Сообщения от Редакция ТАМЫР

В последних книгах [9, 10, 11, 12] Джудит Батлер формулирует достаточно неожиданный для философии тезис о необходимости введения в философский дискурс концепта радикального равенства. Тезис озвучен Батлер в ситуации современных войн, когда состояние жизни* перестает быть ведущим модусом человеческой реальности, оказываясь тем, что «больше или меньше человека», в терминах Рансьера, [3, 53] что функционирует вне диспозитивов «антропологической машины», в терминах Агамбена. [5, 33]
После 9/11 и войн США в Ираке и Афганистане, по мнению Батлер, насилие функционирует в виде прямого насилия: ведь отличие современных войн от предыдущих состоит в дигитальном воздействии. В новых книгах Батлер речь идет уже не о желании (как в книге «Субъекты желания», 1999), но об аффекте как процессе субъективации по схеме «всегда вне себя, другого, чем он сам», – поскольку субъект войны не может выдерживать идентитарную субъективность, оказываясь в ситуации аффекта субъектом становления иным. Невозможность идентитарной структуры «я» вне критерия становления Батлер подчеркивает через введение концепта «мы», когда становление «мы» — метафора для обозначения процесса становление иным – например, в ситуации дерридианской непредвиденности или лаклаунианской контингентности, жизни и смерти одновременно.
В книге «Фреймы войны: когда жизнь является горестной?» (2009) Батлер для понимания особенностей процесса субъективации в современных условиях дает собственную версию ответа на известный в истории философии вопрос о том, почему Платон исключил поэтов из схемы идеального, то есть иерархически организованного государства. Если обычно, в том числе у Платона, исключение поэта (принадлежащего к рансьеровскому «порядку своры», образованному как раз с большей (Спиноза) или меньшей (Платон) степенью терпимости поэтами, философами и политиками «беспорядка народных собраний», «невежественной массы» [3, 54]) объяснялось тем, что поэт (он или она) может представлять угрозу для полиса из-за своей уникальной, способной к жесту «двоякой обусловленности» субъективности, превосходящему способности «тирана» (вспомним надежду поэта на свои способности к жесту «двоякой обусловленности» у Лео Штрауса в «О тирании»), [4, 95] то Батлер считает, что поэт должен быть удален из полиса не потому, что обладает уникальной индивидуальностью «я», но потому, что его «я» — в отличие от «я» «тирана» — связано с другими жителями полиса, с теми, кого принято обозначать через концепт «мы». Другими словами, функция субъективации в виде «я» у Батлер не существует вне функции субъективации в виде «мы». Почему?

Продолжить чтение

В стратегиях современной рефлексии происходит осмысление «плотности» субъективного – внимание сосредоточено на телесных и топологических константах. Ставится вопрос об обозначении субъективности — линейность письма граничит с возникающей «непоследовательностью» символического порядка — фрагментарное письмо, «разъём дискурса», карта/плоскость – на месте текста. И возникает необходимость «представления» того, что выходит за пределы символического порядка.
В эпико-мифическом представлении тело соотнесено с единым планом мирозданья – рассмотрено с точки зрения его внутренней организации, которая оказывается своеобразной проекцией на мир и соотнесена с устройством Космоса. Обозначаются два плана: во-первых, тело структурировано, т. е. описано через со-положение и рас-положение его органов и функций, во-вторых – тело не собрано по единству «духа», «сознания», «Я». В определённом смысле тело человека не отличается от тела природы. Тело человека получает определение именно через приписывание ему места в иерархии: тело-душа-дух. Такое тело неразрывно соединено с цельным миром субъекта и обладает своим предназначением. Выступая объектом сознания, тело включается в структуру языка и по мере ограничения автономии действия его жизненных сил лишается своего собственного языка, т. е. находится во власти объективирующего его дискурса.

Границы тела во многом начинают колебаться, когда тело перестаёт рассматриваться как «тело вне нас» – видится как то, что от Я неотделимо: фиксируется невозможность перевода тела в нечто Внешнее нам. То, что В. А. Подорога, продолжая традицию мысли Ф. Ницше и А. Бергсона, обозначает как «моё тело», не определяется через модель или схему тела: первичным оказывается образ тела, который совмещает в себе неясные и неточные переживания наличного телесного опыта. По отношению к «моему телу» первичной является не лингвистическая форма, не то Я, которое производит высказывание, а то Я, форма которого телесна и не может быть переведена в формальный порядок высказанного.
В отличие от позиции Декарта, который определял формирование Я через мыслительный акт и не относил Я к непосредственному или воображаемому телесному опыту, «моё» тело как первичный образ тела изначально не фундировано сознанием. Фиксируется доязыковое бытие Я – бытийно-телесное.

Продолжить чтение

Тоталитарные предпосылки и либеральная демократия
Практика протеста в поздний советский период оформлялась, на мой взгляд, через две основные стратегии. Во-первых, в форме протеста против собственного государства – СССР (тюрьмы народов, бездушного бюрократического государства, предавшего идеалы подлинной революции, тоталитарного коммунизма, в котором, по словам Ильи Кабакова, «существование было соткано из безумного, напряженного ощущения «их» («они» — это начальники, работодатели и управдом), которые воспринимались как иная, враждебная и опасная порода людей, живущих «наверху», в официальном, «том» мире; а под этим миром, тесно общаясь друг с другом, любя и уважая, живет, как «под полом жизни», другое содружество, совсем особое племя людей» ); другими словами, протестная дихотомия «мы-они» еще не владела более поздними стратегиями терапевтического переноса концепта «они» на этнических других, как в следующие двадцать лет. Во-вторых, протест не только не исключал, но, напротив, объединял множества: перестроечные телеэкраны объединяли в актах протестной солидарности все социальные слои бывшего СССР — от рабочих и колхозников до интеллигенции, от мелкой советской номенклатуры до средней и даже высшей. Страна замирала в невидимом предперестроечном солидарном сопротивлении. Позже это невидимое ТВ-множество совершило решительный камин-аут, вынеся протестные практики в открытые и видимые публичные перестроечные пространства – на улицы и площади, лестничные площадки и подворотни, в университетские аудитории или заводские цеха, в залы партсобраний или площадки перед колхозными магазинами, в неработающие сообщества советской интеллигенции или колхозных бригад…
Если не говорить о содержании (вряд ли мы, постсоветские люди новых наций-государств сможем говорить, по мнению Жижека, что не верим уже в собственную этническую agalma, чувствуя ее, может, еще более чутко, чем двадцать лет назад: тогда ведь мы не были еще так разочарованы глобализирующей политической и культурной унификацией), протест сегодня также осуществляется как протест против собственных (а не соседних) государств и также объединяет множества. Более того, артикуляции политических требований сегодня оформлены наконец без вечного деления на бездейственных, но артикулирующих протест интеллектуалов (типа Гамлета или Маркса) и действующих практиков (типа Ленина или Сталина). Новые постсоветские интеллектуалы сегодня решительно соединяют теорию и практику и борются с правящими режимами путем прямой низовой политической мобилизации. Многие интеллектуалы, принадлежащие к академической среде, стали активистами-блогерами, и, напротив, активисты на основе практик ежедневного угнетения и защиты собственных прав в условиях, которые феминистский теоретик Джудит Батлер называет «хрупкостью жизни», становятся теоретиками, в условиях массовой мобилизации производящими актуальные теоретические тексты. Сюда относятся как активисты ЛГБТК-движений, так и новые феминистские группы, производящие одновременно интеллектуально-практическое действие по переделке существующих политических режимов (например, украинская группа «FEMEN», российская группа «PUSSY RIOT» или «Московская феминистская группа» и многие-многие другие).

Продолжить чтение

Как подчеркивал Ю.М.Лотман, «понятие массовой литературы – понятие социологическое». [1]Следовательно, применение в ходе анализа массовой литературы социологических категорий более чем уместно.
Термины «гибридизация» и «глокализация» употребляются в современной социологии приблизительно в сходных значениях. Применительно к литературе имело бы смысл употреблять первый в смысле использования каких-то универсальных или западных парадигм в том или ином явлении национальной культуры, сохраняющем при этом свои ценностные ориентиры или, по крайней мере, ощущение неповторимости своей культурно-исторической ситуации. Хорошим примером в этом смысле может служить роман Виктора Пелевина «Generation “П”», не только заглавие, но и общий идеологический посыл которого: рефлексия по поводу общества потребления и информационного общества – заданы романом известного канадского писателя Дугласа Коупленда «Generation “X”».
Правда, ерничая в русском варианте «Generation» по поводу современного homo sapiens’a и «орануса», самим повествованием автор утверждает неизменность и непреложность «общества потребления» и бессилие человека перед ним. Да и само построение книги на наиболее модном современном материале, придающее ей сходство с современными российскими глянцевыми журналами, делает ее чем-то вроде уорхоловских шелкографий с изображениями Мэрилин Монро и Мао Цзэ Дуна. [2]Но пусть даже вместо проникнутого необитническим пафосом произведения современной северо-американской контркультуры на российской почве возникло саркастическое творение литературного поп-арта, все равно в романе Пелевина мы видим яркую, самобытную попытку взглянуть на Россию в ее нынешнем состоянии сквозь призму современных социологических концепций.
В первом и явно наиболее удачном романе С.Минаева «Духless» мы, на первый взгляд, сталкиваемся с чем-то подобным. Герой-рассказчик даже открыто репрезентирует себя представителем каких-то новых, европейских ценностей и даже изображает современную оппозицию «Москва – Петербург» как оппозицию передового и подлинного отсталому и ложному. Однако роман в целом, тем не менее, производит совсем иное впечатление. Это тем более бросается в глаза, что на многих страницах Минаев как будто бы повторяет Пелевина. Возьмите, например, его насмешки над контркультурой: «когда всем этим луискорваланам добавляют к зарплате пару сотен, весь их андеграунд заканчивается так же быстро, как и начался. И они становятся такими же рьяными клерками, какими были контркультурщиками (антиглобалистами, маргиналами, нужное подчеркнуть) еще пару дней назад. До прибавки жалованья». [3]

Продолжить чтение

Все вокруг полно врагов.
Блаженный Иероним.
О сохранении девственности
Оправдание, необходимое предисловие
Единорог не умер как человек — не надо письмом ввергать человека в смерть, но человек умер как единорог. Чудесное создание и столь же чудесное воплощение — совершенное существо, слуга и защитник почти неразличимой божественной правды. Человеческое его место незанято оставалось недолго, уже ехал из Новохоперска аспирант-зоотехник, и дева, томясь, поджидала в любвеобильной прохладе библиотеки.
А единорог стал простым человеком. Пенсию назначили обыкновенную, хоть странную — в графе о выслуге лет вместо пятидесяти было вписано в десять раз больше — последним усилием обаяния он внушил ошибку девочке-регистраторше, и она вывела возраст в полтысячи лет. В пятьдесят житейских поместились дела пятисот: немыслимый послужной список повествовал про подземстаж на Чукотке, про стройку канала в калмыцких степях, и про экспедицию Пржевальского, и даже про потерю кормильца — в последней графе. Единорог усмехнулся — кормильцем был утраченный рог.
Вот же, на виду у всех арабский аль-каркаданн пощипывает травку и меж делом насадить может на рог слона и носит на своем роге слона, и жир его течет от солнечного зноя на голову единорога, и аль-каркаданн слепнет, и прилетевшая птица Рухх уносит его в когтях и кормит птенцов этим зверем и тем, что у него на роге. Плиний же описал грубо мычащего единорога с головой оленя, ногами слона и свинячьим хвостом. Иезуит Иероним Лобо вызолотил тело единорога, а монах Фабри описал его похожим на дромадера. И во все времена внимательны были к рогу, в основании — чисто-белого, острие рога — пурпурное, а середняя часть аспидно-черного цвета. Чудесный рог-уникорн обезвреживает все яды и может возродить даже мертвого, если имело место действие отравлением. Иван Грозный и Сталин гордились тем, что у них есть уникорн, а в двадцать втором году большевики направили две экспедиции за уникорном в Индию и в Туркестан.
Из нынешних же подобий сохранились теперь лишь носороги и рогоносцы. Свиреп зело мужчинка, вздымает на рог соперника… почти всегда ему ж самому тут край. Но чистая страсть войны и господства плеснет в ужас минуты, когда узнает он, что рогат. Давят развесистые, и кручинная не поднимается, чтоб дальнее оглядеть. Лучше смерть тогда, чем рога, даже легкий намек на богатое украшение делает кроткого яростным — из размеренной жизни легко перебрасывает в состояние ясной смерти.
Да мне что до них? Опыт переживания у меня был, сердечная аритмия рогатых переживаний навсегда вплелась в кровоток, я никого не вздел на рог кухонного ножа, миновал случай, и миловал Бог.
Единорог же был всезнающим и бесстрашным, безошибочно он распознавал врагов. Лишь дева могла обмануть чудесного зверя. Грузины наряжали здорового молодца в виде девы, обливали благовониями девичий наряд — место приманки всегда было с подветренной стороны. Падал на колени перед симулякром обманутый зверь и запах чудный вдыхал, а поддельная дева глаза закрывала ему рукавами платья, и зверь засыпал. Подскакивали… хватали сонного и отпиливали рог. Погибал в измене.
Безмыслица официального документа позабавила единорога. Из прежнего он ничего уж почти не помнил. Главные вопросы разрозненно переползли в самый конец. Его ум больше не привлекал никого, пионерский и пенсионерский языки как-то смешались, апокриф увял в болтовне, а о соматике уж и базара нет. Напряжением собственной крови брошенный на пол и вброшенный в мир, он стал житейским простым человечком. Больше не стало сил пребывать в чистом внимании любовности и обожающем понимании книжных и девичьих тайн.
В миг падения его двенадцатидневный преемник заплакал от одиночества — в маленьком мудром возник ужаснувший страх предела и смерти. Зародился он раньше, чем во всех его сверстниках. Ведь только к полутора годам мальчики на стадии никем из взрослых не зримого зеркала начинают беспричинно горько рыдать, переживая предельность… чувствуя подступившую неласковую и не любящую их женщину-смерть. Безликую женщину самой последней встречи.

Продолжить чтение

I

Дождь кончился. Прохладно было даже
не для экватора, для средней полосы,
а ехал в тропики! Ну что ж, беда
невелика, как говорил Гандлевский. Вышел
пройтись по городу. Добрел до сквера перед
собором, на скамейку отдышаться
присел. Здесь трудно пешеходам — что
ни переулок, то бежит наверх,
Сизифу подражая; местный житель
сух и поджар, что греческий атлет,
без всякого спортзала. Да, присел
на лавочку. Вообще, в чужих краях
любая жизнь волнует сердце, ибо
ты одинок, свободен, беззащитен,
а значит, молод.
Ряды кирпичных башен в отдаленье
карабкались по склону, над горами
зелеными сияла радуга, белели,
заплатками нехитрых огородов
окружены, сараи самостроя.
А в воздухе тяжелом состязались
отряды ярких мыльных пузырей
с бледнеющею радугой, торговец
игрушечными птицами кидал
их в высоту, и те вовсю резвились
бия крылами на резиновом приводе,
под взглядами своих живых соперниц,
чернофигурных, как аттические вазы,
ревнующих и плачущих о прошлом.
А между тем военный вертолет
ревел в недобром небе, совершая
огромные круги. «Повстанцы, — думал я, —
наркобароны. Трудно, неспокойно».

Продолжить чтение

Дін өз мәнінде ғана қоғамдық-рухани құбылыс және кері кету бағытына ауытқыған жағдайда, барлық құбылыстар сияқты адамзаттың қас жауына, яғни, өзінің керісінше мағынасына өтеді, құндылықтық бағдары түбегейлі өзгеріске түседі. Бұл қарапайым ғана формула болғанмен, оның бұрмаланған кейпінің алдын-алуда адамзат тарихы оңтайлы тәсілді іздеп табуда дағдарысқа тап болуда.
Қазіргі кездегі әлемді алаңдатып отырған маңызды діни түйткілдердің бірі, тіпті ғаламдық мәселелердің қатарына жатқызуға да болатын құбылыс – діни экстремизм мен терроризм деп айтуымызға болады. Ол бастапқы идеялары бойынша дәстүрлі діндерге сүйеніп, олардың өңін айналдырып, бұрмаланған күйде танитын және өзінің сол позициясын ақиқат ретінде дәйектеуге тырысатын бүлікшіл пиғыл тек біздің еліміз емес, дүниежүзін айтарлықтай алаңдатып отыр.
Ақпараттық-постиндустриалды қоғам жағдайында басқа да қайшылықты және қатерлі мәселелер аз емес. Діни экстремизм мен терроризм ең қауіпті қыры өзінің құрбаны үшін – қоғамның әлеуметтік құрылымы мен мәртебелерден, рольдерден тәуелсіз; бай-кедей, басшы-бағынышты, бизнесмен-министр, әйел-бала, кәрі-жас т.б. кез-келген «адасқандар» деп верификациялаған қоғам мүшелерін таңдап жатпайтындығы. Яғни, басқа қауіпті құбылыстардан айырмашылығы – ұлт, жыныс, жас т.б. қатыссыз туысқандарымызға немесе «Біздің Әрбіреуіміздің» жеке басымызға да түсуі ықтимал әлеуметтік дисфункция болып отыр. Тіпті діни сенімі бар адам бойынша алғанда да, сол діннің өкілі де, өздерінің діни сенімі мен ұстанған бағытына сәйкес келмесе, олар да потенциалды құрбандарға айналуы ықтимал. Осы орайда, бұндай құбылысты ғылыми тілде арнайы «селективті терроризм» деп атайтындығына да назар аударуымыз қажет: «Селективті (ішінара) терроризм – нақтылы бір белгілеріне орай, нақтылы тұлғаларға қарсы жасалатын террористік әрекеттер (атап айтқанда, билік органдарына қатыстылығы, атқаратын қызметінің сипаты, әлеуметтік жағдайы, саяси ұстанымы, діни және идеологиялық көзқарасы және тағы басқалар). Мұндай қарама-қарсы көрсоқырлықпен жасалатын террористік әрекет болады. Яғни, террористік әрекет жасалған аумақтағы кінәсіз, жазықсыз адамдарды еш талғаусыз құрбан ететін терроризм деген сөз»[1, 39 б.].
Ендеше, оның хауіптілік дәрежесін, қатерлі сипатын және кезек күттірмейтін өзектілігін былайша жүйелеп көрсетуімізге болады:

Продолжить чтение

Бүгінгі таңдағы қазақ руханиятына тереңдей ену мен оны қайта сараптау беталысы өз кезегінде байырғы түпбастау сенімдеріміз мен оның арғытектік негіздерін ғылыми-теориялық тұрғыдан зерделеуді де қажет етеді. Өткен тарихымызды тану – көне түркілік дәуірдің шынайы болмысын саралаумен байланысып жатырғандықтан, олардың діни сенімдік өмір салтын таразылауға қатысты болғандықтан бұл мәселелер арнасында соңғы жылдары байыпты зерттеулер қолға алынып, тәңіршілдік және оның құрамдас бөлігі болып есептелетін ата-баба аруағына табыну, Ұмай анаға бас ию, шамандық сенім т.б. тиянақты зерделі танымдар аясынан табылып келеді. Дегенмен, берісі түркі-қазақ халқының, әрісі көне тұран тайпалық одақтарының қастерлі нанымы болып келген және ұзақ жылдар бойы сақталған, ғасырлар бойы әлемнің бірнеше халықтарының руханияттық сұраныстарын қанағаттандырған шамандық сенім өзінің астарлы мағынасын әлі де қанағаттанарлық деңгейде аша алған жоқ деп айта аламыз.
Шамандық көпқұрылымды, көпқызметті, көпмәнді күрделі түбірлестік жүйе болғандықтан, мәдени-философиялық, психоәлеуметтік, мәдени антропологиялық т.б. тұрғылар бойынша да әр тарапты, жан-жақты зерделеуді қажет етеді. Сондықтан біз шамандық философиясын таразылауда құрылымдық-функционалдық тәсілді басшылыққа алдық. Себебі, алдымен, оның құрылымындағы әрбір элементті тауып, оны ашып көрсетіп, бір-бірімен тығыз байланысын сараптап, әрқайсысының сол жүйеде қандай қызмет атқарып тұрғандығын зерделеп алу маңызды іс. Бұл тәсіл, «шамандық деген не, ол миф пе, әлде шындық па, қоғамда қандай қызмет атқарған, не үшін осы уақытқа дейін сақталып келген, бақсының тылсым келбетін қалай ашып көрсете аламыз» деген сияқты сан түрлі сауалдардың жауабын бере алады деуге болады. Әрине, К. Леви-Стросс қолданған немесе әлеуметтанудағы қоғамға пайдаланылған батыстық үлгіні дәл сол қалпында енгізіп, оның ережелерін қатаң сақтауға біз міндетті де емеспіз, ендеше, ұлттық таным мен байыптау тұрғысын басты назарда ұстанамыз. Дегенмен, шамандықтың айтарлықтай күрделілігі мен тым көпқатпарлы көнелілігі осы тәсілді қолдануға жетелейді. Бұл тұста бастапқы сауал: «Шаманизм деген не?» болып табылатындығы түсінікті. Осыған байланысты оның құрылымын былайша жеке-жеке талдап көрсетуді жөн санадық: миф пен ритуал; сенім мен дін; реалдылық пен шынайылық; сакральдылық феномен; эзотериялық ілім; халықтық медицина; футурологиялық прогностикалық жүйе; мистификациялық дүниетаным; гипноз бен аутотренинг — өзге әлемге шығу экстазы; магия мен оккультизм т.б.

Продолжить чтение