Сообщения от Редакция ТАМЫР

Она и он на узкой полоске освещенной авансцены. Она — совсем молодая ещеженщина, взволнованная, испуганная, полная тревоги и нежности. Он тоже очень молод, порывист, страстен и влюблен. Оба говорят много, то убеждая друг друга в чем-то, то забывая аргументы спора. И их диалог может длиться вечно, ибо возник, когда появились на земле Она и Он и полюбили друг друга.
Собственно говоря, такой диалог — кульминация любого спектакля Талгата Теменова, вершина сюжета и его внутренняя цель. Какой бы автор ни игрался — Чингиз Айтматов, как в только что описанной сцене, или Валентин Ежов (поставленная к юбилею Великой Победы «Соловьиная ночь»), — главное, это диалог мужчины и женщины, двух миров, полных тайн друг для друга, психологических парадоксов и мировоззренческих откровений. Эта тайна неизменно манит режиссера Теменова, наполняя его спектакли неожиданной поэзией и отодвигая бытовую конкретику на второй план.

Продолжить чтение

Среди отечественных языковедов первой трети XX века одной из наиболее ярких – и в личном, и в научном плане – фигур можно считать Е.Д. Поливанова, трагическая судьба которого обострила интерес к его трудам и идеям уже во второй половине ХХ столетия. К настоящему времени многие работы учёного переизданы (или опубликованы впервые), а сам он прочно занял место на страницах истории отечественной лингвистической мысли в качестве одного из её корифеев.
Однако в научном наследии Е.Д. Поливанова есть высказывание, которое известно достаточно давно, но вспоминают о котором сравнительно редко. Поэтому считаем целесообразным напомнить его содержание: «…Я решительно отметаю те культурно-исторические и политические теории, которые развивались сторонниками евразизма, в частности, на почве лингвистических фактов… там, где от языковой действительности делается фантастический скачок к предвзятым мнениям исторического идеализма, там кончается наука и начинается белогвардейская метафизика. В частности, и сами языковые факты, привлекаемые к обоснованию евразийской теории, при их ближайшем рассмотрении, например, при конкретном выяснении юго-восточной границы «евразийского языкового союза»… могут только предостеречь против тех обобщений, до которых доходят лучшие представители современной лингвистики, когда они перестают быть лингвистами. Если я в своё время протестовал против невежественной фальсификации «материалистической лингвистики» (работы Н.Я. Марра в период 1925 – 1929 гг.), то я ещё с гораздо большим рвением готов протестовать против высоко эрудитного историко-идеалистического использования языковых данных именно потому, что здесь, в лице авторов евразийской теории, я имею вполне лингвистически вооружённых противников» (Поливанов 1968, с. 116-117).

Продолжить чтение

В Замке Буонкосильо в Тренто (северная Италия) состоялась выставки «Золото степных воинов», на которой представлено около 400 экспонатов из 400 музеев Украины.
Самыми ценными из этих экспонатов, возможно, являлись те из них, которые с материальной точки зрения представляют наименьшую ценность: глиняные и терракотовые повозки, датируемые IV тыс. до н.э. Повозки эти игрушечного размера, и служили когда-то, не исключено, игрушками (дарим же мы детям машинки), но это самые древние образцы средств передвижения, которыми располагает археология, и которые небезосновательно наталкивают кое-кого (составителей буклета) на мысль о том, что колесо было изобретено в степи. Степь да степь кругом, путь далек лежит, а вокруг один окаём, как раньше назывался горизонт. Путь – прямая, и окружность окаёма – круг, были помножены друг на друга, и в результате получилось колесо и спица в нем или же ось. А кочевали на таких повозках по степи скифы, сарматы, проходили там гунны, авары, готы, в Крыму оставили свой след киммерийцы. «Около 2000 г. до н.э. обширные степные территории, простирающиеся от Польши до Средней Азии, населяли полукочевые варварские племена; это были высокие, довольно светлокожие люди, в большинстве длинноголовые. Они приручили лошадей и впрягли их в легкие повозки на колесах со спицами»,- писал блестящий британский индолог Артур Бэшем. И тут же добавлял, что эти колесницы превосходили «неуклюжие телеги с четырьмя сплошными колесами – лучшее средство передвижения, известное Шумеру той эпохи».

Продолжить чтение

Я считаю, что настоящий разговор о творчестве Махамбета еще не начинался. Хотя с советских времен Махамбет Утемисов – самый популярный представитель казахского устнопоэтического творчества. Он выдержал десятки изданий и переизданий, несколько раз переведен на русский язык. В том числе, через подачу Олжаса Сулейменова его чуть не перевел Андрей Вознесенский, правда, в конце концов, ограничился своими вариациями на темы его поэзии, надо признать, довольно удачными.

Требуются черные верблюды,
черные, как гири, горбы!
Белые верблюды для нашей работы — слабы.
Женщины нам не любы.
Их груди отвлекут от борьбы.
Черные верблюды, черные верблюды,
накопленные горбы

Продолжить чтение

Наиболее выдающимся американским теоретиком постмодернизма является Фредрик Джеймисон. Даже скептически относящийся к постмодернизму известный британский литературный критик Терри Иглтон характеризует его «как бесспорно наиболее выдающегося американского марксистского критика и одного из ведущих литературных теоретиков англофонного мира» (Цит. по: Homer, 1998, 36). Джеймисон интересен еще и тем, что он не только является представителем марксизма в самой «антикоммунистической» стране, но и сделал марксизм одним из ведущих теоретических течений США. В отличие от французских постмодернистов, в большинстве своем тоже вышедших из марксизма, но «преступивших» («превзошедших», «преодолевших», а лучше сказать «воспитанных» им) его, Джеймисон всегда оставался «преданным» марксизму, и стремился показать его гибкость, «всеядность», способность сочетаться с другими философскими и социологическими теориями. И марксизм в ХХ веке (разумеется, западный, а не советский) действительно доказал свою живучесть, способность к мимикрии, успешно сочетавшись браком и с фрейдизмом, и с экзистенциализмом, и со структурализмом, и с лингвосемиотикой, и с рядом социологических теорий. Джеймисон показывает, что марксизм совместим и вполне продуктивен и в браке с постмодернизмом, какой бы критике он ни подвергался за несовместимость марксизма с постмодернизмом.

Продолжить чтение

Как утверждает выдающийся гендерный теоретик современности Ирина Жеребкина, рождение философии феминизма начинается со «Второго пола» французской писательницы, философа, классика феминистской литературы Симоны де Бовуар[1]. Действительно, эта книга, написанная по совету ее близкого друга и соратника Ж.-П. Сартра, произвела фурор и повлияла на дальнейшее развитие феминизма, позволив внести в философию «новый дискурсивный критерий – сексуального различия, что позволило выделить новую философскую конструкцию субъективности – сначала женскую, а затем и гендерную/трансгендерную в отличие от традиционной бесполой»[2].
О неравном положении мужчин и женщин, о гендерном неравенстве она писала так: «У меня всегда была потребность говорить о себе… Первый вопрос, который у меня возникал всегда, был такой: что значит быть женщиной? Но стоило внимательно взглянуть на проблему, и я поняла, прежде всего, что этот мир сделан для мужчин…»[3].
Симона де Бовуар родилась и жила в Париже, здесь окончила литературный факультет, затем преподавала философию в лицеях – в 1931-1943 годах. Позже изучала философию в Сорбонне, где и познакомилась с Жаном Полем Сартром.
Она написала романы «Гостья», «Чужая кровь», «Мораль двусмысленности», «Очень лёгкая смерть», «Сломленная», «Нужно ли сжечь маркиза де Сада?», «Прелестные картинки», путевые очерки «Америка изо дня в день», философские эссе «Пирр и Синеас», «Старость». Также известна автобиографическая трилогия Симоны де Бовуар, состоящая из трех книг. В первой из них – «Мемуары хорошо воспитанной девушки» (1958), она описывает свою детство и юность, а в двух последних — «Сила зрелости» (1960) и «Сила вещей» (1963) – свою жизнь с Сартром. Но особую популярность завоевала ее книга о женщинах «Второй пол», написанная в 1949 году. Вначале эта книга появилась во Франции, позже в западных странах, в России — почти через полвека, в 1997 году в рамках программы Центрально-Европейского Университета при поддержке Регионального издательского Центра Института «Открытое общество» и Института «Открытое общество. Фонд Содействия».

Продолжить чтение

Еще одно имя возвращается к нам «из небытия» — Сигизмунд Доминикович Кржижановский (1887-1950). При жизни ему удалось опубликовать всего восемь рассказов и одну повесть. Между тем в литературных кругах его времени его считали писателем европейской величины. Кржижановскому свойственны философский взгляд на мир, тяготение к фантасмагории, к тому же он блестящий стилист — его перо находчиво, иронично, изящно.

Объявившихся на службу великого

государя почитать в естех,

а протчих людишек писать нетами.

Из писцовой книги конца XVII в.

I
Я есть — есьм. И потому именно есьм, что принадлежу к великому Народу естей. Не могу не быть. Думаю, это достаточно понятно и популярно. Но изъяснить вам, достопочтенные ести, как бытие терпит каких-то там нетов, как оно где-то, пусть на глухой окраине своей, на одной из захолустнейших планеток, дает возникнуть и разрастись странному мирку нетов, — это для меня будет чрезвычайно трудно. Однако Страна нетов — факт. Я сам был среди них и нижеизложенным свидетельствую правду моего заявления. Один расфилософствовавшийся нет сказал: «Бытие не может не быть, не превращаясь в небытие, а небытие не может быть, не становясь от этого бытием»,- и это настолько справедливо, что трудно поверить, как нет, несуществующее существо, могло — десятком слов — так близко подойти к истине. К делу: диковинная Страна нетов, которую довелось мне посетить,- это кажущаяся им, нетам, плоской сфера; над кажущейся плоскостью через равные промежутки времени, которое, как доказано наимудрейшими нетами, само по себе не существует, происходят кажущиеся восходы и заходы, на самом деле неподвижного относительно мирка нетов солнца, порождающего тени, которые то малы, то велики, то возникают, то никнут,- так что нельзя сказать с уверенностью, существует ли тенное тело или не существует. Правда, неты учат своих малых нетиков, что тени отбрасываются какими-то там вещами, но если рассудить здраво, то нельзя с точностью знать, отбрасываются ли тени вещами, вещи ли тенями — и не следует ли отбросить, как чистую мнимость, и их вещи, и их тени, и самих нетов с их мнимыми мнениями.

Продолжить чтение

Сверкнув молнией, громом объявляю свой выход и легкими божьими слезами ниспадаю по щекам небосклона. Падаю, целую землю, отдаю ей свой последний атом – умираю, но возрождаюсь и снова с поцелуем туч, терзаю их душу и заставляю выплакивать эту эмоцию – страсть, любовь, вожделение, ненависть в истерике, в буре, в рычании гроз рычу болью, рычу радостью и маленькими каплями играю триоли на лужицах в этой природной симфонии жизни.
И снова яркая молния поражает мое сердце. Оно, раскалываясь на кусочки, плачет в своей песне слез.…И вы стараетесь поймать каждую капельку хоть взглядом, хоть рукой, хоть ртом…А все они разные. Вы видите прозрачное отчаянье? Но нет, вон там – идет, бежит, летит в объятья своей смерти капелька любви. А там, в той части города мое расстройство от ужасной среды взяло верх, и я плачу этими кислотными слезами, плачу навзрыд и льет как из ведра, потому что именно там, в той части города когда-то трепетало это хрупкое чувство в моем сердце….Оно было именно там, а сейчас там пустота.

Продолжить чтение

«Проект», набросок смысла, в своей сути
«брошен» человеку. «Бросающее» в «проекте»,
выбрасывании смысла – не человек, а само
Бытие, посылающее человека в экзистенцию
здесь-бытия как в существо человека. Событие
этого вызывающего посылания – просвет
бытия, в качестве которого оно есть.

Мартин Хайдеггер. “Письмо о гуманизме”.

Забота как экзистенциал

Пора бы рабы поработать
На Господа, не на господ, —
Заботу заботит забота,
Чтоб не было больше забот.

Номадический Physis

Дождливый сумрак летней ночи
Объемлет черные кусты,
Природы образы пусты,
Всему являясь средоточьем.

В той точке там на горизонте,
Мелькнул мираж, и вдруг исчез, —
То в отражении небес
Струились волны Геллеспонта.

Кочевник древний по степи
На запад скачет к океану,
Коню, шепча: «Я в нем не кану,
Лишь, Тенгри, дух мой укрепи!».

Валидатор

В салоне трамвая есть валидатор,
Деньги глотает он как аллигатор.

Продолжить чтение

В одном из интервью польский поэт Чеслав Милош сказал: «Когда у человека отсутствует опыт предельных вещей, поэзия невозможна». Из этого высказывания ясно, что поэзия возможна именно в том случае, когда у человека есть опыт предельных вещей. Я, со своей стороны, думаю, что поэзия сама по себе является таким опытом.
Что это такое – предельные вещи? Какова их природа? Как мы должны их понимать? И каким образом постигает их поэзия?
На мой взгляд, предельные вещи – это вещи, возведенные к ценностному пределу нашего существования. Известно, что любая культура включает в себя (и, в определенном аспекте, представляет собой) сложную иерархию ценностей. И в этой иерархии, как бы мы ее ни понимали, как бы ни представляли себе ее строение, обязательно должны существовать такие ценности, которые имеют предельный характер.
Под «пределом» я имею в виду не просто высоту, дальше которой некуда восходить, но, прежде всего, некоторый смысловой максимум. Вот, например, в классической философии сущность, или идея, любой вещи выступает именно таким пределом по отношению к отдельным аспектам бытия этой вещи. А.Ф. Лосев в комментариях к «Пиру» Платона замечает: «Идея вещи представлена здесь как предел становления вещи». Когда вещь мыслится в этом пределе, она предстает перед нами достигнувшей полного выражения своего внутреннего смысла – исполненной, завершившейся, в себе законченной.
Именно в таком ключе я и рассматриваю предельные ценности. Это такие структуры понимания мира и жизни, которые запечатлевают в себе максимум полноты, максимум внутренней осуществленности бытия. В принципе, эти ценности предполагают и фиксируют одно и то же состояние, а именно – состояние безусловности. Только они делают это по-разному, и сама безусловность оказывается неодномерной: безусловное может совпадать с абсолютным, божественным, а может выражаться просто в тождестве чего-либо с самим собой.

Продолжить чтение