Сообщения от Редакция ТАМЫР

скан

сканер

В номере:

Пульс перемен
Ауэзхан Кодар. Инновационные явления в современной культуре Казахстана
Сергей Кибальник. «Постмодернизм мертв, а я еще жив» (Поп-арт как последняя стадия русского постмодернизма)

Корни и крона
Ауэзхан Кодар. Мустафа Чокай о казахском национальном менталитете
М. Увалиев. Стихи о религии

Культурология
Ж.Баймухаметов. Истоки\Деррида и Хайдеггер\ Эдвард Кейзи. Исток(и) (у) Хайдеггера/Деррида

Гендерная ассиметрия
З. М. Кодар. К ВОПРОСУ О ПРОИСХОЖДЕНИИ ГЕНДЕРНОЙ АСИММЕТРИИ В ЭВОЛЮЦИИ КУЛЬТУРЫ
Литературная гостиная.
Ауэзхан Кодар. «Маргарита Сосницкая: я – мастер маленького жанра»
Сергей Кибальник. Поверх Фркантрии

Қазіргі қазақ

Маралтай Райымбекұлы. «Ай» кітабынан
Жан Бодрийар. Бұлтартпас жол-жобалар. Аударған және түсініктемелер жазған Ә.Қодар (дать статью на казахском о Бодрийаре)

Любая культура есть смешение традиции и инновации, где в какой-то момент преобладает традиция, а в другой – ее та или иная альтернатива. Что касается казахстанской культуры, в ней очень сильно традиционное начало, настолько сильно, что поначалу кажется неколебимой. Наша молодость и вхождение в творческую среду пришлись на период конца 80-х – начала 90-х. Мы застали начало и разгар Пенрестройки, эпоху распада Советского Союза и «парада суверенитетов», шоковый переход с советской социалистической экономики на экономику повальной «прихватизации» и дикого рынка, где и правительственные и теневые структуры были одинаково мафиозны. В какой-то период в нашей республике были расформированы даже библиотеки и дома культуры как ненужное советское наследие в стране развивающегося капитализма. Но вот отцвела пора горбачесвского плюрализма и ельцинской демократии, среди бывших союзных республик на постсовестком пространстве Казахстан постепенно выходит на положение регионального лидера. В связи с этим пора задуматься: сможем ли мы с таким же успехом лидировать в сфере культуры? Положа руку на сердце скажем, что мы пока не поднимем такой ноши. И это проистекает из множества причин, и главная из них в том, что у нас нет внимания к современной культуре, т.е. к той, которая созревает на наших глазах.
Мне уже приходилось писать о том, что культ парадигмы исторического самосознания был оправдан в эпоху колониализма, когда казахи как нация задыхались в оковах российского самодержавия и советского застойного партократизма. Он был оправдан также и в эпоху деколонизации, когда нужно было дистанцироваться от советско-социалистической парадигмы, чтобы прийти к самоосознанию достоинств национального суверенитета. Но сейчас, когда наше государство получило право на председательствование в ОБСЕ в 2010 году, при всем уважении к нашим успехам, это невозможно, если у нас нет современной культуры.

Продолжить чтение

В формулировке «Постмодернизм: Что же дальше?» начинать можно с самого первого слова: «Постмодернизм». Когда я привел формулу настоящего сборника одному из наиболее известных петербургских писателей среднего поколения Сергею Носову, он, конечно, спросил: «Что такое постмодернизм?». Не оттого, разумеется, что не знает, а потому, что вплоть до недавнего времени, да, впрочем, нередко и сейчас постмодернизм объявляется основным и едва ли не единственным направлением современной литературы или даже «стилем эпохи» и существом культурной «ситуации», в то время как существует немало интересных писателей и явлений культуры, никак не связанных с постмодернизмом. Какое отношение к постмодернизму имеют, например, наиболее печатаемые в последние годы и получившие определенное признание такие петербургские писатели, как Сергей Носов или Павел Крусанов, Максим Кибальчич или Алексей Грякалов, – или Михаил Кураев и Валерий Попов? Или, например, Юрий Поляков и Анатолий Ким?
Понятие постмодернизма, и без того не слишком определенное с самого начала (есть критики, которые и сейчас не без основания вопрошают: «А был ли мальчик-то?»), в настоящее время стало обозначать едва ли не что угодно. Этому во многом способствовало появление в последние годы ряда сводных работ о русском постмодернизме, авторы которых постарались собрать в них все, что имеет или может иметь хоть какое-то отношение к постмодернизму. В результате возникла картина, которую, если вспомнить ситуацию с реализмом двадцатилетней давности, старательно обсуждавшуюся в литературоведении того времени, можно было бы по аналогии обозначить как «Постмодернизм без берегов». Это делает тем более необходимым в каждом конкретном случае заново разбираться, что есть постмодернизм, какие инварианты его существуют и с какими различными традициями они, в свою очередь, связаны. Так, например, в современном «постмодернизме без берегов» можно без труда выявить литературное течение, которое более непосредственным образом связано с поп-артом, чем собственно с постмодернизмом. Однако для того, чтобы его охарактеризовать, необходимо вначале все же сказать хотя бы несколько слов о русском поп-арте вообще.

Продолжить чтение

Когда мы пытаемся понять суждения Мустафы Чокая о национальном менталитете, сталкиваемся с тем, что он рассуждает о национальном на высоте философских определений 19-го и начала 20-го века. К сожалению, у него нет специальной статьи, посвященной этому вопросу, но отдельные рассуждения рассыпаны тут и там в его публицистике, которую он вел в различных изданиях и особо концентрированно в журнале «Яш Туркестан». Мы будем приводить эти суждения по двухтомнику сочинений Мустафы Чокая, вышедшему на казахском языке в Алматы, в 1998 г., а также использовать материалы к его биографии. Далее, кроме специально оговоренных случаев переводы из работ М. Чокая, мои – А.К.

Прежде чем приступить к чокаевскому пониманию национального менталитета, надо дать определение этому термину. В научном обиходе различают менталитет и ментальность. Отличие этих терминов состоит в том, что менталитет имеет всеобщее, общечеловеческое значение, а ментальность может относиться к самым различным социальным стратам и историческим временам.Следует отметить, что употребление этих двух терминов еще не устоялось.

Поэтому мы будем различать в менталитете уровень архетипов и уровень идеологии, который представляется более отрефлексированным и рационально оформленным. В основе коллективного бессознательного лежат устойчивые образы, названные Юнгом архетипами. В своей сущности ментальность как раз и представляет собой исторически переработанные архетипические представления, через призму которых происходит восприятие основных аспектов реальности: пространства, времени, искусства, политики, экономики, культуры, цивилизации, религии. Рассмотрение ментальных особенностей сознания той или иной социальной группы позволяет проникнуть в “скрытый” слой общественного сознания, более объективно и глубоко передающий и воспроизводящий умонастроения эпохи, вскрыть глубоко укоренившийся и скрытый за идеологией срез реальности — образов,
представлений, восприятий, который в большинстве случаев остается

Продолжить чтение

Читать:

Несомненно, что в наше время стало очень модным заниматься вопросом относительно концов и, прежде всего, вопросом, связанным с концом философии, представленного в работах Хайдеггера и Деррида. Однако, хотя оба мыслителя и выражают в целом согласие, когда речь идет о последних вещах – о вопросах конечности и особенно о всевозможных финальностях – они, и это показательно, больше всего расходятся в вопросе относительно истоков. Они совершенно по-разному относятся к проблемам происхождения; в искусстве, в языке и в самой философии. Достаточно указать на то, что их нужно рассматривать как участников разговора, в ходе которого обсуждался все тот же вопрос об истоках. О такого рода диалогах Хайдеггер написал, что «в целом, имеется лишь две возможности: идти им навстречу или идти против них» /1/. Я пойду к ним навстречу.

Продолжить чтение

На протяжении сотен лет философы, культурологи и историки культуры исследовали культуру и её эволюцию в ходе истории так, как если бы чело-вечество состояло из однородных, в буквальном смысле слова, индивидов, таких индивидов, которые, конечно, чем-то отличаются друг от друга, но эти их отличия не являются чем-то существенным. Конечно, никто из историков вообще и историков культуры в частности не отрицал, что в этой истории действующими лицами были мужчины и женщины. Однако из этой конста-тации не делались принципиальные выводы, имеющие как мировоззренче-ское, так и методологическое значение для осмысления эволюции культуры. Как отмечает Г.-Ф. Будде «социальная история и история общества пишутся всё ещё без учёта “гендерного” аспекта» [1]. И лишь с ХХ в. эти выводы стали делаться, но как-то непоследовательно и, можно сказать, робко. Своеобразным толчком в развенчании этого маскулиноцентризма (или иначе: андроцентризма) явилось появление такого социокультурного феномена, как феминизм. Представи¬тели феминизма развернули крупномасштабную критику наличной культуры и её истории как сферы безраздельного мужского доминирования. Нетрудно заметить, что фемини¬стские исследования строились и продолжают строиться, во-первых, акцен¬тируя лишь женщин и женское начало в культуре, во-вторых, аксиологически противопоставляя женское начало как якобы более высокое по сравнению с мужским.
Эти перекосы были в значительной степени преодолены появившимися в 1990-е годы гендерными исследованиями. Следует сразу же отметить, что гендерный подход, в отличие от феминистских штудий, не зацыклен на женщине, но делает своим предметом также и мужчину, поскольку гендер – атрибут равно и женщины, и мужчины. Поэтому можно утверждать, гендерный подход в целом по своей сути свободен от презумпции антимас-кулинизма и идеологии противопоставления и противостояния. Он не отвер-гает факта мужского доминирования в культуре и социуме на протяжении всей писаной истории, но стремится объяснить его не как следствие сговора «сильного пола» и узурпации им всех форм и уровней власти, а как феномен, имеющий свои объективные предпосылки, условия и последствия (притом не только негативные, но также и позитивные) как для женщин, так и для муж-чин. При этом гендерный подход не отрицает глубоко положительных нара-боток феминистских исследований в области специфики фемининности и маскулинности, включая упоминавшуюся критику науки, философии и их понятийно-категориального аппарата и т.д. Данный подход лишь отвергает содержащиеся в результатах этих разработок «перекосы», издержки пред-взятости и необъективности, агрессивную тональность феминистских пост-роений и т.п.

Продолжить чтение

Маргарита Сосницкая родом из Луганской области, окончила Литературный институт в Москве, но вот уже около двух десятков лет живет в Милане, преподает русский язык и литературу в университете, участвует в местной культурной и литературной жизни. Первая книга прозы вышла у нее на итальянском языке больше десяти лет назад, печатается она в энциклопедических сборниках, в университетских изданиях, в разных коллективных сборниках.
Маргарита Сосницкая – автор двух стихотворных сборников (1992, 1997) и двух книг прозы — «Званый обед», на итальянском языке (1991), и «Записки на обочине», на русском (2002), публикаций в журналах «Наш современник», «Слово», «Дом Ростовых», «Постскриптум», «Москва», в «Независимой газете». Лауреат премии «Ambiente» (Италия, 1999).
«Маргарита Сосницкая – несомненное явление в русской литературе», — пишут о ней. Вот, к примеру, как отозвался об ее книге «Записки на обочине» критик Анатолий Жуков: «Превосходная книга, прекрасная еще и тем, что написана хорошим, чистым русским языком, отточенным большой поэтической практикой талантливой писательницы. Но рассказ о ее стихах требует отдельного разговора, а пока хочется поздравить русского читателя с новым нашим прозаиком, даровитым, многотемным, изобретательным, преданным родной нашей России и ее великой литературе».
Я познакомился с ней через общих друзей из России. Мы стали переписываться. Ей понравились мои афоризмы из цикла «Апофигизмы одинокого мустангера». Оказалось, что она питает пристальный интерес к Востоку, к восточной форме мышления – афористичной и емкой. Через некоторое время выяснилось, что Маргарита и сама пишет в стиле хайку – классических японских трехстиший. Я прочитал ее стихи в этой манере и меня поразило мастерское владение формой и свежесть взгляда, а также совсем не характерная для японской поэзии эмоциональность. Мне, кроме всего прочего, импонирует ее билингвизм и искренний интерес к восточной культуре. Мы по существу открываем Сосницкую как поэта-ориенталиста. Это большая честь для нашего журнала. Надеюсь, что и дальше будем дружить со столь разносторонним дарованием. В нашем редакционном портфеле несколько ее рассказов, но мы решили начать с ее необыкновенных хайку.

М А Р Г А Р И Т А С О С Н И Ц К А Я

Согласно японскому канону
в хайку должно быть 17 слогов.
Все остальное — трехстишия

ХАЙКУ

*

На черной лаковой шкатулке
отблеск бледный –
поймался луч.

*
В лучах солнца
дым благовоний
клубится как будто дракон.

*

Аист прилетел,
стоит в гнезде.
Дом стал более высоким.

Продолжить чтение