Абаеведение

Для Абая слово, как одушевленный космос. Оно было ему и собеседником, и другом, и учителем, и утешителем его вечно мятущейся души.
Его пиететное отношение к слову проступает уже в стихотворениях, написанных в подростковом возрасте. Так, в одном известном четверостишии того периода юный поэт, обращаясь к именам Физули, Шамси, Сайхали, Навои, Фирдоуси, Хафиза, просит у них поддержки «поклоняющемуся поэту». То есть уже на самом раннем этапе творчества он избирает себе в покровители не родовые авторитеты, а самых прославленных поэтов Востока. Конечно, здесь нельзя отрицать и школярской завороженности великими именами, но уже в этой способности заворожиться чувствуется душа страстная и требовательная. Здесь важно отметить еще и то, что Абай с самого начала мыслит себя не акыном, представителем степной устнопоэтической традиции, а «шаиром», поэтом письменной культуры Востока.

Продолжить чтение

Приступая к разбору прозаического наследия казахского самородка надо сказать, что это не художественная и не философская проза в прямом значении этих определений. И все же, эта вещь скорее ближе к философской прозе в ее эссеистической разновидности, развитие которой связано с именами Монтеня, Шопенгаура, Ницще, Кьеркегора, а в древности – Марка Аврелия и Блаженного Августина.
До Абая эта традиция западно-европейского философствования дошла, видимо, через Л. Н. Толстого, в частности, через его книжки для народа, в числе которых издательство «Посредник» выпустило в январе 1887 года «Календарь с пословицами на 1887 г.», переросший впоследствии в грандиозный цитатник и рабочий дневник под названием «Круг чтения». Абай, по утверждению М. О. Ауэзова, писал свою прозу в период с 1890 по 1898 г. Следовательно, он вполне мог пользоваться «Календарем» Толстого, почерпнув оттуда для себя много полезного, в том числе и из античной мысли, о чем говорит в частности 27 монолог Абая, где приводится диалог Сократа с Аристодемом слово в слово повторяющий соответствующий диалог из Ксенофонта.

Продолжить чтение

В этих заметках я намерен поговорить не столько об Абае, сколько о его пути, модели, варианте развития. При таком подходе мы имеем возможность подключиться к отчасти культурологическому, отчасти постмодернистскому рассмотрению моделей развития постколониальных стран в современном мире, который, с одной стороны, в западном варианте, как бы обогнал сам себя, а с другой стороны, в условно говоря, восточном варианте, весь еще спутан мифотираническим прошлым.
Да, тирания мифа, или по выражению К. Юнга, власть архетипов, особенно актуальны ныне, в эпоху интеллектуальной исчерпанности на рубеже веков и конца тысячелетия.
Что касается Абая, он несмотря на то, что его отделяет от нас всего полтора столетия, жил как бы в доисторическую эпоху. Ибо история начинается тогда, когда кончается миф. Но во времена Абая до этого было далеко. Над ним довлело столько мифов, что порой приходится поражаться исключительному упорству его характера, пробившего таки себе дорогу среди этих мировоззренческих сумерек. В частности, две мифемы довлели над ним в полную силу: мифема о величии казахов и мифема о всемогуществе русских. Эти априорные данности взаимно исключали друг друга и в обоих случаях вели к зависимости и поглощению. Но разум Абая не соглашался с существующим положением вещей и «мудрец из Семея» пережив, видимо, целую духовную революцию, пересотворяет себя на ценностях индивидуального сознания.
Отныне все, что не отвечало требованиям Разума и Справедливости не могло устроить поэта-мыслителя. Он понимает, что единственный способ преодолеть этнические предрассудки – это сделать этос предметом анализа и тем самым совершает деструкцию, способствующую разработке новых стратегий действительности. Это было неизбежно еще и потому, что в противном случае у Абая вообще не осталось бы никакой точки соприкосновения с соплеменниками. А в данном случае он просто меняет вектор с положительного на отрицательный, размышляя в, как бы мы сейчас сказали, апофатическом дискурсе.

Продолжить чтение

Поразительная цельность натуры Абая обусловлена, на мой взгляд тем, что он происходил из семьи родоправителей, которые в любом патриархальном общест¬ве сосредотачивают в одном лице власть вождя, судьи и законодателя. Причем эта власть была неоспоримой и послушание ей — беспрекословным. Но во времена Абая ситуация бесповоротно меняется. Безмятежные кочевники, дети природы, попадают под жестокий пресс Российской империи и выходят из этой давильни при¬рученными псами в вицмундирах, которые виляют хво¬стами перед каждым урядником и бросаются с остерве¬нелым лаем на своих соплеменников. Волостная систе¬ма ломает извечные маршруты кочевников и торчит, как кость в горле. Люди из одного рода, разделенные грани¬цами волостей вынуждены враждовать друг с другом. Главной фигурой в степи становится не глава рода, а волостной правитель.
Словом, извечная политика колонизаторов «разде¬ляй и властвуй» рождает в степи великую грызню и междусобицы, которым не видно конца и края.
Абай, побывавший на должности волостного, пони¬мает, что любая попытка изменить действительность су¬ществующими средствами — это значит умножать зло и служить дьяволу. Изменить свирепые нравы Степи. возможно только на основе духовного пересотворения соплеменников. И тут на помощь мятущемуся духу из¬гоя приходит природный талант златоуста. Жажда Бога и Правды делает Абая Пророком и Поэтом. И эти ипо¬стаси у него неразделимы. Ведь синдром пророка вклю¬чает в себя Тьму, озаренную Вестью, а Весть возгла¬шается Словом. Поэтому поэзия Абая не лирика, и не эпос, она по сути своей и направленности — духовная?

Продолжить чтение

До сих пор исследование жизни и творчества Абая ограничивалось сбором биографических данных и наведением всяческого лоска вокруг его имени. Послушать наших абаеведов, так нет никого в этом бренном мире гениальней Абая, который в волтерьянском плаще просветительства одиноко идет впереди человечества, свято веруя в прогресс и дружбу народов.
Это шаткое интеллектуальное построение настолько господствует, что вызывает протест и несогласие.
Во-первых, как бы ни говорили о тех или иных источниках мировоззрения Абая, его никогда не рассматривали в системе Востока и Запада, или хотя бы градацию его личности в пределах культуры кочевья. Видимо, это связано с маргинальностью Абая, которую при таком подходе безусловно пришлось бы признать. Но дело в том, что это маргинальность особого рода. Абай маргинал уже потому что он представитель синкретической культуры кочевья, которая все более пропитываясь исламским духом, к середине CIC века прочно вошла в систему исламских ценностей, настолько прочно, что казахи производили себя от арабов.
«…мусульманская религия, основанная на Коране, представляет собою, подобно христианству, синкретическое смешение различных положений, почерпнутых из зороастризма, христианства, иудаизма и буддизма, а также некоторых идей, пришедших к арабам из греческого мира. В Коране нашли прямое или косвенное отражение идеи домусульманских сект Аравии, религиозные воззрения Сирии, элементы гностицизма, характерные для эллинистического мира. Можно сказать, что ни одна религия не была столь синкретична, как религия ислама».

Продолжить чтение