Жанат Баймухаметов. Истина и творение: хайдеггеровская герменевтика искусства
В своем стремлении преодолеть традиционную онтологию, выражающую человека на языке вещей, Хайдеггер совершает поворот в своем мышлении, обозначившийся уже достаточно рельефно в его лекции «Исток художественного творения», которая была прочитана им в 1935 году. В этой лекции, а также в своих других выступлениях и статьях об искусстве Хайдеггер настолько радикально расходится с традиционной онтологией, что оставляет позади задачу по ее преодолению, задачу, которая имела для Хайдеггера первостепенное значение уже в самом начальном периоде его творческого пути, хотя экзистенциальный анализ представленный им в первой крупной работе «Бытие и Время» в некотором отношении все еще находится в русле онтологических построений.
Основные мотивы хайдеггеровской мысли, тяготели к отказу от основополагающего субъекта, который полагался бы либо как у Декарта на самого себя в своем собственном самосознании и рефлексивной деятельности, либо на ницшевскую «Волю к власти». Отказ этот мы расцениваем как попытку рассмотреть человеческое здесь-бытие в терминах собственной структуры. Согласно Хайдеггеру, здесь-бытие самоутверждается лишь перед лицом Ничто. В этом пункте, на наш взгляд и совершается поворот хайдеггеровской мысли, обратившейся от трансцендентного Ничто, которое находится по ту сторону здесь-бытия, к осмыслению бытия как такового. Поворот (Kehre) знаменовал собой изменение основной тональности хайдегггеровской философии. Вместо того чтобы говорить о субъекте как о том, кто «занимает место Ничто», другими словами о человеке переживающим свое ничтожение, Хайдеггер говорит о нем уже как о «пастыре бытия». Тема страха человека перед разверзающейся бездной Ничто сменяется темой благодарности (Danken), которой преисполнено мышление (Denken) по отношению к бытию /1/. Последнее выражение свидетельствует о том, что то знание, которое выявляется в результате осмысления нами характера бытия изначально содержит в себе признательную настроенность к бытию. Открытое для вопрошания бытие раскрывает свою истину в той мере, в какой человек проникнут этим настроем. Познание же этой обращенной к человеку открытости бытия проливает свет на сущность заключенную в художественном творении истины. Таким образом, художественное творение призвано, согласно Хайдеггеру, обеспечить такой акт раскрытия и одновременно сокрытия истины, при котором будет происходить уже не чувственная манифестация той или иной идеи, как это явствует из эстетических концепций субъективистского толка, а особого рода свершение истины бытия в некоем более изначальном событии. Более того, как верно замечает по этому поводу Гадамер в своем введении к работе Хайдеггера «Исток художественного творения»: «Творение искусства не просто раскрывает перед нами истину, оно само есть событие» /2/.
Весьма существенной, на наш взгляд, представляется нам и тема топологии в художественном творении как события. Достаточно широко эта тема представлена в работе Валерия Подороги «Метафизика ландшафта», где он вслед за Хайдеггером говоря о мире как о символизируемой четверице – смертного и божественного, земного и небесного – видит местоположенность сущности бытия в воображаемой и вместе с тем конкретной жизненной пространственности; «Только там человек, будучи словно в святой округе, говорит из этого и этим пространством, называя вещи и устанавливая пределы необычной топографии бытия» /3/.
Хайдеггеровское понимание пространственности безусловно проистекает из греческой модели пространства как топоса. Вот как этот опыт пространственности осмысляет сам Хайдеггер: «Греки не имели слова для обозначения «пространства». И это не случайно; тогда они понимали пространственное не от протяжения, а из места (топоса) /4/.
В целом можно сказать, что приблизительно таким же опытом пространственности обладали кочевники. Пространство кочевников, в определенном смысле, тоже является пространством не столько исчисляемым метрическими параметрами, сколько событиями индивидуального характера. Будучи гладким, в противовес расчерченному пространству Евклида, пространство, по которому необходимо совершить путь кочевнику – это, несомненно, «пространство контакта, пространство скорее тактильное, чем визуальное…Это пространство можно эксплуатировать только путешествуя по нему» /5/. Топосы, а это в первую очередь места остановок на пути, пролагаемого кочевником, являются своеобразной аккумуляцией энергетического потенциала движения. В строгом смысле места остановок, совершающихся в кочевой линии движения, совершенно не несут на себе функции покоя; и поэтому, не будучи перерывом движения, скорее всего, являются определенным эталоном феномена «пожирания пространства», его мерой. Вот почему кочевому движению так свойственна быстрота, с какой оно совершается. Уж если где и заходит речь о различии между кочевником и оседлым жителем, то именно в этом пункте. Путь оседлого жителя, осваивающего ландшафтное пространство, того человека, с которым имеет дело Хайдеггер, определяется медленностью движения и промедлением. Относительно этого пункта Подорога в упомянутой уже нами книге высказывается следующим образом: «Хайдеггеровское путешествие является движением пешим…Здесь все определено медленностью, быстрота под запретом. Проходить пространство от места к месту, «путить», задавая ритм человеческого труда и шага, это также значит: в каждое мгновение движения обладать возможностью вслушивания в сам путь, из которого открывается пространство» /6/.
