически вжился в поэта, смотрел на мир его глазами и когда он возвращался в реальность, долго еще не понимал, где находится. В результате он написал на себя такую эпиграмму:
В осеннем сумрачном пространстве
Гниенья множатся следы.
И свет в окне, как свет звезды,
Пронзает мрачные пространства.
Вот показалась чья-то сакля,
Над нею ворон пролетел.
И по горе из мертвых тел
Идет мертвец из мира Тракля.
Он та зловещая комета,
Что раз является в эон.
Он из созвездья Скорпион.
Он – просто Жан Баймухаметов.
Это написано как раз в тот период, когда он переводил знаменитого немецкого экспрессиониста и отражает дух его поэзии, которой так проникся казахский переводчик. Конечно, по своему мировоззрению Жанат был чистым западником, но он не чурался и всего казахского, кочевого, номадического. Однако он полагал, что оно не только позади, в истории, но и впереди, в будущем. Только он видел его, т.е. казахское — не традиционным, а преобразо¬ванным современным уровнем знаний и технологий. Уникальность Ж. Баймуха¬метова была в том, что он не принимал казахской действии¬тельности, оторванной от общечеловеческого развития. Мало кто знает, что после окончания средней школы он поступал на факультет востоковедения в ЛГУ, владел не только европейскими языками, но и в определенной мере – арабским. Это говорит о патриотизме, поскольку он являлся потомком благородной семьи Мамановых, глава которого — Турысбек — был щедрым меценатом, первым открывшим в Жетысу школу, финансировавшим партию Алаш, объявившим конкурс на первый казахский роман. Потом судьба Жаната сложилась так, что он познакомился с редким интеллектуалом-полиглотом Казбеком Бектурсуновым, под его влиянием поступил на философский факультет КазГУ, через какое-то время был призван в армию, служил на морфлоте, закончил универ, поступил в аспирантуру. Казалось, что он без удержу шел по пути успеха. Однако в это время в республике замаячил призрак постмодернизма. В вузовскую программу включили культурологию. Казахстанские философы в массе своей не были готовы к таким переменам. На этом фоне Жанат пишет диссертацию по Хайдеггеру, самому сложному философу ХХ столетия. В итоге, его не допустили к защите под тем предлогом, что нет оппонента-хайддегероведа.
Я видел его в те дни и помню, как его это возмутило. Он просто в отчаяние впал, не предпринимал потом попыток защититься. К этому наслоились еще ссоры с женой, разочарование в ней как в близком человеке. Вскоре они расстались. Для Жаната это, действительно, была личностная катастрофа. Жанат искренне любил свою жену, но она, как оказалось, любила иные вещи. В таком моральном раздрае молодой философ стал налегать на водку. Здесь интересно заметить, что вундеркиндом быть замечательно только в развитой стране, а в такой стране как наша, где все должно быть освящено белизной стариковской бороды, (так называемый «аксакализм»), молодость интеллектуала внушала только подозрение. Но к счастью Жаната при Международном фонде Сороса открылся Центр современного искусства и вскоре он стал завзятым его актором и сочинителем текстов-концептов к различным перфомансам и акциям. Кроме того, его пригласили в Художественную Академию преподавать культурологию. Тогда-то у нас и появилась идея создания культурологического альманаха в Алматы. Нас поддержала народно-демократическая партия «Азамат» и в июне 1999 года вышел первый выпуск этого издания. Так что Ж. Баймухаметов один из отцов-основателей альманаха, а потом и журнала «Тамыр». Все эти годы мы шли с ним рука об руку и интеллектуально подпитывали друг друга. Если он ввел меня в категориальный мир западноевропейской философии, я его – в поэтический мир казахского «степного знания». А начинали мы в 1992 году с переводов Гераклита на казахский язык, на который он ложился как на родной. Причем Жанат, благодаря знанию древнегреческого, разрабатывал стратегию перевода, дотошно, вплоть до нюансов обговаривая все смыслы, а я предлагал различные варианты перевода на казахский, которые тоже тщательно обсуждались и, только когда устранялись малейшие неясности, мы выбирали окончательный вариант. Впоследствии, когда Жанат переводил Абая и Мукагали все шло по той же схеме, только теперь стратегом был я, а он – переводчиком. Здесь следует сказать, что Жаныч (так я его дружески называл) неуклонно придерживался ницшевского правила, что в делах интеллектуальных нужно быть честным до жестокости. Поэтому в профессиональном плане общение с ним было не из легких. Так, в тех же 90-х ко мне однажды приехала довольно авторитетная дама и предложила мне перевести на русский язык одного очень известного казахского классика. Сказала, что за перевод мне заплатят 5 тысяч долларов. У меня в те годы с финансами было очень туго и я задумался. Потом решил посоветоваться с Жанатом. Он сразу спросил о моем отношении к этому писателю. Честно говоря, я не питал к нему особого пиетета. Его манера писать мне представлялась заскорузлым соцреализмом. «Ну, тогда откажись, — буднично сказал Жанат. – Зачем тебе мараться». С моих плеч как будто гора упала. Я тут же позвонил им и отказался от перевода. И таких моментов между нами было немало и он всегда их решал в пользу высокой нравственности. Здесь я не идеализирую Жаната, у него действительно был внутренний стержень, не позволяющий ему прогнуться. В дилемме «Успех ценой компромисса» или «Изгойство, но – чистая совесть», он выбрал второе. И он понимал, что не достигнет мгновенного успеха. «Мы – как семя, — изрекал он в блаженные минуты опьянения. – А семя, чтобы прорасти, должно исчезнуть в земле». Так мог сказать только человек, осознающий важность избранного им пути и ни за что неспособный с него свернуть.
Теперь, когда с нами нет живого Жаната, мы обязаны задуматься над его наследием, над тем в каких областях знания и искусства он работал и каких ценностей придерживался. Творчество Баймухаметова стало возможным, благодаря парадигмальным сдвигам в западной философии, в результате которых возникла ситуация постмодерна с ее отрицанием метанарративов, стремлением к децентрации и вниманием к дискурсивным практикам, которые были оттеснены в свое время господствующим дискурсом и обречены на молчание. Жанат ощущал себя проводником подобных стратегий в философии, переводе, гендере и современном искусстве (контемпорари-арт).
Наблюдая наши казахстанские реалии он обратил внимание, что мы и в философии, и в литературе, и в истории заточены исключительно на выявление своей самоидентичности и ни на что более. Это действительно очень интересное явление для стран так называемого «третьего мира». Их не интересуют «первые основания и причины» (Аристотель) происхождения мира, их интересует только свое, допустим, боливийское происхождение. И с нами, казахами, точно также. Любой вопрос из сферы гуманистики мы сводим к своей идентичности. «Ах, вы о воле к власти? Так мы же кочевники. Значит у нас самая мощная воля к власти!» А что этот термин означает у Ницше – это нас не волнует. Как сказал Жанат в одной из своих статей: «Воистину, каждый атом блажен в своей собственной вселенной». И далее в ней же он пишет: «Применительно к человеку, склонному к такому смертному гре¬ху, Юнг в своей аналитической психологии использовал понятие ин¬фляции, означающее регрессию сознания к бессознательному, когда «Я» накапливает слишком много бессознательного содержания о себе самом и теряет способность различения. Это понятие следовало бы распространить и на сложившуюся у нас культурную ситуацию в ее сенсорно-перцептуально-интеллектуально-интуитивном уровне, когда мы тяготеем к конституированию себя через следующие составляющие: андроновская культура, саки, гунны, хазары, чингизиды, тимуриды и прочие команды, с которыми мы пытаемся себя отождествить. Эти попытки свидетельствуют не столько о рудиментах нашей кочевой ментальности, сколько о постсовременных формах нашей речевой мечтательности». Согласитесь, сказано довольно жестко. Меня же греет то, что Жанат одним из первых вырвался за пределы «фортификационного» сознания казахов, которые озабочены только тем, что оказывают стойкое сопротивление противнику. В связи с этим для него «важна не самоидентификация как таковая, эвфемизм, за которым скрывается тяга к самолюбованию, а утверждение в нас Другого, еще не помысленного нами, но уже захватившего нас». Вот это проективное начало и составляло стержень творчества Жаната. Вопреки бесконечному господству исторического самосознания, он старался сформировать у казахов стремление к Иному, к тому, чего еще не было.
В своих переводах Жанат руководствуется высказыванием Деррида, что перевод сродни собственному творчеству. У него нет противостояния оригиналу, скорее растворение его в переводе. Особенно это характерно для перевода «Пьяного корабля» Артюра Рембо. Сейчас мы его можем реально сопоставить с оригиналом, благодаря подстрочным переводам Э.Ю. Ермакова.
LE BATEAU IVRE
Comme je descendais des Fleuves impassibles,
Je ne me sentis plus guidé par les haleurs:
Des Peaux-rouges criards les avaient pris pour cibles,
Les ayant cloués nus aux poteaux de couleurs.

Когда я спускался по беззаботным рекам,
Я не чувствовал более себя ведомым бурлаками:
Краснокожие крикуны взяли их за мишени,
Приковав нагими у цветных столбов.

Спускаясь по реке бесстрастной, я, похоже,
Стал независимым от всяких бурлаков:
Мишенью сделал их крикливый краснокожий
И украшением расписанных столбов.

J’étais insoucieux de tous les équipages,
Porteur de blés flamands ou de cotons anglais.
Quand avec mes haleurs ont fini ces tapages,
Les Fleuves m’ont laissé descendre où je voulais.

Я не заботился обо всех экипажах,
Перевозчиках фламандского зерна и английских хлопков.
Когда эти шумные покончили с моими бурлаками,
Реки позволили мне плыть вниз (по течению), куда пожелаю.

Мне были нипочём ни члены экипажа,
Ни ткань английская, ни Фландрии зерно.
Шумиха с бурлаками кончена, отважно
Я по теченью плыл, куда хотел давно.

Dans les clapotements furieux des marées,
Moi, l’autre hiver, plus sourd que les cerveaux d’enfants,
Je courus ! Et les Péninsules démarrées
N’ont pas subi tohu-bohus plus triomphants.

Среди сердитого плеска приливов,
Я, прошлой зимой более глухой, чем мозги детей,
Я побежал! И отвязавшиеся Полуострова
Не терпели беспорядка более победоносного.

В ту зиму вдруг от буйного прибоя
Сбежал я, став глухим, как детские мозги,
Так полуостровов движение любое
Не столь торжественно, где не видать ни зги.

Как видите, адекватность чуть ли не полная! А какая экспрессия, выразительность, точность поэтического жеста! На взгляд известного литературоведа, доктора филологических наук Берика Магисовича Джилкыбаева: «Перевод Жаната Баймухаметова в принципе отличается от перевода Павла Антокольского. Если Антокольский стоял на позиции отождествления поэтических реалий французского и русского декаданса с уступкой массовому читателю в плане доступности массовому читателю внешней сюжетно-образной стороны, то у Баймухаметова совершенно иной принцип. Это принцип, изложенный в трудах французских семиотиков-лингвистов, в частности, в работах Ролана Барта, посвященных проблеме метасемантики поэтического текста. Такой образец метасемантического текста дает нам, читателям, Жанат Баймухаметов. С этой точки зрения он превосходно справился с поставленной задачей». Почтенному литературоведу настолько понравилась точность и разнонаправленные стратегии перевода, что он назвал его подстрочником. Но, по его мнению, в переводе Баймухаметова дан такой подстрочник, который помогает максимально приблизиться к тексту поэмы, не дает совершить промахов, содержит указующие стрелки, куда идти, куда сворачивать, где самые главные сюжетные фигуры, а где «упаковочный материал». То есть, перевод Баймухаметова – это материал, пособие для переводчиков, работающих на широкого читателя». И здесь, как видим, Жанат не центрирует что-то на себе, а открывает что-то для других, делает недоступное доступным. Так и в других своих поэтических переводах он обращается к поэтам, которые ранее не переводились на русский язык, или мало переводились и чья поэзия носит альтернативный к господствующему вкусу характер. Это Тракль, Рильке, поэты-окопники с Первой Мировой войны, а из поэтов эпохи Барокко – это Ангелус Силезиус. Не правда ли, экзотический букет, мало кому из переводчиков доступный?
Третье направление, которое все более привлекало Жаната – это гендерная проблематика. Но и здесь, он, как говорится, идет «против шерсти». Если понятие гендер появилось на Западе, чтобы уравновесить крайности феминизма, Жанат фрондирует с феминократией, заявляя что она едина с глобализацией. «Теперь торжество нигилизма разворачивается на фона тотализирующего женского дискурса, стремящегося увлечь патриархальные дискурсы в сторону первобытного хаоса желаний, где имеет место лишь серийное производство ценностей гинекея. Для цивилизации отныне характерен принцип «неопределенности» и «неразрешимости». Ее технические средства способны лишь констатировать факты и регистрировать их безотносительно к перспективе ее дальнейшего развития». А произошло это вследствие того, что женщина овладела достижениями мужской цивилизации, всегда нацеленной на недосягаемое и обратила их в свою пользу, т.е. сообщила всему утилитарно-гедонистический характер. Женщине присуще не быть собой, а «выдавать себя за…» и она настолько преуспела в этом, что вся современная цивилизация потеряла свою подлинность, производя лишь череду тех или иных симулякров. При этом Жанат подчеркивает, что речь идет не обо всех женщинах, а о так называемых «стервах». «Так в рамках цивилизации зародился новый тип женщины, женщины страдающей истерическими припадками, женщины, чей удел – рассматривать секс как нечто убийственное для нее и одновременно спасительное. Ради удовлетворения своего либидо она готова опрокинуть «принцип реальности» в угоду «принципа удовольствия». Ум женщины – это лишь один из блоков машины желания, и он функционирует лишь в сцеплении со стихийной органикой женской плоти». Но больше всего нашего философа настораживает то, что нравственные и мировоззренческие установки, выработанные цивилизацией, женское истеризованное тело воспринимает, с одной стороны, как некую преграду, стоящую на пути удовлетворения ее желаний, и которую необходимо форсировать, а с другой стороны, просто как фикцию, считаться с которой было бы большой глупостью. Обрисовав весь драматизм современной феминизированной цивилизации, Ж. Баймухаметов подводит следующий итог своим размышлениям: «В условиях постиндустриального общества женщина функционирует как объективированный импульс, направленный в сторону архаического прошлого человечества, как рудимент, требующий возврата к первобытному хаосу». Не правда ли, печальный итог цивилизации, если она через столько веков развития, на пике технологического совершенства опять возвращается к культу голого витализма, не усовершенствовавшись ни духовно, ни физически, не сумев поднять на иной уровень род человеческий? Но я не хочу здесь никаких оценочных суждений, моей задачей было как можно рельефнее представить мировоззрение Жаната Баймухаметова. На мой взгляд, особо много сделал Жанат для развития современного искусства в Казахстане. В середине 90-х, когда оно у нас впервые объявилось никто не был даже готов это воспринять как искусство. Все привыкли к таким традиционным видам как живопись, скульптура и т.д. Но чтобы выйти на публику, зарезать при ней барана и пить его кровь, как это сделал в Москве Канат Ибрагимов из группы «Коксерек» — это было слишком. Но Жанат подводит под это серьезное философское обоснование, когда пишет что представители нашего актуального искусства, предстающие в обывательском сознании в роли этаких «марсиан», являются проводни¬ками феноменологии Другого, нацеленной на преодо¬ление уже наступившего глобального будущего в лице усреднённого среднестатистического гражданина мира, идентифицируемого соответственно своим паспортным данным и превращенного идеологией общества всеоб¬щего потребления в «тело без органов», или освобожденные в перформансе от цепи нормативных запретов номадические потоки. В плане концептуального оформления работ казахстанских акционистов Ж. Баймухаметов имел не меньшее значение, чем Валерия Ибраева как организатор первых акций современного искусства на казахской земле. Здесь мы также хотим поблагодарить наших кыргызских друзей из журнала «Курак», предоставивших нам опубликованную у них в 2009 году статью Жаната о «големе».
Итак, если теперь вернуться к идее этого номера, поскольку журнал у нас научный, я решил не зацикливаться на смерти Жаната, на всяких ахах и охах, трогательных воспоминаниях, т.е. на том, что Ницше называл «человеческое, слишком человеческое». Кроме того, я какое-то время ждал материалов от наших друзей из «ближнего зарубежья», но мы все евразийцы, у нас все длится эпически. Поэтому соразмерив желаемое с возможным, я подумал, что я и сам могу представить Жаната, ведь я общался и дружил с ним почти четверть века, у меня в архиве хранится много такого, что никому другому он не доверил бы. Тем более, что смерть Жаната не прошла незамеченной для тех, кто его хоть как-то знал. Они стали писать о своей скорби по нему на его же страничке в Фэйсбуке. Этот способ памяти по почившему так тронул меня, что я решил включить сюда и их заметки.
Таким образом, номер открывается после моей вступительной статьи этими записями из Фэйсбука. Далее в рубрике «Диалог» помещено «Открытое письмо Жаната Баймухаметова к своему современнику», где он просит помощи в издании своих переводов поэзии Мукагали Макатаева и очень хорошо представляет свое творчество в области художественного перевода. Оно не без жеста отчаяния, поэтому он сам остановил его публикацию в 2011 г., но теперь меня никто остановить не мог. У меня в архиве нашлись также материалы, кажется, аспирантских лет, или периода предзащиты. Это его статья о Хайдеггере и отзыв на нее кандидата философских наук В.Ф. Иевского, положительно отозвавшегося о труде своего молодого коллеги. Представьте, датируется это 1994 годом! Нашелся у меня в архиве и дневник Жаната 2001-2002 гг. Надо сказать, что первым в учителя свои Жанат выбрал Сёрена Кьеркегора, а тот как известно вел беспрерывные записи и дневники, что и его казахского визави подстегнуло на любовь к малым формам, т.е. к частному, не претендующему на общественное внимание. В дневнике Жаната привлекает прежде всего его свободная форма, это могут быть мысли по поводу и без повода, стишки – свои или чужие, цитаты из философов и комментарии к ним, замыслы и проекты. И только вскольз какое-нибудь событие: встреча с другом, посещение какой-нибудь выставки, в общем, казахстанские реалии. Но помимо всего – над этим идет постоянная работа мысли: сопоставление, переворачивание, ирония. Мы видим, что автор записей всегда в состоянии мысли и это к нему очень привлекает. Объем дневника – 70 страниц. Мы растянем публикацию его на год.
Неопубликованные ранее статьи Жаната выйдут в рубриках «Корни и крона», «Современное искусство», «Гендерология». Заключает номер – творчество молодых. Причем особо хочу обратить внимание на рассказы совсем юной Мерей Косын в казахском разделе, они написаны в постмодернистском ключе. Значит, все-таки, труды Жаната не прошли даром: дерн постмодерна дает уже плоды! На это я хочу закончить, но напоминаю: это не последний номер посвященный Жанату в этом году, кто не успеет написать в этот, дошлет в следующий.

13 марта, после двух с половиной месяцев исчезновения, нашли тело философа, переводчика и поэта-переводчика Жаната Баймухаметова. В едва оттаявшей от снега степи….
Спасаясь от безработицы и безденежья, он, по рассказам друзей, поселился в Талгаре, у своего старого друга, композитора Тимура Тлеухана. Два-три месяца он жил на природе, можно сказать, спокойной, размеренной от городской суеты жизнью. Вот что он ответил мне 24 декабря, на вопрос: «Как дела?» — перед тем, как исчезнуть уже навсегда в день католического рождества: «По-прежнему в отдалённом ауле, где очень слабый сигнал. Ежедневные заботы: домашняя скотина, растопка печей. Вот и сейчас бегу по делам. Всем привет! Пока, Зитта. Спасибо, что вспоминаешь о бывшем горожанине».
На предложение поучаствовать в поэтическом вечере в рамках выставки «Ахыр Заман» в начале января, он сказал: «Посмотрим, как получится».
Не получилось….
Вскоре он пропал из виду у всех, кто следил за его интеллектуально-образовательными постами о величайших мировых писателях и мыслителях в ФБ…
Слабая надежда тлела, что, может быть, найдется!

Вот один из его переводов:

Джон Китс
(1795-1821)
Пред смертью я испытываю страх,
Что мозг пером собрать мне не дано,
Что груда книг, вдруг обратившись в прах,
Не сохранит созревшее зерно;
Когда гляжу я в звёздной ночи лик,
Романтики я знаков вижу рой,
Но я теней их так и не постиг
Случайности магической рукой;
И вот, когда я чувствую, что вновь
Тебя, творенье, видеть не смогу
И ощущать бездумную любовь —
Тогда стою один на берегу
Вселенской мглы и думаю про то,
Что Слава и Любовь, увы, — Ничто.
Перевод с английского Жаната Баймухаметова

А я вспоминаю иной случай из нашей жизни в точках общего пересечения с Жанатом, коих было немало. (Я приглашала его на все поэтические сходки, что делала сама в честь отлетевших в мир иной поэтов и наших общих кентов. И как он всегда радовался любой возможности высказаться, продекламировать свои блестящие и, как теперь выяснилось, провидческие стихи…)
Тот самый случай про ПЛЕВОК, почти экзистенциальный. Он приоткрыл мне (нам) многое. И сущность самого Жаната, и, отчасти, отношение свежей литературной формации, вышедшей из «Мусагета» (я не говорю обо всех), к таким вот людям из «прошлого», которых как бы пора отодвинуть или отринуть от себя…
Все мы знаем о том, что Жанат — высочайший интеллектуал и очень образованный автор, имевший пагубную слабость, впрочем, чертовски прилипчивую к большим талантам. Но что он такой при этом СТОИК, мне довелось узнать в этой чрезвычайно жесткой ситуации.
Несколько лет назад в новообразованном культурном месте LESe (провозгласившем себя на тот момент очагом свободомыслия и культуры) должны были пройти чтения абсурдной литературы. Для этого организаторы сего мероприятия просили заранее подать заявки на участие на электронную почту, где шел отбор заявок от чтецов. «Ну, ладно, — подумала я — ОК. Наверное, это необходимая бюрократия для самоидентификации молодых. Они придумали мероприятие, и они решают, каким ему быть. Это их правила игры». И я подала свою заявку на чтение Нуписовских рассказов. Меня любезно отобрали в общий список.
Пока добрались в тот нехороший вечер, в снежную метель, до центра, опоздали. Тут и выяснилось, что на наше место в читательской очередности рвался Жанат, пожелавший прочесть своего немецкого автора-абсурдиста, чье имя я сейчас забыла, ибо оно не на слуху, и знать его мог только такой редкий, как Жанат, знаток и корифей. Расстроенный и тихий он сидел на задних креслах, в своем поношенном свитере, но все, же не терявший надежду прочесть свой текст. И он был трезв. Хотя, видимо, молодые люди сомневались в этом. Когда все чтения закончились, он вновь выдвинулся вперед с бумажками в руках, со словами:
― А теперь-то можно? ― обращаясь к модераторам, вальяжно раскинувшимся на передних креслах… Но тут резко выскочил тот куратор с модными дредами в хвосте (которому все слали свои заявки), и стал грубо отпихивать его… Жанат удивленно сопротивлялся этому прямому хамству и продолжал развертывать странички… И вдруг этот …оноваленко, видя, что остановить Жаната невозможно, плюнул ему в лицо. И никто не тронулся с места… А Жанат дрожащими руками держал перед собой листы и продолжал невозмутимо читать стихи с дрожью в голосе, но непоколебимо… И здесь — ОН был весь как ЕСТЬ!
Кому как ни ему читать этой самонадеянной высокопрофилитературной публике? Всю жизнь, так сказать, положившему на этот самый литературный алтарь???
И позже, в эту же ночь, когда парня вынудили извиниться в Фейсбуке, он с легкостью простил его… (а парень тот со мной при встречах так и смотрит волком…).
Да он был часто пьян и невыносим. И это было горько и обидно, с такими людьми порой не комфортно, но, зная их талант, им прощают, с ними возятся… Но только не у нас… Хотя многие пытались, и последний приют ему дал старый друг, также не выдержавший очередного срыва в этом самом Талгаре… Заметьте, Рустам Хальфин (художник) умер в Унгур-Тасе, спасаясь от одиночества… Жанат спасался от безденежья и, возможно, от судьбы… Но от судьбы, как известно, не убежать… Но источник саморазрушения и впрямь был в этой недо… недолюбленности и недо…. И никто не хотел умирать, это все красивые слова. Но смерть каждого ― это как последний штрих, завершающий картину жизни.
И этот штрих был таким отточенным в своей обнаженной сути. И это была смерть философа, умершего как суфий-бродяга, неприкаянно, в степи на ветру.
И сегодня, когда его тело наконец-то предали земле, нам стало немного легче… Мир его праху и новая жизнь его творениям, его стихам, и статьям, и переводам!

P.S. И сам Жанат в этом случае произнес бы, какую-нибудь фантастическую фразу на латыни. Простите, не могла написать об этом….
Какой бы могла быть эпитафия на его камне?
Sit tibi terra levis. (Пусть тебе земля будет легка.)

Ушел из жизни философ, поэт-переводчик, культуролог, преподаватель, один из первопроходцев современного искусства Жанат Баймухаметов. Его публиковали в зарубежных журналах, в отечественных научных сборниках и периодических изданиях «Тамыр», «Аполлинарий», «Курак», «Литературная Алма-Ата».
Жанат Баймухаметов родился в 1965 году в Алма-Ате. Успех его сопровождал с раннего детства и казалось, будет всегда присутствовать в его жизни. Еще в школе он проявлял незаурядные способности. Он успешно окончил университет им. Аль-Фараби, остался в аспирантуре. Ему сулили большое будущее. В аспирантуре он написал диссертацию на тему философии Хайдеггера. Но, к сожалению, в то время подобная тематика не поддерживалась. Возможно, тогда и произошел этот надлом, который в конечном итоге привел к отказу от социализации. Хрупкая психическая организация, стрессы, неустроенность привели его к аскетическому образу жизни киников. Секулярный мир со своими требованиями выдавливал его из социума. Несмотря на это, он владел удивительной работоспособностью. Трудился он легко, без напряжения, обладая творческим наитием, пророческим вдохновением гения. Он начал строить свой собственный Дом Бытия, в философской концепции которого была заложена феноменология Другого. В материальном, секулярном мире его пребывание превратилось в медленный суицид длиною в жизнь. Он умирал в этом прагматичном мире и оживал когда погружался в Иной мир — Дом Бытия. Можно сказать, что в материальном мире он не жил, а симулировал жизнь. Настоящая его жизнь была в строительстве Дома Бытия. Там ему были доступны знания и откровения за пределами этого мира. Его Дом Бытия – это его немногочисленные друзья, это неограниченные пределы его познаний, его любимые философы: Хайдеггер, Бодрийяр, Кьеркегор, Деррида, Делёз; его любимые поэты: Георг Тракль, Артюр Рембо, Райнер Мария Рильке. Он был полиглот, знал несколько языков, переводил западноевропейских поэтов и философов, знал фарси, владел каллиграфией. Его стихи и переводы стали известны далеко за пределами родины.
В последние годы к нему приблизилось признание.
В 2010 вышла его книга переводов западноевропейских поэтов. Спонсором и составителем вышла наша соотечественница из Швейцарии – Шара Джансеитова. Иллюстрировала книгу замечательная художница — Катерина Штраус Валер. Книгу печатали в Украине. Вышли так же его переводы М. Макатаева, за что он получил награду «Золотое перо». Кроме того, он продолжал активно сотрудничать с отечественными и зарубежными изданиями. Его неоднократно приглашали на престижную работу, но к этому времени у него была своя устоявшаяся жизнь, он был слишком занят обустройством своего Дома Бытия. Он умер, когда гостил в семье друга в Талгаре. Почему умер? Просто он достроил свой Дом Бытия. Возможно, настоящая жизнь Жаната Баймухаметова только началась. Он оставил будущему поколению наследие своих творческих изысканий. Его творчество еще до конца не исследовано, его философским трудам предстоит долгая жизнь. Он оставил дневники, бесчисленные исследовательские труды, которые в будущем обязательно найдут своего читателя.

           Жанату Баймухаметову

О чем он шевелит усами,
Куда так смотрит далеко?
— Туда, где хорошо с богами…
Теперь он там. Ему легко,
Светло, тепло – Пусть так и будет!
Пусть он в компании  друзей –
Георга Тракля, Кафки, Будды —
Проводит время веселей.
Его наследство разлопатят,
Помпезно воздавая честь,
Меняя обувь, грим и платья.
Так было, так оно и есть.
Он мог сказать: Ты – просто гений! —
Приняв на грудь аперетив.
А трезвым был – король сомнений,
И даже, холодно учтив.
Он был порой малозаметен,
Порой – большим, как горизонт.
Но не был никогда бесцветен,
И никогда не брал на понт.
Он был не тот, кто держит знамя,
Бьет в колокол, шатая трон.
И все же фраза ЛЁД И ПЛАМЯ —
Относится к таким как он

Молодым ушёл интеллектуал высшей пробы Жанат Баймухаметов. Философ, поэт, переводчик. Он любил экспрессионизм, что родственно его душе и непростой жизни. Любил и глубоко знал немецкую философию. Конец его жизненного пути похож на цикл Франца Шуберта «Зимний путь». Это страшно и удивительно. Его последний путь был похож на «путь в никуда», образ, созданный Шубертом, героем которого является неприкаянный романтик. Мы все учили в школе, что в литературе есть некие «лишние люди», говорили о «теме маленького человека в искусстве». Удивительным образом Жанат был в нашем обществе, где многие просто борются за собственное выживание, с одной стороны, «лишним» и неприкаянным, с другой, он был настоящим тружеником, блестящим интеллектуалом, которым многие восхищались. Такие хрупкие люди не могут расталкивать других локтями, не могут противостоять равнодушию, непониманию, высокомерию. Посмотрела его профиль на фэйсбуке. Несколько его постов словно предвосхитили его уход. Они предчувствуют Апокалипсис, конец не конкретного человека, а конец Света. И самое странное, что его самый последний пост был светел и был поздравлением с Рождеством. Если найду, опубликую его перевод стихотворения Гафу Кайырбекова об Ильясе Омарове. Я попросила его сделать перевод к 100-летию И. Омарова. Я передала его перевод семье Ильяса Омарова, которая была в восторге от качества перевода. Глубокая печаль, что конец столь талантливого человека был столь тяжёл. Прямое повторение «Зимнего пути».

Я очень скорблю об уходе из жизни Жаната. Так получилось, что мы с ним были знакомы только в фейсбуке и лишь один раз переговорили по телефону, когда я позвонил ему, чтобы пригласить на собрание нашего общества Алма-Лит . Это собрание, встреча с ним, так и не состоялась. По каким- то совершенно непостижимо дурацким причинам. Я никогда не видел его лично, хотя состоял с ним здесь, в ФБ, в постоянной переписке. Зайти сюда, прочесть очередной перевод Жаната или его пост об искусстве, стало даже некой привычкой, без которой я не мыслил себе часов, проведенных в социальных сетях.

Если честно, я даже не знаю как себя вести, когда нюансы «электронной жизни» — реалии нового времени — стремительно вмешиваются в реалии жизни настоящей.Рука не поднимается и не поднимется, чтобы искать и нажать на кнопку «Удалить друга». Это выше моих сил. Морально-этические протоколы для социальный сетей ещё формируются. Ещё не написаны. Не буду удалять. Возможно ТАМ, говорят не только о море. Возможно, ТАМ даже читают наши посты. Не знаю.

Я читал его переводы. Так сложилась жизнь, что я учил французский в спецшколе и обожаю Мукагали Макатаева. Мукагали всё больше с возрастом становится моим по-настоящему САМЫМ любимым поэтом. Когда я читал переводы Жаната с французского и казахского, я всеми фибрами своей души, не чуждой поэзии, понимал всё его настоящее, фундаментальное мастерство. К сожалению, всегда было ощущение того, что я имею дело с чем-то УХОДЯЩИМ. С подходами, с образованием, с уровнем культуры, со старой школой.

Продолжить чтение

Эй, шарманщики! Не вам судить меня…
Настоящие судьи впереди…
Пройдут годы, придёт новое поколение,
и они поставят каждого из нас на своё место.
Испокон веков так было, так есть, так и
будет.
О себе скажу вот что: я ровесник
поколений XXI века,
а может и более дальних поколений…
Мукагали Макатаев

Уважаемый мой современник! Я хотел бы вкратце поведать тебе о тех обстоятельствах, которые меня подвигли к написанию этого письма. Я нахожусь в том возрасте, когда Абай работал над своим знаменитым философским трактатом «Қара сөздер», который известен в русском переводе под названием «Слова назидания», когда ушёл из жизни казахский народный поэт Мукагали Макатаев. Что успел совершить я к своим 45 годам? Я перевёл на русский язык наиболее значимых для западной культуры произведения австрийских, немецких, французских и английских поэтов XIX-ХХ веков. Эти художественные переводы отчасти были опубликованы в различных алматинских литературных журналах, за что я им очень благодарен. Отдельному же изданию моих переводов места в родном Казахстане не нашлось, как бы я не старался установить диалог с соответствующими инстанциями по делам культурного строительства. Откликнулась далёкая Украина, где сборник моих переводов под названием «Дом бытия» наконец-то вышел в свет в начале нынешнего 2011 года.
По зрелому размышлению, ещё в прошлом году, я начал понимать, что может быть мне следует обратиться к самым ярким образцам родной казахской литературы. И тут для меня открылся целый мир поэзии Мукагали Макатаева, которому при жизни так и не удалось опубликовать значительную часть своих творений. Я почувствовал, насколько экспрессивная лирика Мукагали близка лирике западных поэтов как Рембо, Рильке, Тракль и др. И это не удивительно. Ведь при жизни всем им суждено было ходить вслед за великим Данте по глубинам преисподней, на вратах которой они тоже читали надпись: «Lasciate ogni speranza» — «Оставь надежду всяк сюда входящий». Великое благо, что благодаря Мукагали Данте впервые заговорил на казахском языке.
И теперь, когда я могу представить миру целый сборник поэтических произведений Макатаева в своих переводах на «великий, могучий» русский язык, история повторяется. Отечественным культурным институциям и на этот раз нет дела до публикации на русском языке такого горячо любимого казахским народом поэта каким является Макатаев. И это при том, что я представил перед ними самые похвальные рецензии на мои переводы со стороны наших уважаемых авторитетов от филологической науки.
И вот 9 февраля 2011 года настал долгожданный день – 80-летний юбилей Мукагали Макатаева – не регионального поэта, а поэта, я считаю, всемирного значения, произведения которого, наконец-то должны быть поняты всяким, кто не владеет языком Абая и Мукагали.
У его памятника в Алматы собрались многочисленные почитатели его таланта, которые читали его произведения на казахском языке. Безусловно – великое событие в культурной жизни нашей страны. Но оно не приобрело всеобщего характера, поскольку городское русскоязычное население знает о существовании Макатаева лишь по названию улицы. И здесь у памятника я посчитал необходимым прочесть стихотворения Макатаева в своих русских переводах, что я и сделал. Собравшийся народ с радостным воодушевлением воспринял их, несмотря на неожиданность такой акции.
Верю, что добротно выполненный перевод способен вызвать у читателя и слушателя интерес к изучению языка, на котором выражен оригинальный текст. Вот почему я всё-таки ещё тешу себя надеждой на двуязычное издание своих переводов поэзии Макатаева, где текст перевода дублировал бы текст оригинала на каждом развороте книги. В данном случае я сравнил бы художественный перевод со стремительным потоком, несущим читателя к океану языковой стихии.
И всё же, меня по-прежнему беспокоит равнодушие и отчуждённость со стороны тех, кто поставлен вершить судьбы нашей казахстанской культуры. Ведь перед нами стоит глобальная задача по реализации программы развития трёхязычия, поставленная Лидером нации и Президентом нашей Республики. Своими скромными усилиями, находясь на своём месте, я готов и дальше содействовать её выполнению. Однако мне мешает в этом деле одно стойкое убеждение в том, что все мои проблемы разрешились бы сами собой, если бы в нашем демократическом, но строго иерархическом обществе, я занимал бы какое-либо значимое положение, помимо того, какое я занимал до сих пор, будучи преподавателем, способным жить на одну скромную зарплату. В самом деле, всё моё окружение свидетельствует о том, что я – никто в этой одной из самых лучших стран мира. И это несмотря на то, что по признанию одного видного профессора британского университета я «мог бы составить гордость любого европейского философского издания», поскольку я на должном уровне перевёл многочисленные статьи своих западных коллег-философов.
Ещё в далёком советском детстве я узнал от моих родителей и пожилых родственников о своих достойных предках Мамане и Турысбеке-хаджи, крупных землевладельцах и меценатах, благодаря которым была открыта в Семиречье первая школа, получившая название «Мамания», куда пригласили учителей из Санкт-Петербурга, Казани, Уфы, Оренбурга и Стамбула. При ней же были возведены медресе и мечеть. Я узнал ещё и то, что одним из самых видных выпускников этой школы был Ильяс Джансугуров, поэт, классик казахской литературы, что с утверждением в Семиречье советской власти за все добрые дела моих предков их дети были раскулачены и репрессированы. Пару лет назад мне на глаза попалась книга «Турысбек хаджи Маманов» (воспоминания, исторические справки, мнения, документы и статьи о его потомках), изданная в 2004 году, откуда я почерпнул более подробные сведения о том, какой великий вклад мои предки внесли в культуру своего края. Мой пра-прадед Турысбек-хаджи (1844-1903) восемнадцать лет был волостным управителем Арасанской волости, Капальского уезда. Дважды совершил паломничество в Мекку. За всё время своего правления он ни разу не был уличён в казнокрадстве и взяточничестве, никто от него не терпел притеснений, а тем более не лил слёз от так называемого “байского произвола”. Благодаря ему был организован таможенный пикет в направлении Великого Шёлкового Пути из Семея в Верный, были расчищены источники вблизи местности «Карагаш», чтобы провести рукотворное русло для полевого орошения. За активную общественно-значимую деятельность Турысбек-хаджи был награждён российским царём Николаем II Орденом Святого Георгия III степени и удостоен титула графа. У него бойко шла торговля с Ташкентом, Самаркандом и Ферганой. В своих делах в сфере образования он поддерживал дружеские отношения с такими деятелями общественного движения «Алаш» как Барлыбек и Турлыбек Сырттановы, Тынши Альжанов, Жакып Акбаев, Мухамеджан Тынышбаев. Также он поддерживал тесную связь с видными деятелями казахской интеллигенции как Ахмет Байтурсынов, Алихан Бокейханов и многие другие, одобрявшие поддержку со стороны семьи Турысбека-хаджи печатных органов на казахском языке. В избирательных кампаниях на должность волостного ему не было равных.
Более того, он предоставил свои владения для того, чтобы состоялось такое значимое для всего казахского народа культурно-историческое событие как знаменитый айтыс между Биржаном и Сарой, о чём свидетельствует рассказчик:

«Как-то летом в аул Турысбека,
Потянулся народ на потеху.
Потянулся послушать Биржана:
Равнодушного нет человека…»

(Биржан и Сара. Из вариантов вступления к «Айтысу Биржана и Сары». Перевод Б.М. Джилкибаева // Тамыр: искусство, культура, философия. № 1(17) 2006. С. 48).

Великое то было Время в истории казахского народа, великих слуг Народа. Уже на руинах этого Времени пришлось Мукагали Макатаеву воссоздавать Истину человеческого бытия в поэтических творениях, в которых он выразил свою Веру и Надежду в следующем послании миру:
* * *
Туады, туады әлі нағыз ақын,
Нағыз ақын бал мен у тамызатын.
Жесірдің айырылмас сырласы боп,
Жендеттің көзінен жас ағызатын.
Туады, туады әлі нағыз ақын!

Жыр сөздері жай болып атылғанда,
Атылғанда, аспаннан оқылғанда,
Мылқауларға тіл бітіп, керең естіп,
Жанар пайда болады соқырларға.

* * *
Ещё придёт, родится подлинный поэт,
Который мёд и яд приносит в этот свет.
Вдове он будет собеседником ближайшим,
От человеческих палач заплачет бед.
Ещё придёт, родиться подлинный поэт!

Когда слова поэмы молнией ударят,
Прочитанные с неба, всех они одарят,
Глухонемые слух, дар речи обретут,
И у слепых пора прозрения настанет.

[Перевод мой. – Ж.Б.]

Жанат Баймухаметов, философ, поэт-переводчик
Алматы, февраль 2011 г.

Настоящая статья посвящена теме, интерес к которой вызван возросшими потребностями на фундаментальные разработки относи¬тельно современного состояния западноевропейской философии. Статья представляет собой весьма оригинальную попытку реконст¬рукции учения выдающегося немецкого философа XX столетия М. Хай¬деггера. Само это учение, будучи неоднозначным по своей природе, до сих пор вызывает огромное количество дискуссий. Существует множество критических статей посвященных критическому разбору этого учения, солидные монографии ведущих специалистов и иссле¬дователей творчества М. Хайдеггера.
Одним из немаловажных аспектов является проблема связанная с учением М.Хайдеггера об истине и именно этой проблеме автор ста¬тьи уделяет внимание. Необходимо отметить, что анализ проведен¬ный автором выполнен на достаточно высоком теоретическом уровне. Согласно указанию автора статьи, цель его состоит в том, чтобы показать то, каким образом Хайдеггер выводит исходные начала фи¬лософствования. Весьма тонко исследуя проблему в этом направлении, автор также затрагивает и вопрос, связанный с отношением Хайдеггера к западной метафизической традиции. Попутно автор в тезисной фор¬ме очерчивает предметное поле своей статьи, выказывая как свою эрудицию, так и тщательную проработку достаточно объемного мате¬риала. Автор в трактовке и изложении своей темы вполне целен и последователен. Данная статья по праву может быть рекомендована к публикации.

Иевский В. А.,
кандидат философских наук
20 июня 1994 г.

Философское наследие выдающегося немецкого философа Мартина Хайдеггера проникнуто пафосом поиска оснований европейской культуры. Посредством генерирования и стимуляции философского мышления Хайдеггер предоставляет возможность нам осмыслить эти осно¬вания, предстающие формообразующими элементами западно¬европейской культуры, ее началом. Понятием начало в смысле архэ Хайдеггер обозначает то, откуда нечто исходит, далее пояс¬няя, что это «откуда», исток, не остается позади, «Архэ — говорит он, — становится скорее тем, что выражает глагол архэйн, что господствует»/1/. Это высказывание Хайдеггера относительно возмож¬ности подступиться к философии равным образом выписывает нам и сущностную характеристику, стратегию хайдегтеровского мышления, устанавливающего исходное мироотношение западного человека, на¬чиная от Древней Греции вплоть до эпохи планетарного господства техники. Этот многовековой период, начало которого ознаменовано постепенным развертыванием истории метафизики, фундаментального метафизического настроя на истолкование бытия в своем предельном выражении отразился и на тех способах, критериях, благодаря ко¬торым бытие принимает характер истинно сущего. Итак, каким обра¬зом, по мнению Хайдеггера, метафизический, традиционный взгляд проникал в истину бытия, в его основание?
Пробиться к истине бытия означает в данном смысле иметь дело с первоначальным пониманием «самих вещей». Призыв «к самим вещам» дважды прозвучал в философии Нового времени. Впервые это сделал Гегель в 1807 г. отправляясь от своего диалектического метода. Столетием позже его повторил Гуссерль в статье «Философия как строгая наука». «Назад к вещам!» — в хайдеггеровской интерпретации, — это ничто иное, как путешествие в обратное, «вопрошание вспять»/2/. Отсюда, собственно, и вытекает постоянное обращение Хайдеггера к древнегреческим философам, которые принадлежа этому началу представляют само это начало – «всегда наивеличайшее»/3/.
Поиск истоков производится Хайдеггером посредством деструк¬ции, метода, благодаря которому всевозможные философские учения могут рассматриваться не столько в своем действительном содержании, сколько по отношению к онтологической проблематике, нацеленной на обнаружение экзистенциальных структур предпонимания, описание ко¬торых и составляет одну из главных задач фундаментальной онтоло¬гии. Деструкция, по Хайдеггеру, сопоставима с «онтологическими определениями классической метафизики». Будучи разновидностью метода феноменологической дедукции, осуществляющей поворот взгля¬да от естественной установки к трансцендентальной жизни сознания, деструктивный метод осуществляет поворот к изначальному пониманию «мыслящей мысли» в которой Хайдеггер усматривает возможность раскрытия бытия сущего, как вот-бытия. Задача, следовательно, состо¬ит в том, «чтобы определить бытие сущего, которым являемся мы са¬ми, и отделить его от бытия сущего не обладающего природой здесь-бытия, человеческого бытия (Dasein), и в то же время выводить эти специфические виды бытия из единства изначального бытия». Другими словами, вопрос касается того, каким способом сущее (человек) осуществляет себя в бытии, то есть, какое понимание или определение придается бытию.
Хайдеггер считает, что под античной интерпретацией бытия как усия следует понимать ничто иное как an-wesenheit, присутствие. Ориентированная на присутствие мысль Хайдеггера совершает пово¬рот. Пытаясь осмыслить то, каким образом осуществлялось это присутствие Хайдеггер подвергает анализу греческое слово а л е т е й а, по его мнению определившее дальнейшую судьбу западной мета-физики. Алетейа, исходя из приставки «а» первоначально оз¬начала погружение в Лету, забвение или затемнение в то же время раскрывающее сферу непотаенного. Алетейа как непотаенность есть историческое свершение за которым следует эпоха забвения бы-тия. Эта эпоха началась с классической греческой философии впер-вые разместившей понятие алетейа в понятии логос, под которым подразумевалось высказывание (аussagen), суждение/6/.
Именно это и есть та «логика» которая в последний момент обусло¬вила истину. Истина, первоначально мыслившаяся как алетейа, раскрытие, теперь стала служить для обозначения правильности того или иного суждения о сущем. Является ли достаточным само по себе это, уже ставшее традиционным, понятие?
В Бытии и времени традиционное понятие истины как адекватности сведено к первоначальному феномену раскрывающегося (erschlossenheit). Хайдеггер в этой работе показывает нам, что истина суждения и соответствующее этому суждению понятие исти¬ны как «adaequatio intellectus et rei» означает связь соответст¬вия между идеальным содержанием значения и того, на что реально указывает это значение. Это некое «мастерство видения» и раскры¬тие такого бытия, которое выявляет само себя. Эта связь между иде-альным и реальным ставит онтологическую проблему, чье собственное измерение можно выявить только посредством феноменологии бытия-в-мире. Обнаружение бытия само по себе действительно отсылает к первоначальному открытию Dasein, определяемое Хайдеггером через некий род двусмысленности: раскрытие. Это раскрытие есть вот-бытие (Dasein), т.е. мера, в которой бытие проявляется в сво¬ем собственном свете. Раскрытие, таким образом, одновременно есть и горизонт проявления и обнаружения бытия, раскрытия Dasein. В работе О сущности истины эта одновременность яв¬ляется предметом специального рассмотрения.
В шестом параграфе работы О сущности истины Хайдеггер утверждает: «Сокрытость сущего в целом, т.е. подлинная не-истина, древнее, чем каждая очевидность об этом и том сущем. Она также древнее, чем само допущение бытия, которое, уже раскрывая, держит в сокрытости и относится к сокрытости».
Хайдеггер снова и снова через многие свои произведения прово¬дит одну и ту же мысль: предметное видение — это видение в неко¬тором смысле искусственное, а истинная сущность вещей состоит не в том, чтобы стать предметами для науки. Жизненный мир, неотъем¬лемой частью которого является такие феномены как язык, история, человек, требует от нас не постановки некоей совокупности предме¬тов, а вслушивания в изначальную связь сущего с непотаенным харак¬тером бытия. Эти феномены в сущностной своей полноте остаются не¬доступными для господствующего в наше время способа представления. В основе всякого самопонимания и самоутверждения человека зале¬гает его исходное, в достаточной мере неосмысленное отношение к бытию и его истине.
Изменившееся отношение к истине Хайдеггер всего яснее видит по изменению статуса ее противоположности, не-истины, лжи. У Декарта ложь есть то, что не отвечает требованиям несомненности и достоверности; но в качестве «заблуждения» она предполагает воз¬можность «нахождения» истины и потому выше рангом, чем безошибоч¬ность природных вещей. На следующей ступени, у Гегеля, не-истина уже прямо включается в «экономию» познания: она — односторонность истинного, снимаемая полнотой знания абсолютного субъекта. Нако-нец, у Ницше еще большая абсолютизация субъекта делает различие между истиной и ложью вообще неважным: истины «самой по себе» нет, она поэтому ложь; безраздельно царит справедливость как право во¬ли к власти «назначать» истину и ложь в интересах своего усиления. Словом, истина, понятая как установленность «позволяет субъекту безусловно распоряжаться истинным и ложным. Субъективность не про¬сто вышла из всякой ограниченности, она сама теперь распоряжается любым видом полагания и снятия ограничений»/9/.
Западная культура стоит перед опасностью потери ориентиров, указывающих на смысл сущего в его всеобщности, и это, по Хайдеггеру, происходит именно потому, что она утратила понимание «сок¬рытости» как тайны, что для нее тайна — это просто еще непознан¬ное, а не принципиально «скрытое-скрывающее». Но каким же образом «совершается» истина как «скрывающее раскрытие» сущего?
Трудно показать более ясно, что значит «явить» сущее именно путем оставления его «сокрытым»: только когда мы останавливаем¬ся перед ним и не пытаемся проникнуть «за него» — не разрушаем скалу, чтобы узнать, что она такое «внутри», не измеряем, не вы¬числяем, а впервые узнаем ее «как таковую»/10/. На примере видения в свете принципиальной сокрытости произведений искусства Хайдеггер в одной из своих работ показывает, что наше понимание этих произведений затемнено различными категориями метафизики, совершенно лишающих нас возможности взглянуть на них в первоначальном измерении. То, что высвечивает для нас греческий храм, так это не эстетическое совершенство или гармоничное сочетание материи и формы, а возникновение и распускание непотаенного, это борьба (полемос. См. Гераклит, фр. 53,) просвета и открытости и неисчерпаемости тайн земли/11/.
Земля — это местоположение тех сил, которые по своим бытий-ным характеристикам направлены на утаивание сущего. В связи с этим планом хайдеггеровского видения свершения бытия как спора мира и земли разверзается более древний пласт, обнаруживаемый им в известном изречении Гераклита: «Природа любит скрываться». Природа скрывается не столько в силу того, что наши познаватель¬ные способности ограничены, не потому, что трудно представить всю совокупность мнооообразия и великолепия природы, а потому, что природа, прореживая бытие, утверждается в своем потаенном раскрытии. Потаенность, будучи более глубокой, чем открытость, как освещенная середина не есть абсолютный свет, а скорее мощь осве¬щения, «неявленное того, что должно оставаться неявленным, поскольку оно дает явленность каждому явленному»»/12/.
По ту сторону античной метафизики, которая обратила бытие в умопостигаемую причину мира «познающего само себя» и не только существующего «для нас» (Аристотель), по ту сторону Канта, ко-торый переориентировал метафизику, делая акцент на границах поз-нания, и тем не менее, оставаясь в рамках ее традиции, существует мысль о сокрытости бытия, выраженная самыми древними и самыми за-гадочными словами: «Природа любит скрываться…» Этот же фрагмент Хайдеггер перевел следующим образом: «В распускающемся бытийствует земля — как то, что прячет/13/. Природа любит скрываться, непотаенность затемняет саму себя светом, которому она соответствует. Именно в этом смысле Хайдеггер говорит о пред-шествовании не-ис-тины(Un-wahi-heit) истине, предшествование однако происходит в акте самого возникновения истины: Освобождение и Сокрытие суть Не и Само.
На основании этой не-истины рождается развертывающаяся в ис¬тории истина как заблуждение (die Irre). Непостижимо человеческое заблуждение, неожиданно выдающее свое достояние и природу, посколь¬ку оно постоянно осуждено на тревожные поиски скрывающегося онто-логического раскрывания и меньше всего оно походит на изгнание из первобытного великолепия и райских садов Бытия или на закат Золо-того Века древних греков, скорее всего, являясь Судьбой западного мира. Эта последняя фраза не напоминает нам о коварстве фатально развивающейся Истории, а придает значение изначальному процессу, который был произведен истиной начиная с возникновения философии, основанной на сокрытии Бытия. Заблуждение — это сокрытие Сокрыто¬го, происходящего из самих недр Бытия как тайна этого Бытия. «Взгляд на тайну из заблуждения есть вопрошение о бытии сущего». Мышле¬ние, имеющее дело с вопросом такого рода, обусловила появление «философии», позднее получившей название «метафизика».
Поскольку заблуждение исходит из Бытия, неустранимым становит¬ся спор заблуждения и мнения с помощью какого-либо проекта, обос-новывающего совершенно иной, отличный от этого мира онтологический универсум. Различие бытия и явления с самого начала западной метафизики заключало в себе борьбу, которая в ней происходила, борьбу сокрытого и непотаенного, определившую всю историю как про-из-ведение истины «борьба эта велась позднее творцами, поэтами, мыслителями, политиками…».
Смысл этой «борьбы за Бытие» взывает к самому Бытию как иг-ре сокрытия и раскрытия, которая покоилась в основании метафизи-ки как раскрытие или как «истина сущего». И если «непотаенность бытия таится в ускользании как таковом», то осуждать иди устра¬нять метафизику не менее нелепо, чем сражаться с ветряными мель¬ницами. Единственное здравое преодоление метафизики, по Хайдеггеpy, это отказ принимать за метафизику то, за что она себя выдает, то есть за истолкование всего бытия. Преодоление сводится к тому, чтобы увидеть в недрах метафизики пространство утверждающегося день ото дня нигилизма, пришедшего на смену высших ценностей и, сделать шаг назад от упущения отсутствия подлинного бытия — к до¬пущению этого отсутствия. Метафизическая мысль отталкивается от потаенной истины бытия, идя к бытию сущего; мысль преодолевающая метафизику, напротив, идет навстречу странности бытия как единственно достойной осмысления загадки и тайны. Таким образом, фун¬даментальная онтология Хайдеггера пытаясь дать оценку единому процессу развертывания истины сущего в рамках западной метафизи¬ческой традиции намечает пути для обнаружения той сферы непо¬таенного, которая выступает в самой этой традиции как ее а р х э т.е. начало.

Список литературы:
1.Хайдеггер М. Что это такое – философия?//Вопросы философии, 1993, №8, С.121.
2.Анц В. Диалог Хайдеггера с традицией//Философия Мартина Хайдеггера и современность. – М., I99I, С.61
3.Heidegger M. Einführung in die Metaphysik. – Fr.a.M., 1983, 18.
4.Таfforeau J-P. Heidegger. P., 1969, p.41.
5.Михайлов А.А. Проблема «субъективности» в фундаментальной онтологии М.Хайдеггера//Проблема сознания в современной западной философии. М., 1989, С.151.
6.Heidegger M. Einführung in die Metafhysik. – Fr.a.M., 1983, S.195
7.Heidegger M. Sein und Zeit. – Fr.a.M., 1977, S.292.
8.Хайдеггер М. О сущности истины//Философские науки, 1989, №4, С.95.
9.Работы М.Хайдеггера по культурологии и теории идеологий. Европейский нигилизм. – М., 1981, С.114-115.
10.Гайденко П.П. Искусство и бытие. М.Хайдеггер о сущности художественного произведения//Философия. Религия. Культура. М., 1982, С.199
11.Tafforeau J-P. Heidegger. P., 1969, p.82.
12.Heidegger M. Vortrȁge und Aufsȁtze – Pfullingen, 1954, S.272.
13.Хайдеггер М. Работы и размышления разных лет. –М., 1993, с.75.
14.Heidegger M. Der Satz vom Grund. Pfullingen, 1965, S.109,
15.Хайдеггер М. О сущности истины//ФН, 1989, №4, С.102.
16.Heidegger M. Einführung in die Metafhysik. – Fr.a.M., 1983, S.66
17.Хайдеггер М. Европейский нигилизм//Время и Бытие. Статьи и выступления, М., 1993, С. 161.
18.Работы М. Хайдеггера по культурологии и теории идеологий. М., 1981, С. 149