Прочитав повесть А. Альпеисова «Сурок-беглец», я был в некоторой прострации. Как будто сама наша нескладная, маловразумительная, «комково- челночная», казенно-скаредная действительность предстала вдруг перед моим изумленным взором. Главный герой этой книги — рядовой обыватель (а мы разве с вами — боги?), который живет как бы между сном и явью, ибо не принимает этой реальности, которая так круто изменилась, что потеряны все ориентиры и перевернуты все ценности. Автор и пытается осмыслить это состояние переходности, рубежа времен, когда прошлое безвозвратно утрачено, а будущее никак не просматривается за злобой дня.
Читаешь книгу и думаешь: а где же ныне все эти наши народные и заслуженные, лауреаты и «аристократы», до маразма шустрые ранее на соцзаказ, почему не «откликаются»? Почему эту столь сложную тему осваивает Амиржан Альпеисов, бывший историк, а теперь вот волею судьбы писатель? Вопрос этот отнюдь не риторичен, хотя ответ напрашивается сам собой. Ведь если наш литературный Олимп не реагирует на «эпоху перемен» — значит он их просто не замечает, ибо эти пресловутые перемены его никак не коснулись. Что же можно сказать тогда об этом так называемом Олимпе? А только то, что мозги его, если и имелись, то заплыли давно жиром и неспособны к решению современных задач. И если мы с упрямством, достойным лучшего применения, цепляемся за былое величие наших «корифеев» от литературы — это говорит только о том, что культ предков, столь распространенный среди казахов, приживлен теперь и русскоязычному населению. А говорят, что мы не умеем казахизировать! Еще как умеем! Да вот только надо ли? И насколько верно выбранное направление?
Обо всем этом и ведет разговор Амиржан Альпеисов в своей повести «Сурок-беглец», посвященный в общем и целом осмыслению последствий декабрьских событий 1986 года. Именно эту дату герой повести, Асет, считает переломной, определившей границу эпох, после которой мир треснул и раскололся надвое — до и после этих событий. Трещина, как говорится, прошла по сердцу писателя и это отражено в структуре повести, которая построена как коллаж из размышлений героя, стихотворений и непритязательных сюжетных коллизий, как бы пересказанных беглым, а порой и неряшливым слогом эпистолярного жанра. Такое впечатление, что сами события ожили и заговорили голосом улиц и площадей, казарм и кабинетов, угрюмых прохожих, чья сумрачность красноречивей самых откровенных излияний.
Автор пытается осмыслить события и в социальном, и в национальном, и в космическом плане. Он привлекает к этому и китайскую «Книгу перемен», и казахские представления о Мушель Жасе — переломном возрасте, опасном для жизни, чреватом всяческими испытаниями и лишениями. Не забывает он и о том, что это конец тысячелетия, последнее столетие которого на исходе.
Что касается социального плана, автор понимает, что дело не в смене руководителя, что не в этом была причина декабрьских событий. Ведь смена руководителя ничего не изменила бы, просто на смену одному Дракону пришел бы другой. Поэтому декабрьские события 1986г. осмыслены автором как глубокий тектонический сдвиг в национальном самосознании, львиный рык Духа Нации, собравшей, наконец, силы для очередного решительного рывка в Неведомое, которое раньше простодушно называлось будущим…
Да, книга Альпеисова как раз о том, что будущее не наступило. В его изображении мы попали во что угодно, только не в будущее. И объясняется это тем, что мы съели свое будущее, потопили его в крови вместе с декабрьским восстанием молодежи в Алматы.
И повесть неслучайно названа «Сурок-беглец». Символика сурка много объясняет в этой книге. И к пониманию сути этой символики автор порой приводит открытым текстом.
«…В незапамятные времена в великих степях уже на исходе жизни один великий чародей стал превращать людей в сурков в наказание за их продажную суть. Во имя лишней минуты на земле они предали свой народ, свою родину. Отсюда и поверье, что сурки — в прошлом «гиблые люди», потерявшие человеческий облик», (с.27).
Эта древняя казахская легенда порождает множество вопросов. Например, почему чародей превратил этих «гиблых людей» именно в сурков? Для ответа, на мой взгляд, достаточно задуматься об образе жизни последних. Ведь сурки живут в своих глубоких, извилистых норах, порой с несколькими выходами, и, не видя белого света, всю жизнь копят свое добро, складывая его по сусекам. Если сурок чем-то и занят, это тем как обмануть других и натащить побольше всячины в свою нору. Словом, это существо сугубо земное и даже подземное. Тварь уныло-архаичная, которая если и выходит на божий свет, то только затем, чтобы тут же обратно нырнуть в свои катакомбы. Если индийские мистики утверждают, что человек как материально-духовное образование состоит из нескольких тел: астрального, ментального и физического, о людях, подобных суркам, трудно это сказать. Они состоят только из_сурчиного тела, а души у них нет вовсе.
И здесь мы подходим к главному лейтмотиву всей повести: об афазии духовного в постперестроечном Казахстане. Ведь и разгон демонстрантов на площади Брежнева, и жестокое подавление «беспорядков», и навешивание националистического клейма, и вошедшая уже в привычку измена интеллигенции, которая в московских газетах осудила декабрьские события, и главным образом лицемерие «Белого Дома», одной рукой спровоцировавшего эти события, а другой подавившего их — все это в их монотонной совокупности говорило о глубокой нравственной коме, постигшей казахскую нацию именно в тот момент, когда она могла воспарить в поднебесье.
Поэтому автор задается вопросом: мы — люди или сурки? Почему нас не трогает несчастье ближнего, не говоря уж о его достижениях? Почему в наших чиновниках нет ни капли человеческого сострадания? Почему простому человеку нельзя даже дозвониться до них — и в прямом, и в переносном смысле? Кто им дал право считать себя выше всех только потому, что они пресмыкаются перед идеей Власти и перед любым ее воплощением на данный момент. И вот на фоне монументального равнодушия к судьбам целых наций и народов автор выписывает своего героя с чрезвычайно развитым нравственным инстинктом: подростком он убил сурка (уже живого, а не символического), и теперь на протяжении всей своей жизни не может забыть об этом. Не менее интересен и его брат, Саят, который является для Асета образцом нравственного чувства. Саят настолько обостренно воспринимает мир, что кончает жизнь самоубийством. По замыслу автора это своеобразный Христос-Спаситель, способствующий духовному перерождению главного героя, который на машине без тормозов мчится на крик о помощи пресловутого сурка и терпит в результате автокатастрофу, Но Асет остается жив и в результате потрясения излечивается от преследующего его фантома.
Таким образом, сурок в изображении Альпеисова — это палка о двух концах. С одной стороны это фантом, взывающий к состраданию, с другой суровая реальность, не способная ни к чему духовному.
В любом случае, автор нащупал болевой узел нашего времени — неуправляемость наступивших перемен и никчемность человеческой жизни, отданной на откуп новым хозяевам времени. Выход автор видит по старинке в духовном самосовершенствовании. Но дело, видимо, в другом. А в чем пусть подумает каждый из нас.
Что касается переводчика книги Бахыта Каирбекова, мне показались интересными его стихотворные вкрапления в повесть. Произошел интересный прецедент. Когда одну и ту же книгу пишут автор-прозаик и переводчик-поэт. Это, видимо, тоже примета времени. Но я думаю, что для этой книги не менее важна и фигура читателя, который по своему произволу может скомпоновать текст и прочитать его как ему заблагорассудится.
Постмодернисты давно уже отказались от общеупотребительной практики линейного чтения текстов. Я думаю, что нам пора уже перенимать этот опыт. Книга Альпеисова вобрала под свою обложку наше с вами многоголосие, оно как бы плод коллективного сотворчества, за которым стоит знание автором жизни и уважение к своим современникам.