Эссеистика

Для Абая слово, как одушевленный космос. Оно было ему и собеседником, и другом, и учителем, и утешителем его вечно мятущейся души.
Его пиететное отношение к слову проступает уже в стихотворениях, написанных в подростковом возрасте. Так, в одном известном четверостишии того периода юный поэт, обращаясь к именам Физули, Шамси, Сайхали, Навои, Фирдоуси, Хафиза, просит у них поддержки «поклоняющемуся поэту». То есть уже на самом раннем этапе творчества он избирает себе в покровители не родовые авторитеты, а самых прославленных поэтов Востока. Конечно, здесь нельзя отрицать и школярской завороженности великими именами, но уже в этой способности заворожиться чувствуется душа страстная и требовательная. Здесь важно отметить еще и то, что Абай с самого начала мыслит себя не акыном, представителем степной устнопоэтической традиции, а «шаиром», поэтом письменной культуры Востока.

Продолжить чтение

Приступая к разбору прозаического наследия казахского самородка надо сказать, что это не художественная и не философская проза в прямом значении этих определений. И все же, эта вещь скорее ближе к философской прозе в ее эссеистической разновидности, развитие которой связано с именами Монтеня, Шопенгаура, Ницще, Кьеркегора, а в древности – Марка Аврелия и Блаженного Августина.
До Абая эта традиция западно-европейского философствования дошла, видимо, через Л. Н. Толстого, в частности, через его книжки для народа, в числе которых издательство «Посредник» выпустило в январе 1887 года «Календарь с пословицами на 1887 г.», переросший впоследствии в грандиозный цитатник и рабочий дневник под названием «Круг чтения». Абай, по утверждению М. О. Ауэзова, писал свою прозу в период с 1890 по 1898 г. Следовательно, он вполне мог пользоваться «Календарем» Толстого, почерпнув оттуда для себя много полезного, в том числе и из античной мысли, о чем говорит в частности 27 монолог Абая, где приводится диалог Сократа с Аристодемом слово в слово повторяющий соответствующий диалог из Ксенофонта.

Продолжить чтение

1. Попробуем для начала задаться вопросом :”А есть ли она у нас вообще — культура?” По-моему, то, что мы подразумеваем под казахстанской культурой есть полубульварное, полуполитизированное варево для самых непритязательных. И наша хваленая политическая стабильность есть, на деле, результат интеллектуальной бескрылости и духовной неразвитости равно характерных как для нашей правящей верхушки, так и для нашего замечательного по долготерпению народа. Ведь будь казахи более омусульманены, или верны хотя бы идее пантюркизма от нашего мнимого мира и согласия не осталось бы и следа. Инертность и управляемость казахстанцев говорит лишь о том, что их давно превратили в безликую массу — без корней и почвы, без имени и судьбы. Так что, я думаю, обольщаться относительно нашей культуры не стоит. Декларирование тех или иных доминант типа евразийства, “общего дома”, “центральноазиатства”- это всего лишь сотрясение воздуха. Настоящая культура возникает только тогда когда за ней есть уход, возделывание, культивирование. К сожалению, ныне мы имеем дело с чем угодно, но только не с культом культуры. Все что нам предлагают под этим соусом — это или экскременты прошлого, или отрыжка сытого Запада. Как говорится, в огороде — бузина, в Киеве — капуста. Но мы неспособны усвоить даже это. Ибо наше сознание, лакейское по преимуществу, занято только тем, что ждет указаний сверху. Нет, не от Господа Бога, а от его самозваных заместителей. Самое странное то, что даже относительно своих привязанностей и признания мы ждем указаний сверху. Если таковое не поступает мы не знаем как реагировать, что думать, как поступить. Вот я, например, из тех относительно кого указание не поступило. Ни “за”, ни “против”, ни в поддержку, ни… С 90-ых годов я активно выступаю в печати, выпустил две книги на двух главных языках нашей республики, создал ассоциацию по экологии культуры, провел несколько семинаров и конференций, перевел с оригинала Абая, Хайдеггера… И все это уходит как будто в песок. Пойми, я не из тех, кто трезвонит о себе на каждом углу. Ты помнишь что еще в годы брежневщины я не торопился попасть в списки тех, кого гладят по головке. Ибо многое не принимал в “свершениях” своих коллег и современников. Зато за совершенно невинное стихотворение в “Просторе” попал в доклад тогдашнего главного идеолога по итогам декабрьских событий 1986 года. Кстати сейчас каждый второй числит себя в “декабристах” и даже требует выплаты компенсаций за причиненный моральный ущерб. И государство признает законность их требований и выплачивает им компенсацию. На это выделены огромные средства… Ну а мне кто компенсирует эти годы мытарств и лишений, которые продолжаются и по сей день?! За что мне такое наказание? За то что во мне нет, если выразиться слогом Ч Валиханова, “этой самой восточной подобострастности”? Здесь, видимо, дело не во мне. Ныне и более выдающиеся личности влачат не менее жалкое существование. Дело в том, что у нас государство монополизировало все, вплоть до общественного мнения. И до тех пор пока оно у нее в кулаке, никому из нас не состояться. В этой связи если как-то типологизировать нашу культуру, можно сделать поразительные выводы. Во-первых, она институциональна и в силу этого, во-вторых, управляема и потому, в-третьих, неаутентична, неподлинна. Говоря словами французского философа Ж.Бодрийяра, это чистейший симулякр, т.е., знак без содержания. Поэтому у нас странная ситуация когда вроде есть писатели, но нет литературы, есть философы, но нет философии, есть политики, но нет государства. Таким образом, казахстанская культура — это плод советского тоталитаризма, едва держащаяся ныне на черенках лакейской угодливости под мощной сенью узурпированного истеблишментом суверенитета. Но я не думаю, что такое положение продлится вечно. Появятся новые люди и новые имена. Они уже появляются. Когда в сентябре 1997 года мы силами нашей ассоциации и фонда Сорос-Казахстан провели конференцию “Культурные контексты Казахстана: история и современность” я открыл для себя столько светлых умов, о которых и не подозревал. Значит, есть они у нас. Существуют. И даже подвижнически трудятся несмотря на то что никем не обласканы и не числятся в знаменитостях. А что касается близорукости власти к такого рода фигурам об этом можно сказать словами казахской пословицы: ”Не желающий видеть, не увидит и верблюда”.

Продолжить чтение

Этническая пресса – это пресса, отстаивающая свою экономическую суверенность, доказывающая свою состоятельность, как в лингвистическом, так и политическом плане. Неудивительно, что она крайне перегружена посторонними для прессы задачами, такими, как просветительство, представительство, борьба за свою этническую нишу в республике. Поэтому она во многом тенденциозна. Теп не менее, на данном этапе это явление полезное и плодотворное. Ибо чем больше различий в какой-либо системе, тем больше в ней иного, непохожего, способного предложить структуры, отличающиеся от общепринятых. Если цель наших реформ – выйти на новый виток развития – это говорить о том, что мы прежде всего должны отказаться от старого, то есть, от марксистских установок в мировоззрении, от идеологии мессианства, заполненного квиетическим ожиданием никогда не наступающего будущего. Нам надо жить здесь и сейчас, в тех обстоятельствах, которые мы застали. Нам надо преисполниться уважения и интереса друг к другу, даже в том случае, когда это питается протестом и внутренней оппозицией.
Если перейти к статусу этнической прессы в Казахстане, то его оригинальность в том, что мы живем в ситуации тотального двуязычия, при котором русский язык выполняет роль языка-посредника, являясь как бы гарантом межэтнического общения. Это превалирующая роль русского языка обусловлена тем, что за долгие годы Советской власти в республике, население Казахстана, включая казахов, корейцев, украинцев, уйгуров и т. д., маргинизовались настолько, что даже родной язык воспринимает теперь только как кальку с русского. А ведь это не что иное как экспансия в ментальные глубины национальных языков, ведущая к эрозии и вымыванию генетического года. И прежде всего это опасно для казахского языка – языка «титульной» нации. Ведь языковая неконкурентоспособность в условиях рынка может привести к неконкурентоспособности политической, а значит, и к падению престижа нации как таковой. Не секрет, что уже сейчас казахская пресса мало что значит в информационном пространстве Казахстана.

Продолжить чтение

Мы живем в суверенной стране, но наше сознание далеко еще не суверенно. Строя национальную государственность, пытаясь выработать идею казахстанского патриотизма, мы, тем не менее, продолжаем оставаться советскими людьми со всеми стереотипами поведения и трафаретами мысли, внушенными нам еще в пионерском возрасте. Между тем, суверенная действительность требует от нас иного отношения к миру и культивирования иных ценностей, чем в годы коло¬ниализма. Увы, как это ни горько, надо признать, что мы жили в эпоху советского колониализма, который по своим последствиям был губительней колониализма Российской империи. Ибо это был колониализм, мимик-рировавший под борьбу за освобождение всех угнетен¬ных. Особенность его была в том, что каждая нация долж¬на была сама вытравливать из себя все национальное, разрушая тем самым свою национальную идентичность и лишая себя всякой надежды восстановить ее в будущем. Так оно и произошло. Нам настолько поздно до¬стался суверенитет, что всю деятельность по восстанов¬лению национального рено¬ме мы свели к бесконечной кампании за чистоту казах¬ского языка и возвращению имен легендарных казахских батыров, в то время как ред¬кие вспышки интеллектуа¬лизма в Великой Степи ни¬как не изучаются и не про-пагандируются. Это выры¬вает нас из всех контекстов, центральноазиатских и евра¬зийских, дореволюционных и эмигрантских, а самое главное — из истории анти¬колониального движения на¬чала XX века, связанного с деятельностью «Алаш-Орды».

Продолжить чтение

Преамбула
Культура шире идеологии. Это весь спектр духовно-цивилизационных потребностей общества. Задача в том, чтобы не упрощать их, а видеть во всей «цветущей сложности» (К. Леонтьев), «жужжащей неразберихе» (С. Хантингтон). За последние три столетия из своей трехтысячелетней истории Казахстан прошел этап колонизации (Российская империя, Советский Союз), деколонизации (Перестройка, первые годы суверенитета). Теперь наступает эпоха суверенного развития культуры Казахстана. Но она-то как раз и ставит перед нами неразрешимые вопросы: что ставить во главу угла – национальные интересы или гармоничное вхождение в мировые контексты культуры? К кому пристать – к Востоку или Западу? Или возможно развитие поверх того и другого?

Проблемное поле: цели и задачи
Любая культура развивается в ответ на вызовы времени. Какие вызовы стоят перед культурой Казахстана? В самом общем виде, это такие противонаправленные процессы как глобализация и этнизация.
Глобализация направлена на унификацию и суперпотребление, она все превращает в товар, в том числе и культуру. Последняя технологизируется, преподносится в яркой, привлекательной упаковке. Она создана трудом масс специалистов и предназначена для масс. Несмотря на внешнюю простоту она – интеллектуальный монстр, ибо за ней стоит совокупный опыт человечества.

Продолжить чтение

Мы привыкли обвинять в наших бедах правительство, госструктуры, чиновничество. Конечно же, мы правы в нашем негодовании и в желании найти виновных. Однако, там ли мы их ищем? Только ли там их надо искать? Разве был бы возможен нынешний режим, если бы он не имел какой-то опоры, некоей прослойки, посредничающей между властью и народом, или откровенно говоря, создающей в народе притягательный имидж нашего не слишком приглядного истеблишмента.

На мой взгляд, нами было бы гораздо труднее манипулировать, если бы власть не опиралась на широкие слои рабски преданной интеллигенции. Именно интеллигенция та прослойка, которая стала своеобразным буфером между властью и народом, погашающим взаимное неприятие и мешающее механизму антагонизма довести все до логического завершения.

Но зачем это нужно интеллигенции? Для чего она взяла на себя такую неблаговидную роль? Или, может, нам всем надо лечь и поклониться ей в ноги за благородную миссию миротворчества? Боюсь, что наша интеллигенция не выбирала себе своей участи. Полагаю, что и в прекраснодушии своем, и предательстве, она настолько исторически обусловлена, что приходится только развести руками, и, «наступая на горло собственной песне», попытаться поразмышлять над этим феноменом.

Продолжить чтение

Вот уже год как с нами нет Кималя Акишевича Акишева, ученого с мировым именем, обессмертившего свое имя находками в Бесшатыре и Иссыкском кургане. Мне как человеку другого поколения не посчастливилось общаться с ним лично. Я лишь однажды видел его в 1995 году, на конференции по культуре кочевников, где слушал его прекрасный доклад, посвященный искусству и мифологии саков. В его облике было нечто птичье, легкое и возвышающее. Я тогда выступал везде со своими статьями о мировоззрении Абая, о причастности его к суфизму, исламу, персоязычной культуре. В перерыве Кималь Акишевич подошел ко мне, пожал руку и сказал, что услышал много интересного. Для меня, который находился еще в начале многих своих поисков это было огромной моральной поддержкой. Теперь, когда ни в науке, ни в литературе почти не осталось людей, берущих на себя ответственность за профессионализм и интеллектуальную чистоплотность, я понимаю, что в его лице мы потеряли не только известного археолога, но и некий нравственный камертон, обеспечивающий качество и соответствующий уровень общей атмосферы.
К.А. Акишев прожил большую и трудную жизнь. Высококлассный историк и археолог, в сущности, он сам был олицетворением истории великой Степи с начала ХХ по начало XXI вв. Когда он родился, казахи еще не расстались с кочевым бытом, но процесс урбанизации уже набирал силу. Это было очень важно для молодого геолога, а потом историка, со временем все больше понимавшего, что историография – это часть колониальной политики Советского Союза, наследницы Российской империи.

Продолжить чтение

Принято кстати и некстати приводить известный афоризм К. Станиславского, что театр начинается с вешалки. На самом деле, неизвестно с чего он начинается. Наверное, как и все на этом свете, с нуля, с некоей исходной точки. Но для того, чтобы прийти к ней, надо отказаться от мертвого груза старых представлений, наработанных приемов, общепринятых решений, т.е. всего того, что входит в понятие господствующего вкуса, который уже с эпохи Ницше заклеймен как враг всего живого и подлинного. Надо не соблазниться легким успехом, а бесстрашно идти навстречу неведомому, самостоятельно прокладывая свой путь среди всепожирающего хаоса и всеобщей интеллектуальной беспомощности. Надо задать себе такую меру, которая равнялась бы не на мнения здравствующих коллег, а «гамбургскому счету» тех, кто без остатка растворившись в искусстве, стал ее мерилом и эталоном.
И при все этом, надо считаться с реальными возможностями коллектива, найти единственно верный тон, когда ты не только «свой парень», но и «свой босс», которому верят и за которым идут.
Вот тогда, наверное, и засветится та заветная точка, с которой можно будет начать нечто иное, некий новый круг, в геометрическом и социокультурном значении этого слова.
В действительности, это не так легко, как кажется на первый взгляд, ибо круг – это поиск начала, которого нет, отказ от какой бы то ни было основы, шаги по лунному грунту, где нет ничего кроме твоих одиноких следов, как бы выжатых безысходностью окружающего пейзажа.
Примерно в такой динамике я вижу ситуацию в Казахском академическом театре драмы им. М. О. Ауэзова, где недавно, год или два назад появился Булат Атабаев, работавший ранее в Немецком театре.
За этот период он поставил такие вещи, как «Два изгоя», «Прощай, любовь», «Слепые», «Чингисхан», «Алдар-Косе» и, наконец, драму об Абае. Авторы этих пьес – Б. Римова, М. Макатаев, М. Метерлинк, И. Оразбаев, К. Мурзалиев и снова Б. Римова. Самое поразительное то, что Атабаев сумел поселиться в каждом из названных авторов и не только поселиться, но и вытащить из них самое лучшее. Не потому ли даже две его самые первые работы: «Два изгоя» по Б. Римовой и «Прощай, любовь» по мотивам творчества Мукагали Макатаева, поставленные в традиционной для ауезовского театра сентиментальной манере, тем не менее сразу выделились из общего лиро-урального потока и принесли режиссеру заслуженную известность, позволившую ему преодолеть некоторую скованность свойственную периоду адаптации и продемонстрировать свой подлинный стиль и настоящую натуру, которые оказались совершенно неожиданны и для труппы, и для зрителей.

Продолжить чтение